Но даже сейчас, оказывается, преждевременно полагать, что эти и сотни им подобных заблуждений остались в прошлом и ничего общего с нашим просвещенным веком не имеют. Тот же Станислав Лем в уже цитировавшейся книге приводит рассказ об одной варшавянке, которая после освобождения страны от гитлеровцев вернулась в свой родной город и, увидев целым и невредимым свой дом, одиноко возвышавшийся среди обугленных развалин, воскликнула: "Есть бог!" "Она не заметила, - пишет Лем, - что подобным "доказательством существования бога" в тот момент мало кто из ее земляков мог воспользоваться".
Именно потому перипетии борьбы науки с геоцентризмом и антропоморфизмом представлений наших далеких предков нашли свое отражение и в фантастике. И вот уже Азимов в рассматриваемом рассказе как бы между прочим, вскользь роняет упоминание о том, как лагашскому астроному удалось открыть, что его планета "вращается вокруг солнца Альфа, а не наоборот", невольно вторит ему Саймак, заставляя Джона Хоффа подвергнуть сомнению наивную веру пассажиров космического ковчега в то, что "движется не Корабль, а звезды". И вслед за ними идею "множества миров" подхватывают Роберт Шекли ("Планета по смете"), Бертран Рассел ("Кошмар богослова") и Пьер Буль ("Когда не вышло у змея").
Мотив развенчания догмата той или иной религии об исключительности и - следовательно - "богоизбранности" народа, исповедующего ее, не нов в фантастике. Комментируя замысел "Фабрики Абсолюта", Карел Чапек писал: "Если бы человечеству явилась сама абсолютная истина, сам бог, то, не говоря уже о том, что не те, так другие сделали бы из него предмет купли-продажи, не говоря о том, что он разрушил бы наш общественный строй, основанный на принципах совершенно безбожных (что и доказывается в первой половине книги), тотчас и неизбежно люди наделали бы из него идолов, релятивные полуистины, куцые и узкие лозунги, продиктованные сектантскими, национальными и частными интересами. Возник бы бог сапожников и бог портных, истина европейцев и истина монголов, а затем во имя бога, истины, расы или еще чего-либо великого человек восстал бы против человека, потому что дым от его жертвенного костра идет в ином направлении, чем дым его брата Авеля"…
Вообще же не будет преувеличением сказать, что вся антирелигиозная фантастика "сработана" на чапековской "Фабрике Абсолюта", написанной в 1922 году. В этом легко убедиться на примере рассказов настоящего сборника.
Итак, в романе-фельетоне чешского писателя на Землю приходит "бог в химически чистом виде" - карбюратор инженера Марека "вырабатывает бога чистейшим машинным способом". В рассказе Серджо Туроне "Необычный ангел" Епифаний, желая попасть на Землю к прекрасной каталонке, подставляет себя под струю "распылителя относительности". Разница вроде бы очевидная: там - Абсолют, здесь - относительность, но, думается, ход мыслей итальянского писателя ясен. Родные братья чапековского карбюратора - роботы и компьютеры все чаще выручают религию и служителей культа в критических ситуациях. Последнее сражение в Армагеддоне между тружениками на всемирной ниве религий и силами сатанинского воинства не закончилось неудачей только благодаря стойкости роботов, которых за это господь возносит в рай ("Битва" Роберта Шекли). В рассказе англичанина Артура Кларка "Девять миллиардов имен" даже светопреставление не может произойти без самого деятельного участия сверхмощного компьютера, к помощи которого прибегают сметливые ламаистские монахи, отчаявшись "вручную" добиться своего. И наконец, благочестивый робот оказывается лучшей кандидатурой на должность "наместника бога на земле" и в итоге становится римским папой ("Добрые вести из Ватикана" Роберта Силверберга).
"Тяжелейшие приступы религиозной горячки" и "тяжелые случаи осенения благодатью" разят у Чапека без разбора и промаха. Однако "самым твердокаменным атеистом", который "натренировался, общаясь с господом богом", оказывается церковник, и на нем карбюратор инженера Марека дает осечку. "Химически чистый" Абсолют "противоречит законам церкви. Противоречит учению о святости, не щадит церковных традиций. Грубо нарушает учение о святой Троице. Не признает апостольской иерархии… Короче, он держит себя таким образом, что мы вынуждены со всей суровостью его отринуть… Верующим… не нужен подлинный и деятельный бог". Не из этой ли отповеди епископа Линды вырастает "твердокаменный атеизм" аббата Монтуара, который так и не смог поверить, что собственноручно исцелил слепца ("Чудо" Пьера Буля), или безымянного епископа, который не пожелал трудоустроить новоявленного ангела Гарвея Лидса, признав появление крыльев у него за спиной "физической аномалией" ("Чего стоят крылья" Горация Голда).
Именно в "Фабрике Абсолюта" Чапека впервые появилось "сиянье вокруг головы" (у пекаря, которому возложил руки на грудь пан Кузенда), которое затем каким-то "сиянием вроде венчика" промелькнуло в рассказе Голда и в конце концов стало тем стержнем, вокруг которого вращаются события в рассказе Курта Сиодмака "Целебная сила греха"; именно у Чапека Кузенда стал творить чудеса исцеления, подобные тем, которые впоследствии привели булевского аббата Монтуара к душевному разладу.
Кстати говоря, если в фантастике существуют расхожие сюжеты, то, как видно, в своих рассказах Гораций Голд и Курт Сиодмак используют один из них. Здесь гораздо больше фабульных совпадений, чем в рассказах Азимова и Саймака, о которых мы говорили выше. Однако нетрудно увидеть доводы в пользу включения в сборник обоих произведений. Ведь, во-первых, избирая один и тот же сюжет, авторы тем не менее преследовали разные цели, и историю безработного ангела-изгоя, поведанную нам Горацием Голдом, прекрасно дополняет рассказ Курта Сиодмака, в котором проблема выбора между праведностью и грехом весьма симптоматично решается в пользу последнего. А во-вторых, вместе с "Чудом" Пьера Буля и "Смертными муками пришельца" Гарри Гаррисона они составляют в рамках сборника группу рассказов о чудесах.
О злосчастном аббате Монтуаре, который так и не смог уверовать в божественную природу совершенного им же самим (и - добавим от себя - явно фантастического) исцеления, мы уже упоминали. В религиозном объяснении устройства мира обнаруживается столько несуразностей и несообразностей, что бедные вескеряне из рассказа Гаррисона с их привычкой к последовательности и логике в мышлении не смогли усвоить казуистику теологических трактовок "богодухновенных" священных книг и возжаждали от преподобного отца Марка в подтверждение его слов чуда. Так выявляется парадоксальность ситуации, которую создал на Вескере своим появлением отец Марк: оказавшись на "месте" Христа, который в Евангелиях своей смертью искупил "первородный грех" человечества, он, наоборот, толкнул паству на убийство.
Роберт Шекли ("Планета по смете"), Пьер Буль ("Когда не вышло у змея") и Сандро Сандрелли ("Прототип") предлагают свои версии сотворения мира и человека. Последний рассказ - просто остроумная шутка. Однако и здесь фантастика "замешена" на добротном знании вышучиваемого. Проблема "курицы и яйца" уже неоднократно проецировалась фантастами на взаимоотношения людей и роботов. Сложив вместе первые буквы серийного названия неметаллического робота, его металлические собратья придумали таким образом имя для первого человека. Поразительнее всего здесь то, что и в древнееврейском языке слово "Адам", ставшее именем библейского прародителя человечества, тоже обозначало человека. Заметим также, что имя "Адам" уже не в первый раз рассматривается как аббревиатура, и предшественниками Сандрелли здесь были византийские мистики. Они считали, что имя библейского первочеловека состоит из начальных букв греческих названий сторон света. Этот же мотив отразился и в древнерусском апокрифическом "Сказании, како сотвори бог Адама": "И посла господь ангела своего, повеле взяти "аз" на востоце, "добро" на западе, "мыслете" на севере и на юзе. И бысть человек в душу живу, нарече имя ему Адам". И разумеется, в "Прототипе" слышится отзвук еврейских фольклорных преданий о Големе, да и спор металлических роботов о целесообразности появления Адама на свет "списан" из талмудической книги "Берешит рабба", рассказывающей о разногласиях, которые возникли на небесном совете ангелов, когда речь зашла о необходимости сотворить человека.
Острая и едкая ирония Роберта Шекли ("Планета по смете") рисует нам совершенно иного бога, чем тот, которого преподносит церковь. Он "ни черта не смыслил в технике - его специальностью были этика, мораль, религия и тому подобные нематериальные фигли-мигли". "Недостаточная теоретическая подготовка" "старого хрыча" с "крючковатым носом" (редкая почтительность, не так ли!) заставляет обычного космического пройдоху-подрядчика, стремящегося сдать "приемной комиссии" выстроенную с недоделками планету, преподавать ему основы… научного детерминизма, экспромтом пришедшие на ум.