Качнулся дощатый занавес. В щели меж деревяшками возник, жадно принюхиваясь, собачий нос. Отчаянный, истошный визг взлетел к небесам - и оборвался. Черно-рыжее тело распластало по барьеру, словно шкуру, распяленную для просушки. Дощечки раздались в стороны, освобождая место, и между ними начали возникать новые деревяшки. Черные; рыжие… Минута, и все было кончено. В занавесе прибавилось дюжины две дощечек. А стая с диким воем неслась прочь, вспарывая снежную целину, увязая, проваливаясь, но ни на миг не останавливаясь. Казалось, за псами гонятся все демоны ада.
Циклоп поднялся на ноги.
Колени перестали дрожать, и он побрел к башне.
6.
- Уж солнце взошло над горами, уж высохла в поле роса…
Газаль-руз фальшивил. Детская песенка в его исполнении походила на разбойничью. Повторяя одну и ту же строку, Злой Газаль строгал ножиком упрямую деревяшку. Каменный дуб сопротивлялся стали, но маг был упрямее. Колышек, выходивший из-под серповидного лезвия, уже мог упокоить самого бойкого упыря. Но чародей и не думал останавливаться на достигнутом. Сейчас он покрывал колышек рунным узором. Человек, сведущий в магии, с первого взгляда определил бы, что Злой Газаль намерен делать дальше. Вырезав семь витков рунной оплетки, он за неделю до полнолуния вымочит колышек в настое чистотела, высушит в тени, в полдень вынося на солнце, а в полночь - под свет луны; вычернит руны экстрактом чернильных орешков, собранных в Духов День. После чего даже легкая царапина отправит в небытие хоть поднятую, хоть изначальную нежить, а некроманта лишит силы, по меньшей мере, на сутки.
- Уж солнце взошло над горами…
Проходивший мимо Талел Черный был более чем сведущ в магии. Злой Газаль почувствовал его внимание, но не подал виду.
- Ты мог бы заняться этим в своей башне, - бросил Талел.
- Мог бы, - согласился Газаль. - Но моя башня далеко.
- Ты, как я вижу, трудолюбив.
- Не люблю зря терять время.
- А если я скажу, что ты ведешь себя вызывающе? Идут Дни Наследования, и это территория собрания конклава. А брат Газаль демонстративно готовит убийственные мортусы…
- А если бы я точил кинжал? Шлифовал рубин для огненного жезла? Ты стал излишне мнителен, брат Талел. Стареешь?
- В твоих действиях я вижу дурной намек, брат Газаль!
- Еще и зрение слабеет… Видишь то, чего нет?
Дав понять некроманту, что разговор окончен, Газаль возвысил голос:
- Уж солнце к полудню стремится, уж пот заливает глаза…
Тот, кому следовало, прекрасно его услышал.
- Увы, брат Газаль прав, - на сей раз Максимилиан явил себя миру обычным способом, откинув входной полог. - Полдень, конечно же. Боюсь, нам придется начинать без нашего брата Амброза.
Для второго заседания шатер магам не понадобился. Чародеи расположились на открытом воздухе, сотворив каждый себе - кресло, табурет, шелковую подушку. "Кисея глухоты" надежно отгородила конклав от внешнего мира. Нечего слугам, хлопочущим рядом, слышать лишнее.
- Итак, время истекло. Впрочем, у брата Амброза еще есть возможность принять участие в наследовании. Он - второй в очередности.
- Инес ди Сальваре не оставила завещания? - поинтересовался Осмунд Двойной. Рыже-седой маг прекрасно знал ответ, но порядок есть порядок.
- Никто не слышал о ее завещании.
- Поиск по ауральному оттиску покойной ничего не дал.
- Посему считаем, что завещания нет! - возгласил Тобиас Иноходец.
Он азартно потер руки в предвкушении. Одноногий маг не зря наведывался в башню, успев положить глаз на пару любопытных вещиц - и теперь весь кипел в ожидании начала торгов. Наследнички, Бел их забери! Вот у кого губа не дура. Небось, разберут все самое ценное. Тобиас украдкой покосился на Симона. Хорошо, что Амброз запропастился. Меньше наследников - больше шансов, что тебе достанется славный куш.
Мнение Иноходца разделяло большинство присутствующих. Но они лучше умели скрывать свои чувства.
- Если кто-то желает заявить о завещании, пусть скажет сейчас, или замолчит навеки, - словно издеваясь над братьями, Максимилиан Древний говорил торжественно и медленно, едва ли не нараспев.
В мертвой тишине маги выждали положенную минуту. Когда она истекла, кое-кто выдохнул с облегчением. Объявись завещание - прахом пошли бы все надежды разжиться полезными безделушками из имущества покойной!
- Начинаем наследование по очередности. Первым наследует учитель покойной, если он жив и присутствует среди нас. Симон Остихарос, учитель Инес ди Сальваре, жив и присутствует. Желает ли кто-нибудь оспорить его первенство?
- Желает!
"Кисея глухоты" не пропускала звуки в одну сторону: изнутри наружу. Не было ничего странного в том, что чародеи услышали голос, долетевший издалека. Удивительно было другое: как говоривший ухитрился расслышать вопрос Древнего?
- Предстань перед конклавом и предъяви свои претензии.
Далеко, на окраине города, возник едва заметный снежный вихрь. По мере приближения он стремительно вырастал в размерах, двигаясь по пологой дуге. Не прошло и трех минут, как бешено крутящееся веретено - с коконом-утолщением в дюжине локтей от земли - с ходу врезалось в барьер крови. Занавес распахнулся, как от удара исполинским тараном, словно и не крылась в нем могучая магия. Белый смерч ворвался в лагерь и рассыпался в трех шагах от конклава - не снежной крупой, а тополиным пухом. Летняя пурга замела вокруг башни; ярче вспыхнули костры, жадно пожирая хлопья, и сквозь пуховую круговерть проступили две человеческие фигуры.
Высокий мужчина распахнул плащ с меховым капюшоном, являя взорам темно-бордовую мантию мага. Рядом с ним, испуганно озираясь, стояла молодая женщина в собольей шубке, накинутой поверх атласного платья, с диадемой на голове. Пряди волос цвета спелой пшеницы спадали на лицо, скрывая левую его половину. Складывалось впечатление, что женщина пытается спрятать некое уродство.
- Приветствую братьев, - Амброз Держидерево улыбнулся, поклонившись. - Прошу извинить меня за опоздание. Дайте мне еще пять минут, и я предъявлю свои претензии.
На первый, вскользь брошенный взгляд, королевский маг Тер-Тесета выглядел, как всегда: вежливо-спокойный, ироничный. При втором, более внимательном взгляде, можно было заметить: грудь Амброза вздымается чаще обычного. Казалось, маг никак не может успокоить дыхание после быстрого бега. На щеках гасли багровые пятна румянца. Волосы, обычно расчесанные со всем тщанием, сейчас находились в легком беспорядке. Глаза Амброза блестели; взгляд метался по сторонам, не в силах надолго задержаться на чем-то одном.
Максимилиан Древний с достоинством кивнул:
- Пять минут, брат Амброз. Не больше.
- Эльза! - заорали от башни. - Госпожа Эльза!
Женщина обернулась на голос и, оступившись, чуть не упала. Сделалось ясно: она едва держится на ногах.
- Благодарю, - кивнул Амброз, увлекая спутницу прочь.
У башни началась возня: здоровенный детина, похожий на быка, рвался к "госпоже Эльзе", а его не пускали. С трудом парня угомонили. Тем временем Амброз, выбрав свободный участок земли, извлек из-под плаща сверток, щелкнул пальцами - и сверток развернулся в туго натянутый шатер. Проводив женщину внутрь и что-то строго-настрого ей приказав, Амброз вернулся к конклаву. Сотворять себе кресло он не счел нужным, оставшись стоять.
- Еще раз приношу свои извинения. Увы, у мага трона есть обязанности, которыми он не в силах пренебречь.
- Ты объявил Дни Наследования, брат Амброз, - сказала голова Н’Ганги. - А сам явился последним. Тебя задержало что-то? Откройся своим братьям.
- Меня задержали государственные дела. А теперь я хотел бы огласить обвинение. Надеюсь, ни у кого нет возражений?
Амброз извлек из-за пазухи черствую горбушку хлеба. С нежностью огладил шершавую, подгорелую корку. Хлеб под ладонью мага шевельнулся, задышал. Чародеи наблюдали за происходящим с интересом, но без удивления: поминальный обряд был знаком каждому. Амброз подождал, пока дыхание хлеба выровняется, и произнес так, чтобы все слышали:
- День Поминовения. Инес ди Сальваре. В чем каялся Симон Остихарос, именуемый Пламенным?
Горбушка печально вздохнула.
- Инес ди Сальваре, прости меня, - впору было поверить, что Симон, уподобясь Н’Ганге, принялся вещать, не размыкая губ. - Я убил тебя, не желая этого…
- Кто может подтвердить сказанное?
- Огонь в горне, лава в утробе вулкана. Хлеб и вода, и два живых свидетеля…
- Ты, хлеб, свидетельствуешь?
- Да.
Хлеб умолк. Молчал и Амброз. Над конклавом повисла такая тишина, что безмолвию ночного кладбища впору было обзавидоваться. Казалось, "кисея глухоты" перестала пропускать звуки в обе стороны, расплавленным воском затекла в уши - и застыла.
Взгляды сошлись на Симоне Пламенном.