Фантастика не обходит своим вниманием и другой важный раздел библейского сказания о сотворении мира - грехопадение. Рассказ Пьера Буля "Когда не вышло у змея" как раз и представляет собой травестию этой ветхозаветной мифологемы. Исследователи Библии давно подметили неприглядность той роли, которую взял на себя бог в эпизоде с изгнанием людей из рая: "По точному смыслу этого рассказа бог не хотел дать в удел человеку ни познания, ни бессмертия и решил оставить эти прекрасные дары лишь для себя одного; он боялся того, что если человеку достанется одно из этих благ или оба сразу, то он станет равным своему создателю, чего бог ни в коем случае не мог допустить. Поэтому он запретил человеку вкусить от древа познания, а когда тот ослушался, бог выгнал его из рая и запер вход туда, чтобы человек не мог отведать плодов другого дерева и достигнуть вечной жизни. Мотив был низкий, а образ действий неблагородный. Более того, тот и другой совершенно не вяжутся с предыдущим поведением божества, которое, будучи далеко от какого-либо чувства зависти к человеку, использовало раньше всего свое могущество, чтобы создать для человека самую счастливую и комфортабельную обстановку, устроило чудесный сад для его удовольствия, сотворило животных и птиц для забавы и женщину ему в жены".
Противоречивостью библейского рассказа воспользовался Пьер Буль и постарался извлечь из нее максимальный драматургический эффект. Бог-провокатор, бог-искуситель, бог, который "считает себя хитрее Дьявола", - чем не достойное дополнение к образу тугодума, каким нарисовал создателя Шекли! Попутно заметим, что булевская трактовка сказания о грехопадении, которое совершено с "подачи" всевышнего, отменяет и лишает смысла и историю искупления Христом первородного греха. Да и сам "Сын Человеческий" предстает перед нами в неприглядном свете: "слишком" буквально понимая любовь, которую он должен принести людям, Христос ведет себя как самый последний фат и даже не утруждается тем, чтобы отойти от затверженной за три миллиарда повторений роли и не цитировать еще не написанные Евангелие от Иоанна и "Самоистязателя" Теренция (в последнем случае, правда, переиначив слова Хремета).
Бог-недотепа и воплощение иезуитского коварства? Бог, приносящий в мир зло? Но вот уже Артур Кларк идет еще дальше, дальше и этого, казалось бы, немыслимого предела и сеет сомнения в теодицее даже у преподобного патера-астрофизика, принадлежностью к ордену иезуитов и стремлением к естественнонаучному объяснению и модернизации религиозных догм напоминающего Тейяра де Шардена, одного из столпов современного богословия: "И все же, о всевышний, в твоем распоряжении было столько звезд! Так нужно ли было именно этот народ предавать огню лишь затем, чтобы символ его бренности сиял над Вифлеемом?" ("Звезда").
Рассказ Артура Кларка принадлежит к довольно распространенному в антирелигиозной фантастике виду произведений - выполненным средствами научной фантастики парафразам тех или иных мифологем, рационально истолковывающим загадочное и потому служащее у церковников доказательством истинности религиозных догматов явление (в нашем случае это восход вифлеемской звезды в час предполагаемого рождения спасителя; думается, для читателей очевидно, сколь невысокую цену писатель дает за версию об участии бога в организации этого "чудесного" знамения). В сборнике компанию ему составляет рассказ современного фламандского писателя Хюберта Лампо "Рождение бога". Собственно, античный сценический принцип deus ex machina (бог из машины) в фантастике универсален и применяется на всех уровнях, начиная с буквальной реализации его в "Фабрике Абсолюта". Различие между "Рождением бога", с одной стороны, и "Ритуалом" Роберта Шекли и "Ремонтником" того же Гаррисона - с другой, состоит в том, что в первом действуют реальные персонажи земных религий или истории - герой "Рождения бога", землянин, невольный пришелец из далекого будущего своей планеты, работает под "Пернатого Змея" Кецалькоатля, полноправного члена пантеона, составленного в свое время индейцами Центральной Америки, в то время как его коллеги из "Ритуала" и "Ремонтника" только обживают космическую периферию и присваивают себе функции тамошних божков или духов, вызванных к жизни неистощимой фантазией авторов. Заметим, что общим законом во всех приведенных случаях выступает дотехническая стадия развития цивилизации аборигенов (хотя, строго говоря, в фантастических мирах религии и боги могут появляться и позже - вспомним хотя бы рассказ Саймака "Поколение, достигшее цели" и "Автомобилеизм" Туроне).
В отличие от них Сильвестро, герою рассказа итальянского писателя Примо Леви "Трудный выбор" все-таки "трудно быть богом". Этот рассказ стоит немного особняком в настоящем сборнике - в основном из-за того, что в нем автор переосмысливает средствами, которые ему предоставляет фантастика, сравнительно редко эксплуатируемое в жанре учение о карме и сан-саре, составляющее ядро понятийной системы индийских религиозно-философских доктрин.
Запоминается, конечно, концовка рассказа:
"- Видите, сколько предстоит сделать, чтобы жизнь на Земле стала лучше. Но вас эти горести и беды не коснутся. Вам не придется с детства терпеть зло, ваша задача - одолеть его. Вместе с человеческим обликом вы получите и оружие, необходимое для борьбы со злом, оружие мощное и одновременно хрупкое - разум, смелость, терпение, жалость. Вы родитесь не таким, как остальные люди. Перед вами сразу откроются все двери. Вы будете одним из наших и продолжите дело, начатое уже давно. Вы не умрете. Когда истечет срок вашей земной жизни, вы, как и я и мои друзья, станете вербовщиком и будете искать тех, кто может и должен бороться со злом.
…После томительной паузы Сильвестро заговорил.
- Я принимаю ваше предложение. Но я хотел бы родиться по воле случая, как и все остальные, без изначальных преимуществ и поблажек. Иначе всю жизнь я буду чувствовать себя ловким пройдохой. Вы меня понимаете, не правда ли? Вы же сами сказали, что каждый человек - кузнец своего счастья. Так лучше самому ковать судьбу. Я предпочитаю сам создавать себя, лишь тогда мой путь будет единственно правильным. И лишь тогда тернистый путь человечества станет и моим путем".
Не принимая идею "звездного мессианизма" и "предпочитая создавать себя", Сильвестро делает "трудный выбор". Но в этом он уже не оригинален - разве не отказались от безбедной и безоблачной райской жизни первые люди, чтобы "в поте лица есть свой хлеб"?
Иногда, правда, этот "хлеб" достается настолько тяжело, что люди предпочитают ему ад ("Рекламная кампания" Серджо Туроне) и с горькой иронией придумывают рассказы о "преимуществах ада перед раем" ("Когда не вышло у змея" Пьера Буля).
* * *
Структура сборника за некоторыми исключениями воспроизводит основные сюжетные линии настоящего предисловия.
Книга распадается на две примерно равные по объему части. Первую из них составляет группа научно-фантастических произведений, внутри которой рассказы Азимова, Саймака и Уиндэма образуют как бы самостоятельный ряд. Естественно, что много общего между собой имеют "Смертные муки пришельца" и "Ремонтник", написанные пером одного человека - Гарри Гаррисона.
Вторая половина состоит из произведений, в которых писатели выходят за строгие рамки собственно научной фантастики. Здесь также существуют свои разграничения. В отдельные группы выделяются: рассказы Серджо Туроне. Роберта Шекли, Пьера Буля и Артура Кларка; рассказы о чудесах; "римские рассказы" ("Добрые вести из Ватикана", "Чего стоят крылья"); рассказы, "переписывающие" библейскую историю сотворения мира и человека.
Следует заметить, что сборник далеко не исчерпывает весь круг тем, которые разрабатывает антирелигиозная фантастика. За его пределами остались многие произведения, которые могли бы претендовать на сюжетное или идейное родство с вошедшими в него рассказами. К сожалению, ограниченный объем книги не позволяет включить в нее романную форму.
Но и в предлагаемом составе сборник дает представление об отношении современной фантастики к религии. И важно здесь не только то, что средством постижения истины, своеобразным "распылителем относительности" оказывается тот или иной вид литературы. Не менее существенно и то, что опорой разума стала фантастика - жанр, который, как никакой другой, устремлен в будущее.
Сергей Белозеров