В двух последних "Пятнах" форма уже несколько изменена: это почти что "сказ" от лица определенного персонажа (библиотекаря, старообрядца), с характерной лексикой, сравнениями, логикой. Правда, бывает, начнет герой, а закончит все-таки явно Иван Сергеевич. Все это произведения, конечно, с отчетливой политико-публицистической тенденцией.
Шмелев выступает против "шкурного", на котором "заиграли" "идеологи-социалисты", ратует за сохранение хозяйства и хозяев, всего веками накопленного русского богатства. Поддерживает Временное правительство, идею Учредительного собрания (по письмам видно, что считает Керенского "госуд. складки человеком"), радуется уничтожению старых порядков, но полемизирует с большевиками. Все это, в общем, совпадает с программой "Власти народа", руководимой Е. Л. Кусковой, женой министра Временного правительства С. Н. Прокоповича.
Когда большевики закрыли и "Русские ведомости" (еще три месяца выходившие под названием "Свобода России"), и "Власть народа", и "Родину" ("Нашу Родину" М. Осоргина), где печатался Иван Сергеевич; когда сын вернулся с фронта, отравленный газами, – в июне 1918 года Шмелевы уехали в Крым. И в конце этого же года Сергей был мобилизован в Добровольческую армию. Шмелевскую политическую позицию на тот момент пока мы просто не знаем; статья в эсеровской газете "Народ" больше запутывает, чем проясняет. Во всяком случае, "душевное состояние" у него "отвратительное":
"Понимаете ли, жизнь не на-ла-дится! Таков наш народ, что хоть улицу им мети. И долго будут им мести, пока эта метла не измотается или пока метельщики не потер, охоты. А сам. страшные метельщики – убитые Богом гг. левейшие социалисты. И все же: кровь (гениальный прогноз Толстого в сказочке об Ив. Дур., но отчасти)".
Толстой ли его подвинул, или, как он сам пишет, захотелось "уйти от себя" – только в этом-то состоянии за три октябрьских дня 1919 года он написал шесть сказок "юморо-сатирическ. склада". Они, безусловно, продолжают линию "Пятен".
Это по-прежнему разговор с народом, уже в самой доступной форме. Рассказчик здесь – не Иван Шмелев, а некий простой человек из народа, наделенный здравым смыслом и юмором. Отлично передана именно устная речь. В эмиграции Шмелев стиль слегка подправил, усилив образность и лаконизм – но, конечно, уже в 1919 году родилось его "живое слово", которое отметила критика.
Ю. Айхенвальд писал о "Сказках": "…такие подобраны в них слова и сочетания, что слышны самые интонации живой речи и почти звучат даже тембры человеческих голосов". Вл. Ладыженский: "Язык Ив. Шмелева превосходен. Это настоящий народный язык без предвзятой изысканности, без заглядывания в словарь Даля и злоупотребления провинциализмами".
Вместе с тем согласно жанру политической сказки (чрезвычайно, кстати, распространенному в газетах Белого Юга) здесь много символов, намеков и иносказаний. Наиболее характерно в этом смысле "Инородное тело".
По этим символам можно догадаться, что Шмелев уже изменил свое отношение к Временному правительству (по всей вероятности, первый вариант статьи "Убийство" был написан в Крыму) и к старым порядкам. Во всяком случае, "Преображенский солдат" видит во сне Николая II, и сон кажется ему добрым, а его дурная болезнь не проявляется.
Солдат, по Шмелеву, должен быть ВЕРНЫМ! И тогда через него придет спасение России ("Степное чудо"). А вот барин по-прежнему несимпатичен в своем "веселье". И долго еще будет несимпатичен и в эмигрантских произведениях писателя.
Шмелев почти не правил смысл сказок, издавая их в Париже. Единственное крупное изменение – в "Матросе Всемоге". В 1919 году терой запродает русскую "честь-совесть" за "настоящую слободу". В 1923-м – отдает крест и душу, чтобы вознестись до небес. Соответственно и конец другой. В 1919-м – матрос просто обругал радугу нехорошим словом, а в 1923-м – погиб. Сказка стала более классическим вариантом истории о сговоре человека с нечистой силой.
Эти сказки – самое резкое, что когда-либо скажет Шмелев о заблудшем русском человеке, сбившемся с пути из-за собственной скуки, под влиянием беса или хитрого иностранного учения. И все-таки он верит, что опамятуется, что все кончится хорошо. Потому и заканчивает парижское издание московским очерком "Панкрат и Мутный", где вся история с комиссаром Мутным оказывается сном – и должна в конце концов развеяться как сон.
Многое из дореволюционного творчества Шмелева перешло затем в эмигрантское. И подробное бытописательство, реализм; и "сказ", иносказание, блестящая образность. И изображение родного купеческого Замоскворечья. Но главное, конечно, – русская, национальная идея.