Вот он, бросив на пол портфель, постоял на голове. Попрыгал, словно пробуя прочность пола, изобразил каратиста, боднул несколько раз мою дверь, покувыркался.
И затем уже побежал в школу.
Собачка, которую выводят гулять по раннему утру, традиционно не выдержала и пописала в уголке.
Ее хозяин сделал вид, что эта лужица уже была.
А вот кто-то, едва открылись мои дверки, просунул руку, нажал кнопку верхнего этажа и следом швырнул кошку.
Кошка испугалась, растерялась и не знала, что ей делать. Бедное животное.
Я, конечно, тут же остановился и выпустил ее, не оттого, что мне было жалко свои стенки, а просто из милосердия. Перепуг кошки.
Эх, люди, люди…
Ага, вот еще один спортсмен.
Этот специализируется в беге по лестничным пролетам.
Он включает меня, тут же выскакивает и мчится со страшной скоростью вверх, пытаясь меня догнать.
Раньше ему это никогда не удавалось, но сегодня я позволил обогнать меня, но съезжая вниз.
То-то радости было!
Приятно делать людей счастливыми.
Два молодых человека сели в меня около одиннадцати. В спортивных костюмах и с огромными сумками. Я еще подумал: "Наверное, очень известные спортсмены".
Вышли на тринадцатом, а сели через час почему-то на одиннадцатом.
И сумки битком.
Тут я почувствовал неладное и на всякий случай взял да и сломался между третьим и вторым.
Ну, что она делали во мне и со мной – не передать словами. Только что зубами не грызли мне двери, а так все.
Я, конечно, лифт битый в прямом и в переносном смысле и поэтому выдержал все. А вот когда с девятого стали кричать, что их обокрали и приехала милиция.
Я этих спортсменов прямо в руки правосудия тепленькими и сдал.
Вроде доброе дело сделал, а на душе как-то тоскливо стало, И с чего бы это?
Ну вот, опять мой мучитель. Конечно, с двойкой и свежим синяком. Все время наносит мне раны, грамотность свою проверяет на моем пластике. Сегодня у него, очевидно, сентиментальное настроение: он, этот ушастный двоечник, высунув от усердия язык, старательно выводит перочинным ножиком на моей стене "Элла + Никита = Любовь".
Это так больно!
Когда он доцарапывал арифметический плюс, я довез его до цели. Он с сожалением посмотрев на неоконченное свое литературное произведение, сказал кому-то: "А Сережка – гад", – наверное, имея в виду своего потенциального соперника.
После этого облегченно вздохнул и пошел получать свои привычные тумаки за свои привычные двойки.
Час пик.
Прошли двое.
Потом еще двое, потом еще один.
Не успел закрыться, как втиснулся еще кто-то, а напоследок еще кто-то припечатал всех к моим стенам.
Люди эти, несомненно, умеют читать, но почему-то все делают наоборот. Столько я их поднять, конечно, не с могу.
Стоим, ждем.
Выходить никто не хочет.
Стоим, ждем.
Все кричат, никто выходить не хочет.
Стоим.
Мне надоело это издевательство, и я поехал, надрываясь, вверх.
Силы свои не рассчитал и застрял между первым и вторым этажами. И все, кто во мне, хотя и было очень тесно, так резво давай пинать и бить меня, что от удивления я съехал вниз и открыл двери.
Я-то тут при чем? Можно подумать, что я их силком сюда впихнул.
Порой бывает очень трудно понять людей.
А это в меня вошли влюбленные.
Как двери закрою, и смотрят друг на друга. Смотрят и смотрят, пока не приедут. А иногда останавливают меня.
Я терпеливо жду.
Хоть я и Лифт, но понимаю: любовь – это святое чувство.
Правда, иногда во мне бывает такая любовь, что хоть святых выноси. Но я эту псевдолюбовь стараюсь пресекать.
А эти пусть катаются.
Сегодня, наверное, зарплата у многих. Вы думаете, почему я догадался? Нет, не потому, что пьяных много, их всегда достаточно.
Деньги мужчины прячут.
Вот и этот, как вошел, так сразу давай по карманам рассовывать купюры.
А последнюю сложить-то успел, а спрятать нет, я уже становился и дверь открыл, а на площадке – его жена. Так он не растерялся и говорит ей так радостно:
– Представляешь, Соня, я деньги в лифте нашел. – И показывает.
Но что ему Соня ответила, я уже не слышал.
Меня вызвал вниз еще один не совсем приятный тип. Я его называю Плевако.
Не надо путать с кем-то из великих людей. Этот как заходит в меня, так начинает стены мои оплевывать.
Плюет и плюет.
Потом мусор из карманов разбрасывает.
А ведь взрослый мужчина.
С виду интеллигентный.
Я так думаю, что раз считается, будто лифты ничего не чувствуют, то он, очевидно, плюет в людей, а не в меня. Да, скорее всего, именно так.
И откуда у него столько слюны берется? А когда оплюет меня всего, сам так тихонечко вышмыгнет, чтобы о плевки свои не испачкаться.
И почему у людей в замкнутом пространстве какие-то непонятные инстинкты просыпаются?
Знакомиться всегда трудно.
А особенно для мужчины.
А особенно для трезвого.
Мой герой, может для храбрости, выпил стакан водки, закусил лучком и терпеливо стал ждать около входа в меня свою пассию.
Они часто ездили вместе до седьмого этажа, где она жила, но ни разу не разговаривали. Он сам-то живет на десятом.
Она подошла.
Он нажал кнопку и, повернувшись к милой девушке, почему-то стал по-идиотски улыбаться, чем очень ее озадачил. И вот где-то на уровне пятого этажа, обильно дыхнув на нее луково-водочным букетом, наконец изрек:
– А вы красивая, хи-хи.
На что сейчас же получил совершенно точный, на мой взгляд, ответ:
– Сам дурак.
После этого мне оставалось только открыть двери на седьмом этаже.
Знакомство не состоялось.
А совсем поздно, когда я уже думал, что сейчас отдохну, нечто не то вкатилось, не то вползло в меня.
Подняло меня до середины двенадцатого и остановило.
Грязное, нечесаное существо, от вина чуть живое, с каким-то тяжелым запахом тела, упало на мой пол.
И это человек.
И с душой.
Не предмет неодушевленный.
Судьба, она ведь выбирает, стреляет наугад, души веером разбрасывает.
Какая тебе попадет, еще неизвестно.
Вот и подумаешь, кем лучше быть – лифтом или человеком?
Прыжок
Жизнь у меня в последние несколько лет была такая замотанная, что я даже перестал понимать, зачем живу.
Сплошные переезды, перелеты, встречи, конференции, контракты, факсы, телефаксы; кругом не друзья, а партнеры, не обеды, а фуршеты.
Порой мне даже мерещилось, что это и не я живу в этом бешеном мире, а только мое тело, как отдельная сущность, к тому же принадлежащая не мне, а какому-то сообществу людей, объединенных общим названием "бизнес".
Попав во власть этого загадочного монстра, люди забывают, что помимо бирж и процентов, на свете есть лес, а в лесу – поляна с ежевикой, есть река, а в ней – сопливые пескарики; что день состоит из восьмидесяти шести тысяч четырехсот секунд, а не из единого мига между утренней и вечерней котировкой акций; что женщины – не только роботизированные комплектующие компьютеров, но еще и нежные создания с бархатной кожей, которую можно ласкать и испытывать при этом не меньшее удовольствие, чем от положительного сальдо баланса, составленного, кстати сказать, этим же эфирным созданием.
Так вот, улетал я из Голландии после очень тяжелых переговоров по поставке голландских цветочных луковиц для экзотических супов в элитные ночные клубы Москвы.
В Москве меня ждал аукцион по продаже четырнадцати тросов обгоревшей Останкинской телевизионной башни.
Машина гнала, как безумная.
Я опаздывал, но успел.
Правда, место мое уже заняли, и мне досталось одно-единственное свободное – в самом хвосте самолета, у туалета. Но скандалить я уже не стал – мне важно было успеть на аукцион.
Сел я в кресло. Пристегнулся. Попросил чашку чая с ликером "Белиз". Потом попросил шерстяной плед и заснул, рассчитывая проснуться только в аэропорту "Шереметьево-2", где меня должна была ждать машина с мигалкой и парой бутербродов.
Я сладко дремал, разморенный изрядной порцией ликера.
Но вдруг самолет затрясло, как в лихорадке, даже посильнее, чем Лондонскую биржу в моем сне. Я проснулся.
Перед глазами мельтешили стюардессы, пилоты и пассажиры в истерике, а сам самолет летел почему-то не прямо, а круто пикировал вниз.
При этом моторы завывали, как добрая сотня разорившихся банкиров, – натужно и обреченно.
В ту же секунду что-то треснуло прямо подо мною, и хвост, отломившись вместе с моим креслом от остального фюзеляжа, подпрыгнул вверх и бешеной юлой закрутился в ледяном вихревом потоке.
Но мозг, вне зависимости от подавленного состояния души и телесной дрожи, а я служил в десантных войсках, сам начал автоматический хронометраж высоты в секундах. А секунда у нас, парашютистов, отсчитывается словом "пятьсот".
501,502,503…
Я прикинул опытным взглядом: до встречи моего грешного тела с землей осталось секунд восемьдесят – девяносто – значит, около пяти тысяч метров. Я падал в озеро.
…565,566…
Со страшной скоростью я влетел в воду.
Доля секунды – и я, пройдя воду, как накаленная иголка масло, вонзился выше колен в илистое дно.
Слава богу, успел глотнуть воздуха, а то ведь чуть не задохнулся, пока выдирал ноги из вязкого ила.
Наконец полуживой вынырнул.
Еле-еле доплыл до берега.
Уже на карачках выполз на пологий склон, упал ничком и лишился сознания.