* * *
В просторной комнате неярко горела электрическая лампочка. У завешенного окна стоял на подоконнике странной формы прибор - нечто вроде опрокинутого набок самовара. Короткая, сужающаяся труба была направлена на дверь. На полу валялись куски жести, окурки, обугленные доски.
Комов возился с прибором. Подсоединил провода, обернулся к Воротынцеву: "Смотри!" - и рванул рычажок.
В "самоваре" что-то ахнуло, загудело, забилось, и узкий - с вязальную спицу - световой луч прорезал комнату. В нем ярко вспыхнули пылинки. На стене задымились обои. Комов молча водил аппаратом. Световой луч потускнел, вспыхнул дважды и погас. Когда глаза Воротынцева освоились с полумраком, он увидел на стене выжженное: Комов.
Комов радостно улыбался, глаза поблескивали.
- Ну как?
Вернулись к креслам. Комов жевал бисквит, подливал себе коньяк.
- Первые шаги. - Он покосился на Воротынцева. Тот молчал. - Много трудностей, ах много! Аппарат работает как конденсатор. Впитывает энергию, потом - раз! - и она превращается в световой луч. Главное - зарядить аппарат. Я начал с порохов. Ничего не выходило - медленно горят. Перешел к динамиту. Зверская штука! Дважды аппарат разносило на куски. Зато мощность поднялась. И все-таки мало. Теперь думаю попробовать гремучую ртуть. Раздобыл бумажку…
Воротынцев покачал головой.
- Гремучая ртуть - инициирующее взрывчатое вещество. Гореть она не будет, произойдет взрыв.
- Возможно. - Комов взволнованно шагал по комнате. - Возможно. Поэтому ты мне и нужен. Я в химии пас, не моя область. - Он вплотную подошел к Воротынцеву: - Слушай, Сергей Николаевич… Мы знаем друг друга не первый год. Я предлагаю тебе войти в компаньоны.
Воротынцев снял пенсне, прищурил близорукие глаза.
- Допустим, аппарат построен.
Что дальше? Комов ответил не сразу. Задумчиво смотрел на огонь.
- Война покончила с сентиментальной болтовней, - сказал он наконец. - Гуманность, прогресс, цивилизация - вздор, чистый вздор. Человечество признает только силу. Мой аппарат - это сила. Не собираюсь ее отдавать. Да и некому. Капитализм идет на спад - в этом я с большевиками согласен. Но только в этом. Наивная мечта - с безграмотными мужиками перекроить Россию. Не верю. Последнее слово за нами, инженерами. Управлять должны ученые, инженеры. Капитализм привел к мировой войне. Дальше некуда. Большевики начали с гражданской войны. Спасибо, хватит. Теперь мы, инженеры, должны сказать свое слово. Рабочего можно заменить автоматом, механизмом, наконец, неграми из Центральной Африки. А без ученых, без инженеров мир погибнет в неделю. Станут заводы, не выйдут в море корабли, остановятся поезда, не будет света, воды, хлеба… Люди вернутся к пещерным временам… Если этого не понимают, нужно внушить силой.
- Тепловым лучом?
- Хотя бы.
- Утопия. И вредная утопия.
- Не веришь в науку?
- В науку? - переспросил Воротынцев. Он встал, прошелся по комнате. - В науку я верю. Но ее создают люди. Не автоматы, не механизмы, не отдельные гении- нет. Люди! Ты сказал: люди признают только силу. Самодержавие было силой, не так ли? Но эту силу сломили. И "хватит" войне уже сказали. Не инженеры, а рабочие и мужики. Декрет о мире забыл? А гражданская война… Что ж, старое не уходит без боя. Этот бой не выиграешь тепловым лучом… Одно дело спалить обои в десяти шагах, другое - разрезать дредноут на расстоянии десяти верст. В формуле Манжена, о которой ты говорил, есть еще одна величина - расстояние. Освещенность, если не ошибаюсь, обратно пропорциональна квадрату расстояния. Значит, на достаточном отдалении тепловой луч будет не страшнее прожекторного. А рассеивание света? А отражение света белыми предметами?.. Но дело не в этом. Допустим, аппарат, настоящий аппарат - не модель - создан. Что ж, появится еще одно оружие. Разве люди перестанут бороться за свободу?
Воротынцев досадливо поморщился.
- Ладно, что об этом говорить… Эх, Петр Петрович, сколько лет прошло после Парило, а ты не изменился… Наука… Верю в науку. Верю: освобожденные люди создадут новую науку. Создадут новые двигатели, выведут новые растения, построят новые города. Если понадобится, изобретут тепловые лучи, чтобы передавать энергию без проводов, бурить скалы… Чувствую: в двадцатом веке наука гигантскими шагами уйдет вперед.
Он подошел к окну, приподнял штору, посмотрел в темноту.
- Через десять лет безграмотные мужики станут грамотными, а еще через десять - двадцать лет среди них появятся свои Резерфорды, Эдисоны, Комовы, и не одиночки, а тысячи, десятки, сотни тысяч… - Он повернулся к Комову. Снял пенсне. Глаза прищурились. - Петр Петрович, работать для себя бессмысленно. Для людей, только для людей! Ты предложил тост за Архимеда. Зеркала - легенда, не больше. Но Архимед открыл великий закон: имея точку опоры, можно сдвинуть даже Землю. И эта точка опоры - народ.
- Эк куда хватил! "Точка опоры"… Народ не изменился со времен Рима. Стихия! Пошумит, побалует и вернется в свои берега. Снова выползут отцы отечества, всякие там принцепсы, цезари, августы, чингисханы…
Воротынцев с интересом смотрел на Комова.
- Удивляюсь я тебе, Петр Петрович, - сказал он. - В возможностях человеческого разума ты не сомневаешься, на Солнце замахнулся, хочешь создать луч ярче солнечного… И не веришь, что можно построить человеческое общество сообразно законам науки. Неужто наука здесь бессильна? Ведь это против твоей же логики. Я думал, наука приведет тебя к революции.
Комов невесело рассмеялся:
- Нет, Сергей Николаевич, здесь наши дорожки расходятся. Я индивидуалист, таким и останусь.
Воротынцев пожал плечами.
- Слушай, индивидуалист, ты, по крайней мере, с гремучей ртутью не балуйся. А для верности, - он усмехнулся, - отдай-ка мне эту бумажку, обойдешься без детонаторов.
Их взгляды встретились: острый, насмешливый - Комова, спокойный, ясный - Воротынцева.
- Для верности? - переспросил Комов. - Хм… Для верности… Ну-ну… Ладно, получай.
Он достал плотный, вчетверо сложенный лист бумаги.
* * *
Извозчик запоздал. С Большой Луговой выехали в первом часу ночи. Путь предстоял немалый: в объезд - к Иртышу и через реку - на Куломзино.
Ночь была морозная, туманная. Сергей Николаевич поднял воротник, спрятал руки в карманы. В ногах покачивались два больших, перевязанных ремнями чемодана. Ехали в темноте, по немощеным улочкам.
У Воротынцева слипались глаза. Он мотнул головой, отгоняя сон, закурил, прикрывшись от ветра, и, щелкнув массивной крышкой часов, сказал:
- Тридцать пять первого. Махнем мимо кадетского корпуса. Ближе.
Знал, что рискует, но выхода не было. Начнется восстание - совсем не проедешь.
Извозчик, молодой парень, - лицо его Воротынцев так и не успел разглядеть - ответил коротко:
- Дело.
Лошади потянули быстрее, выехали на мощеные улицы. Здесь было светлее, горели керосиновые фонари. Сон прошел. Воротынцев напрягся, подобрался, настороженно косился по сторонам, рука сжимала в кармане револьвер.
У серой громады кадетского корпуса возле оседланных коней спешившись стояли казаки. Они смотрели на запоздалого извозчика, но Воротынцев понял - смотрят без интереса. Мелькнула мысль: "Пожалуй, проскочим". Кучер щелкал языком, весело покрикивал. Казаки уступили дорогу.
Воротынцев устало откинулся на спинку сиденья, опустил воротник и не почувствовал холода. Миновали освещенный центр, свернули в узкий, безлюдный переулок.
Сергей Николаевич прикинул, выходило: опоздания не избежать, зато все, кажется, обошлось. И тут же его ослепил луч карманного фонарика. Повелительный голос приказал:
- Стой!
Извозчик выругался, резко осадил лошадей, пролетка остановилась.
- Документы! Прошу вас предъявить документы.
Прищурившись, Воротынцев с трудом разглядел невысокого офицера в бурке, двух солдат с карабинами. Голос офицера - глуховатый, с шепелявинкой - показался знакомым. Луч света, рыскнув, уперся в чемоданы. Сергей Николаевич вытащил плотный, вчетверо сложенный лист бумаги:
- Пожалуйста, господин офицер.
Офицер посветил фонариком, прочел вслух:
- "Коменданту порохового склада полковнику Бурсаковскому. Выдать подателю сего, господину Комову…" - Усмехнулся, спросил: - Вы Комов?
Воротынцев сейчас же ответил:
- Да, да. Петр Петрович Комов. Проживаю по Красноярской…
- Именно так, - перебил офицер. - Все в порядке. В полном порядке-с. Кроме одной мелочи. Господин Комов, проживающий по Красноярской, изволил два часа назад погибнуть при взрыве детонаторов. Неосторожное обращение с гремучей ртутью…
Не слушая, Воротынцев выхватил револьвер, выстрелил прямо в свет. Кучер дико свистнул. Кони рванули, понесли.
Сзади загремели выстрелы. Воротынцев сполз с сиденья, прижался к чемоданам. "Только бы не сюда, только бы не сюда, - машинально билась мысль. - Одна пуля- и все погибло…" Он выронил пенсне и теперь ничего не видел.
Кучер нахлестывал лошадей. Пролетка прыгала по камням. Ударившись о мостовую, с визгом прорикошетила пуля. Свернули. Испуганно шарахнулся в сторону какой-то прохожий.
Только теперь Воротынцев вспомнил, где он слышал этот глуховатый, шепелявый голос: "Есаул Кульнев… Но Комов, как же он… Эх, обидно!.."
Извозчик обернулся, спросил:
- Ну как?
Воротынцев возбужденно засмеялся.
- А я думал, крышка, - сказал извозчик, - Наше счастье - фонари не горели… Покурить у вас найдется?
Ответить Сергей Николаевич не успел. Где-то гулко ударили выстрелы, заревели гудки. Громыхнул взрыв, и еще, еще…
- Похоже, наши, - сказал кучер. - Ну дела… Теперь поспешать надо, товарищ.