Он ставит чемоданчик на землю и садится на него, держа краску по-прежнему в руках. Я берусь за свою фанерную визитную карточку и вхожу внутрь помещения. Внутри комнатушка. Теснота, конечно, но жить можно. Кровать, стол, окно - что мне еще надо? И сторона солнечная. Я кладу рюкзак прямо на пол из прессованного картона и возвращаюсь к своему Николя Криницкому.
- Все, - говорю, - в порядке. Пошли, куда звал.
Он поднимается, берет в свободную руку чемоданчик, и мы вместе перемещаемся в прежнем направлении до ближайшего поворота. Здесь мы поворачиваем на девяносто градусов, обходя таким образом угол моего симплекса. Подойдя к двери, ведущей в лачугу, которая примыкает к моей, Николя Криницкий опускает чемоданчик на землю, макает кисть в банку и очень тщательно выводит на дверях: "БУРОВ". И вновь нагибается за чемоданчиком.
- Это еще зачем? - говорю я. - Мне одного дома достаточно.
Николя Криницкий в ответ довольно громко хихикает.
- Не вижу ничего смешного, - сердито говорю я. - Не нужен мне сей небоскреб. Хватит с меня и одного.
Николя Криницкий опять хихикает.
- А это, - заявляет он на всю улицу, - вовсе не для тебя.
- Если так, - говорю я, - то зачем же ты начертал на двери мое презренное имя?
Он внимательно оглядывает дверь сверху донизу.
- Что-то, Сашка, я не вижу, - заявляет он наконец в своей оглушительной манере. - Что-то я не вижу здесь твоего имени!
Нет, все-таки в них есть нечто… странное, скажем так. Я тыкаю пальцем в дверь, прямо в жирные черные буквы.
- А это, - спрашиваю, - что?
Николя Криницкий неподдельно изумляется. Да же плечами пожимает от удивления.
- Так это же, Сашка, - заявляет он громогласно, - не имя. Это, главное, фамилия, я вот что тебе скажу.
- Но фамилия-то моя?
- А вот это, - заявляет он, - с какой стороны посмотреть. С одной стороны, Сашка, фамилия, конечно, твоя. Зато с другой, главное, она и не только твоя!
- Но моих-то здесь никого нет! - говорю я.
- Ничего, Сашка, - заявляет Николя Криницкий с внутренней убежденностью. - Ты, главное, не огорчайся, я вот что тебе скажу. Прилетят, они, никуда не денутся.
- Да у меня в семье никто никогда не летал!
- Как никто? - удивляется Николя Криниц, кий. - А ты?
Никаких сил у меня не осталось терпеть такое.
- Знаешь, - говорю, - надоели вы мне все как не знаю кто. Осточертели со своими шуточками. Чихать я хотел на ваши шуточки. Вот что - снимите мне бот, и я лечу на орбиту, только вы меня и видели.
Минуты две Николя Криницкий переваривает это сообщение.
- Зачем ты, Сашка, - заявляет он наконец обиженно, - с друзьями-то так обходишься? Ведь мы с тобой по-хорошему. Никаких, главное, шуточек. Ведь ты не очень много летал с Никитиным?
Я постепенно остываю.
- Немного, - говорю. - Четверть рейса.
- Так вот, - победоносно заявляет мне Николя Криницкий. - Неужели, Сашка, за оставшиеся три четверти рейса ты не успеешь сюда еще раз прилететь? Я тебе вот что скажу со всей ответственностью: успеешь, и даже неоднократно!
Подобные нелепости обычно лишают меня последней способности к сопротивлению. Я начинаю на все реагировать легкомысленно, и даже отсутствие логики в происходящем перестает меня угнетать.
- Но для того, чтобы сюда прилететь, - говорю я, вступая тем самым в совершенно бессодержательную дискуссию, - мне необходимо, как минимум, отсюда улететь!
Минут пять Николя Криницкий смотрит на меня широко раскрытыми глазами - настоящий памятник Его Величеству Удивлению, - потом ставит чемоданчик на землю и хлопает себя по лбу освободившейся рукой.
- Я же, Сашка, - заявляет он на весь лагерь, - совсем забыл! Ведь ты же еще не знаком, главное, с нашей эмпирической теорией!
С такими словами он опускается на свой чемоданчик и жестом хозяина указывает мне на крыльцо. Я послушно усаживаюсь, приготовившись слушать. Но Николя Криницкий не успевает даже рта раскрыть, потому что перед нами появляется Роберт лже-Миронов. Появившись, он начинает разглядывать меня так, будто впервые видит.
- А где остальные? - вопрошает его Николя Криницкий.
Роберт лже-Миронов делает рукой жест - сейчас, мол, придут - и говорит, обращаясь ко мне:
- Так вы, значит, и есть Александр Буров.
- Сашка, - поправляет его Николя Криницкий. - Сашка его зовут.
- Да? - говорит Роберт лже-Миронов. - Странно, вы же первый. Ну ладно, будем знакомы. Борис. Борис Миронов.
И протягивает мне руку. Я автоматически ее пожимаю.
- Вас же звали Роберт?
Он отрицательно качает головой, сжав губы в широкой усмешке, а его голос произносит где-то за моей спиной:
- Да нет, его зовут Борис. Это я Роберт.
Я медленно оборачиваюсь.
Там, широко ухмыляясь, стоит еще один лже-Миронов. Некоторое время я не могу сказать ни слова. Только мой взгляд, как маятник, молча переходит с одного на другого.
Тщетно. Передо мной стоят два совершенно одинаковых охотника на жабов. То есть они, конечно, не совсем одинаковые. Волосы у одного подлиннее. Один побрит, на лице другого щетина. Да и одеты по-разному. Роберт - в ковбойку с закатанными рукавами и легкие штурманские брюки. На Борисе, наоборот, - штурманка и джинсы. Сходство тем не менее поразительное.
Потом я вспоминаю, что есть такая штука, как близнецы, и спрашиваю у лже-Миронова:
- Вы братья?
Ответить лже-Мироновы не успевают, и я их понимаю, потому что все заглушает голос Николя Криницкого, который заявляет мне, что, нет, лже-Мироновы не братья и что братьев здесь ни у кого, главное, нет, но зато у них есть своя эмпирическая теория, которая объясняет все не так плохо, вот что я вам скажу. Здесь все окончательно смешивается и идет как. во сне, потому что слова Николя Криницкого покрывает оглушительный нестройный дуэт: "Ба, да это никак Сашка Буров!" - и к нам подходят еще два Николя Криницких, одного из которых, впрочем зовут Коля, а другого Ник. Потом к нам все время подходят еще какие-то люди, многих я знаю, а некоторые похожи друг на друга как капли воды, Николя Криницкий продолжает, заявляя, что те, кто живет сейчас на планете, были в свое время свидетелями смерти капитана Никитина. Каким образом они сюда попадали, никому в точности не известно но это и неважно, потому что теория у них эмпирическая, основанная на фактах, и потому правильная Потом он излагает мне всю историю колонии, из которой я помню только, что однажды Коля Криницкий видит, что Никитин умирает от отравления какой-то местной гадостью на только что открытой планете. Коля после этого попадает сюда вместе со звездолетом, а через месяц прилетает Ник Криницкий и заявляет со всей ответственностью, что ничего такого не было, что эти несъедобные растения он, Ник, своими, главное, руками выбросил в иллюминатор, и они пошли дальше, к планете со штормовым небом, со смерчами, и Никитин пытался высадиться и погиб при посадке, а он, Ник, попал сюда неизвестно как, а потом прибывает штурман Манин - передо мной тем временем появляются сразу трое Маниных под руку с одинаковыми красивыми женщинами, очень похожими на жену капитана Никитина, - и сообщает Криницкому, что тот на самом деле работает где-то, кажется, водолазом, что они с Никитиным вернулись на Землю живы-здоровы, Криницкий после этого как раз и ушел, а Манин согласился быть штурманом у Никитина, хотя Криницкий его и отговаривал, потому что Никитин сто раз за полет хотел кончить, главное, жизнь самоубийством, неоправданно рисковал и еще я вам что-то скажу, но Манин согласился и своими глазами видел, как дракон на планете Икс проглотил его прямо в скафандре и только кости выплюнул, а Манин, рискуя жизнью, подобрал их, потому что не годится оставлять останки своего капитана чужой безлюдной планете, и после этого Манин перенесся сюда неизвестным способом, а через неделю появляется еще один Манин и говорит, что, действительно, был такой случай, высаживались они на планете Икс и Никитин хотел идти на вылазку безоружный, но в последний момент взял-таки с собой пистолет и правильно сделал, потому что не успел он вылезти из люка, как на него набросился громадный зеленый дракон, и Никитин перерубил его одним выстрелом, но через день после этого пошел на дальнюю разведку, заблудился, повредил себе рацию и не успел вернуться, а Манин, рискуя жизнью, нашел в зарослях его тело, потому что не годится оставлять своего капитана на чужой планете, особенно если она дикая и безлюдная. После этого Манин тоже переносится сюда, а следом за ним еще два Манина, а через год неизвестно как появляется жена капитана Никитина, вся в слезах, и рассказывает всем желающим, какой несчастный человек был Никитин, как все друзья от него отвернулись, как он стал совсем одиноким, и как упал однажды в пропасть, когда они ходили с ним в горы, и что она думает, это было самоубийство, а сразу же на планете появляется штурман Сидоров и рассказывает свою собственную историю, а потом еще один, и еще, и еще, а потом снова жена капитана Никитина, потом штурман Котов, и опять штурман Котов, и еще одна жена капитана Никитина, и все что-нибудь рассказывают, и суть этих рассказов одна - Никитин погиб, а тот, кто при этом присутствовал, попадает сюда, на эту планету. И что никто из них не понимает, как такое может случиться, зато им ясно одно - капитан Никитин имеет ко всему этому какое-то отношение, пусть даже косвенное, и в этом-то и заключается их знаменитая эмпирическая теория. И, несмотря на некоторую путаницу, какая иногда возникает, и на целый ряд философских проблем, которые возникают постоянно, на судьбу они в общем не жалуются, потому что здесь ничуть не хуже, чем на Земле, и живут все они дружно и надеются, что и я вольюсь полноправным членом в сей коллектив.