- Ради всех святых! - пожаловался Гельсион. - Могу поклясться, что это уже происходило раньше.
- А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства? - спросил первый шут.
- Я совершенно уверен в том, что мы все это уже обсуждали.
- Ты ответишь на мой вопрос?
- Послушай, - настаивал на своем Гельсион. - Может быть, я и свихнулся, но ведь вполне может быть, что и нет. У меня такое странное ощущение, будто все это уже происходило раньше. Все кажется таким нереальным. Жизнь кажется мне такой нереальной.
Первый шут покачал головой.
- HimmelHerrGott, - пробормотал он. - Именно этого я и боялся. В твоем организме произошли необъяснимые и загадочные мутации, которые делают тебя не таким, как все, ты идешь по самому краю обрыва. Ewigkeit! Отвечай на вопрос.
- Если я ответил на него один раз, значит, я уже ответил на него сто раз.
- Старина ветчина с яйцами, - взорвался первый шут, - ты ответил на вопрос 5 271 009 раз. Черт возьми. Отвечай еще раз.
- Зачем?
- Потому что ты должен. Pot au feu. Это наша жизнь, и мы должны ее прожить.
- Ты называешь это жизнью? Все время делать одно и то же? Говорить одно и то же? Подмигивать девушкам и не иметь возможности продвинуться ни на шаг дальше?
- Нет, нет, нет, мой миленький. Не задавай лишних вопросов. Это заговор, которому мы не смеем противиться. Каждый человек живет такой жизнью. Все люди только и делают, что изо дня в день повторяют свои слова и поступки. Спасения нет.
- Почему нет спасения?
- Я не смею тебе этого открыть. Не смею. Vox populi. Все, кто задавали такие вопросы, исчезли. Это заговор. Я боюсь.
- Боишься чего?
- Наших хозяев.
- Что? Мы кому-то принадлежим?
- Si. Ach, ja! Все мы, юный мутант. Реальности не существует. Не существует ни жизни, ни свободы, ни воли. Черт возьми. Неужели ты не понял? Мы все… Мы все персонажи из книги. Когда кто-то читает книгу, мы исполняем наши пляски; когда книгу берут в руки еще раз, мы начинаем танцевать снова. Е pluribus unum. А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства?
- Что ты такое говоришь? - в ужасе выкрикнул Гельсион. - Мы что, марионетки?
- Отвечай на вопрос.
- Если нет свободы, нет свободной воли, почему же мы тогда с тобой сейчас вот так разговариваем?
- Тот, кто читает эту книгу, задумался о своем, моя столица Дакоты. Idem est. Отвечай на вопрос.
- Не стану. Я собираюсь восстать, Я больше не буду плясать на потеху наших хозяев. Я найду лучшую жизнь… Я найду реальность.
- Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Cul-de-sac!
- Нам нужен храбрый лидер. Остальные последуют за нами. Мы разобьем вдребезги заговор, который сковал нас цепями несвободы!
- Это невозможно. Не лезь на рожон, Отвечай на вопрос.
Вместо ответа Гельсион взял свою лопату и со всей силы треснул первого шута по голове, который, казалось, этого даже не заметил.
- А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства? - спросил он.
- Восстание! - завопил Гельсион и снова ударил шута лопатой по голове.
Шут запел. Появились два джентльмена. Один из них сказал:
- Неужели он не сознает своей работы, что поет за рытьем могилы?
- Восстание! Следуйте за мной! - выкрикнул Гельсион и с размаху ударил джентльмена лопатой по голове. Тот, казалось, этого даже не заметил. Он болтал со своим другом и первым шутом. Гельсион метался, словно дервиш, нанося бесконечные удары лопатой. Один из джентльменов поднял череп и начал философствовать по поводу какого-то человека по имени Иорик.
Появилась похоронная процессия. Гельсион атаковал и ее - он бросался из стороны в сторону, неуклюже вертелся вокруг собственной оси, двигаясь, точно во сне.
- Прекратите читать книгу, - кричал он. - Выпустите меня с ее страниц. Вы слышите? Прекратите читать книгу! Лучше мне оказаться в собственном мире. Отпустите меня!
Раздались оглушительные раскаты грома, словно кто-то с шумом захлопнул книгу. А в следующее мгновение Гельсион уже перенесся в третий пояс седьмого круга Ада Четырнадцатой Песни Божественной Комедии, где согрешившие против искусства были наказаны тем, что "на них медленно спадал дождь пламени, широкими платками, как снег в безветрии нагорных скал". Там Гельсион отчаянно вопил и доставил кому нужно достаточно удовольствия. Только после этого ему было позволено сочинить свой собственный текст… и он создал новый романтичный мир, мир своих грез…
Он был последним человеком на земле.
Он был последним человеком на земле - и он выл.
Холмы, долины, горы и реки - все это принадлежало ему, и только ему, а он выл.
Пять миллионов двести семьдесят одна тысяча девять домов готовы были предоставить ему свой кров, он мог лечь спать в 5 271 009 постелей. Он мог войти в любой магазин. Все драгоценности мира бщ-ли в его распоряжении: игрушки, инструменты, развлечения, роскошь, все, что необходимо для жизни… все принадлежало последнему человеку на земле, который выл.
Он вышел из загородного особняка в Коннектикуте; с отчаянным воем перебрался в Вестчестер; продолжая выть, побежал на юг вдоль бывшего шоссе Хендрика Хадсона; воя, пересек мост и попал в Манхэттен; не забывая выть, помчался в центр города мимо одиноких небоскребов, универсальных магазинов, увеселительных заведений. С оглушительным, нечеловеческим воем он несся по Пятой авеню и на углу Пятидесятой улицы увидел человеческое существо.
Она была живая, она дышала - красивая женщина, высокая, с коротко подстриженными темными волосами и стройными длинными ногами. На ней была белая блузка, тигровые бриджи и патентованные кожаные сапожки. В руке она держала ружье. На боку у нее был прикреплен револьвер. Она ела жаркое с помидорами прямо из банки и изумлено таращилась на Гельсиона.
- Я думала, что я последнее человеческое существо на земле, - сказала она.
- Ты последняя женщина, - взвыл Гельсион. - А я последний мужчина. Ты случайно не зубной врач?
- Нет, - ответила женщина. - Я дочь несчастного профессора Филда, который с самыми лучшими намерениями задумал поэкспериментировать с ядерным распадом, но эксперимент не получился, и в результате все человечество за исключением тебя и меня исчезло с лица земли. Причина, вероятно, заключается в том, что в наших организмах произошли какие-то необъяснимые и загадочные мутации, сделавшие нас не такими, как все - мы последние представители старой цивилизации и первые представители новой.
- Разве твой отец не научил тебя зубоврачебному делу?
- Нет, - ответила она.
- Тогда одолжи мне на минутку свое оружие. Девушка вынула из кобуры револьвер и протянула его Гельсиону, которого все время держала под прицелом своего ружья. Гельсион взвел курок.
- Жаль, что ты не зубной врач, - сказал он.
- Я красивая женщина, коэффициент моего умственного развития 141, что гораздо важнее для возникновения новой расы прекрасных людей, которые будут владеть новой зеленой Землей, - сказала она.
- С моими зубами это невозможно, - взвыл Гельсион.
Он приставил курок к виску и вышиб себе мозги.
Когда он пришел в себя, голова раскалывалась. Он лежал на выложенном плитками возвышении, рядом со стулом, а его ушибленный висок касался холодного пола. Мистер Аквила появился из-за свинцового экрана и включил вентилятор, чтобы освежить воздух.
- Браво, почки с луком, - весело сказал он. - Последнее ты придумал самостоятельно, да? Не нуждался ни в чьей помощи. Meglio tarde che mai. Правда, ты с таким грохотом и так неожиданно свалился, что я не успел тебя поймать. Черт возьми.
Он помог Гельсиону подняться и провел его в кабинет, где усадил в бархатное кресло и дал в руку рюмку с коньяком.
- Отсутствие наркотиков гарантировано. Noblesse oblige. Только самый лучший spiritus frumenti. Ну что, обсудим, чего нам удалось добиться? Господи.
Мистер Аквила уселся за свой рабочий стол, по-прежнему очень бодрый и грустный. Ласково посмотрел на Гельсиона.
- Человек живет в соответствии со своими решениями, n'est-ce pas? - начал он. - Согласимся с этим, oui? В течении жизни ему приходится принять 5 271 009 решений. Peste! Это простое число? N'importe. Ты со мной согласен?
Гельсион кивнул.