Буду вести теневой проект. Обязательно разберусь в принципе действия этой штуки и сделаю это раньше правительства, потому что, в отличие от него, я не загнана в рамки. Правительство и люди, подобные моему отцу, обязаны, следовать определенным правилам и протоколам и одновременно пытаться держать свои планы в тайне.
А вот мне это совсем необязательно. И если я уберусь достаточно далеко от сектора, мне вообще не придется следовать каким-либо правилам. Я смогу создать новые. Свои собственные. Изменить порядок проведения сражений. Переоценить и пересмотреть любые войны. Я научилась этому у Эвинга Трекова. Не веди войну, которую тебе навязывают. Веди войну, которую способен представить и предвидеть.
Как только правительство получит стелс-технологию, его армия станет неуязвимой. Эта армия сможет легко победить и растоптать армии малых стран в этом регионе и тех, кто работает на тонкой грани между законом и беззаконием. Людей вроде меня.
Но если у нас тоже появится стелс-технология, тогда все стороны будут на равных. А если сумеем понять, как использовать эту технологию в областях, которые им трудно вообразить, тогда мы их обгоним.
Всю свою жизнь я копалась в прошлом. Чувствовала, что именно там скрыт ключ к моему будущему.
Кто знал, что я найду потерянное мною в том месте, которое отняло у меня все?!
В этой Комнате нет затерянных душ. Точно так, как нет и голосов.
Есть только беспощадность времени.
И как все древние до меня, я собираюсь превратить эту беспощадность в оружие, в оборону и в будущее.
Не знаю, что собираюсь делать со всем этим.
Может, просто подожду, пока будущее проявится само по себе? Как жилые отсеки на станциях. По одной маленькой секции.
ВОЗВРАЩЕНИЕ "АПОЛЛОНА-8"
Повесть
Kristine Kathryn Rusch. Recovering Apollo 8. 2007.
Часть первая
2007
Ричард запомнил все неправильно. Так, словно это была картина, и он рассматривал ее, а не событие, в котором принимал живое участие.
Изображение на самом деле казалось настолько ярким, что он зарисовал его на первые же, показавшиеся ему тогда немыслимыми, доходы от своего бизнеса и поместил картину в своем кабинете - то есть в каждой из последующих версий своего кабинета, последние из которых сделались настолько большими, что ему приходилось изыскивать специальные способы размещения картины, чтобы помочь ей оставаться в поле его зрения.
Ложное воспоминание - и картина - говорили следующее.
Он стоит на заднем дворе родного дома. Слева от него - качели; справа - железнодорожными рельсами уходят вдаль бельевые веревки.
Ему восемь, он невысок для своего возраста, волосы белые, как лен, лицо еще совсем детское. Он смотрит в ночное небо, на котором Луна кажется больше, чем когда-либо прежде. Она светит ему в лицо - похожая на нимб со старинной иконы. Белизна ее настолько ярка, что ночное светило кажется более живым, чем он сам.
Впрочем, он смотрит не на Луну, а за нее - в черноту, куда устремляется небольшой, похожий на конус кораблик. Кораблик почти не виден, только один край его еще блестит, отражая лучи. И от него исходит какая-то аура, которая со всей очевидностью свидетельствует: корабль тратит последние силы на отчаянную попытку спасти себя, заведомо обреченную попытку. Это понимает даже он в свои восемь лет.
Кто-то спросил у него однажды, почему он поместил изображение трагедии в самом фокусе своего кабинета.
Он был ошеломлен.
Он не видел в картине - да и в воспоминании, кстати, тоже - ничего, указывающего на утрату.
Напротив, в его глазах картина эта символизировала оптимизм. Последняя, отчаянная попытка не могла быть предпринята без надежды на успех.
Так он отвечал… обыкновенно.
И думал о том, что надежда жила в мальчике, в его воспоминаниях, в его желании изменить один из самых значительных моментов своего прошлого.
* * *
Реальное воспоминание было куда прозаичнее.
Крохотная кухонька выкрашена ярко-желтой краской, впрочем, тогда она не казалась ему крохотной. За его спиной находились стол, буфет и глубокая раковина под небольшим окошком, выходившим на дорожку к гаражу. Слева еще два окна глядели на просторный двор и продолжение квартала. Плита была напротив. И мать всегда представлялась ему стоящей возле нее, хотя она не менее часто сидела и за столом. Отцовское кресло располагалось слева, под окнами.
Радиоприемник восседал на холодильнике, пристроившемся недалеко от плиты. А в центре комнаты, справа и позади него, бурчал почти не выключавшийся телевизор.
Отцу удавалось читать за столом, но Ричард никак не мог этого сделать. Мать постоянно пыталась завести с ним разговор, но теперь, когда детство кончалось, стала сказываться разница в их IQ.
Матушка-то была женщина отнюдь не глупая, просто он выходил за всякие рамки. Отец, по крайней мере, понимавший часть того, что говорил его сын, помалкивал в присутствии гения. Помалкивал и гордился. Они носили одно имя: Ричард Дж. Джохансен, где Дж. означало Джейкоб. Так звали семейного патриарха - деда, явившегося в эту страну со своими родителями в возрасте восьми лет в надежде отыскать лучший мир и обнаружившего его.
В тот вечер, 24 декабря 1968 года, дом уже украсили к Рождеству. Сосновые ветки стояли на столе в столовой, рождественские открытки пристроились на миниатюрных санках на телеприемнике в гостиной. Свечи горели на кухонном столе, и отец роптал по этому поводу всякий раз, переворачивая страницу газеты. Пахло сосной, свечами и пирожками.
Мать пекла пироги и к празднику, и во всякий другой день; было просто удивительно, что, пребывая в окружении целого моря сластей, он так и не растолстел. Впрочем, в тот вечер их ожидал обыкновенный ужин, поскольку праздновали они не сочельник; праздник будет завтра - на Рождество.
Тем не менее он был взволнован. Ему нравилось это время: еда, музыка, звезды на темном ночном небе. Даже снег против обыкновения казался ему прекрасным. Стоя на корочке льда, он вглядывался в небо, отыскивая на нем созвездия или просто разглядывая Луну и пытаясь при этом понять, как может существовать нечто настолько далекое и холодное.
В тот вечер мать позвала его ужинать. Он разглядывал Луну в телескоп, который отец подарил ему в июле, на восьмой день рождения, надеясь увидеть "Аполлон-8" на его пути к лунной орбите.
На пути в историю.
Но вместо этого ему пришлось вернуться в дом и засесть за ростбиф (или мясной рулет, или тушеную говядину с капустой), чуть повернув свой стул, чтобы видеть телеэкран. Уолтер Кронкайт - образец настоящего мужчины, с точки зрения Ричарда - вел репортаж из Центра управления полетами с серьезным и вместе с тем мальчишеским выражением лица.
Космическое приключение нравилось Кронкайту в не меньшей степени, чем самому Ричарду. И Кронкайт участвовал в нем, оставаясь в тысячах километров от места событий.
Что Ричарду не нравилось, так это рисованные картинки. Снять "Аполлон-8" на его пути к Луне, естественно, не представлялось возможным, и поэтому какому-то несчастному сукину сыну пришлось рисовать иллюстрации.
В этот миг внимание Ричарда, как и всей страны, было сфокусировано на границе зоны радиовидимости, за которой сигнал не мог поступать из-за края Луны. Если астронавты успевали вовремя достичь этой границы, они оказывались на лунной орбите, в шестидесяти девяти милях от лунной поверхности. Однако широкие народные массы не смогут узнать об этом, пока корабль снова не выйдет из-за Луны.
Зона радиовидимости в данный момент сеяла страх в национальном масштабе. Даже в душе отца Ричарда, который в своих опасениях признавался крайне редко.
В ту субботу, 21 декабря, отец Ричарда, преподававший в средней школе математику и науковедение, сидя рядом с сыном, в меру своих возможностей объяснял ребенку азы небесной механики. Он показал Ричарду уравнения и попытался объяснить тот риск, на который шли астронавты.
Одна крохотная, пустячная, даже случайная ошибка в вычислениях - простое отклонение в несколько секунд во времени работы двигателя, уводящего с земной орбиты, - и астронавты могут оказаться на более высокой орбите около Земли или на неправильной орбите вокруг Луны. А то и, не дай Бог, на траектории, уводящей и от Земли, и от Луны в великую и неведомую пустоту, откуда нет возврата. Мать Ричарда считала, что муж помогает ребенку делать домашнее задание. Обнаружив истину, она погнала мужа в спальню - отчитываться в злодеяниях.
- Что ты делаешь, - шепотом возмутилась она. - Ему всего восемь лет.
- Он должен понимать, - возразил отец.
- Нет. Не должен, - отрезала она. - Ребенок будет бояться и страдать.
- А если они промахнутся? - проговорил отец. - Тогда придется объяснять.
Чуть повышенным тоном она произнесла:
- Они не промахнутся.