- Последуем дальше, - проговорил Югнэн, направляясь к новому строю, где солдаты имели строгий и неприветливый вид.
- Вот авторы конца восемнадцатого века, - сказал молодой человек.
- Да! Жан-Жак Руссо, написавший самые прекрасные слова о Евангелии, как и Робеспьер, высказавший замечательные мысли о бессмертии души! Настоящий генерал Республики, в сабо, без эполет, без расшитого мундира! И тем не менее это не помешало ему одержать множество славных побед! Смотри, возле него стоит Бомарше - стрелок в авангарде! Он очень кстати развязал великое сражение восемьдесят девятого года, в котором цивилизация одержала верх над варварством! К несчастью, потом мы несколько злоупотребили плодами этой победы, и вот чертов прогресс привел нас туда, где мы сегодня находимся.
- Кончится тем, быть может, что придется снова совершить революцию, - заметил Мишель.
- Все возможно, - отозвался Югнэн, - и это предположение не столь уж смешно. Но оставим философские разглагольствования и продолжим смотр. Вот тщеславный полководец, убивший лет сорок на то, чтобы доказать собственную скромность, - Шатобриан, чьи "Замогильные записки" не смогли спасти его от забвения.
- Возле него я вижу Бернардена де Сен-Пьера, - проговорил Мишель, - его прелестный сентиментальный роман "Поль и Виргиния" вряд ли бы теперь растрогал кого-нибудь.
- Увы! - вздохнул дядюшка Югнэн. - Поль, ставший бы сегодня банкиром, выжимал бы все соки из своих клерков, а Виргиния вышла бы замуж за сына фабриканта рессор для локомотивов. А вот, погляди! Знаменитые мемуары господина Талейрана, вышедшие в свет, согласно его воле, только спустя тридцать лет после его кончины. Я уверен, что этот тип там, где теперь пребывает, все еще занимается дипломатией, но дьявола ему не провести! Вон там я вижу офицера, равно владевшего и саблей и пером, - великого эллиниста Поля Луи Курье, писавшего на французском как современник Тацита. Когда наш язык, Мишель, будет окончательно утерян, его смогут полностью восстановить по произведениям этого славного сочинителя. А вот Нодье, прозванный любезным, и Беранже - государственный муж, сочинявший на досуге свои песенки. Наконец, мы подходим к блестящему поколению, вырвавшемуся на волю во времена Реставрации, словно расшумевшиеся семинаристы на улицу.
- Ламартин, - вставил Мишель, - великий поэт!
- Один из генералов Литературы образа, подобный статуе Мемнона, чарующе звучавшей при касании солнечного луча! Бедный Ламартин! Во благо великих идей он промотал все свое состояние и вынужден был влачить нищенское существование в неблагодарном городишке, источая свой талант на кредиторов! Он освободил поместье Сен-Пуэн от разъедающей язвы ипотеки и умер с горя, видя, как земля его предков, где покоятся близкие ему люди, переходит к Компании железных дорог!
- Бедный поэт! - вздохнул молодой человек.
- Возле его лиры, - продолжал дядюшка Югнэн, - ты видишь гитару Альфреда де Мюссе. На ней уже больше не играют. И надо быть давним почитателем поэта, вроде меня, чтоб услаждать свой слух бренчанием на ее спущенных струнах. Мы приблизились к оркестру нашей славной армии!
- А вот и Виктор Гюго! - воскликнул Мишель. - Надеюсь, дядюшка, вы причисляете его к великим полководцам!
- Его, мой мальчик, я помещаю в первую шеренгу. Это он размахивает на Аркольском мосту знаменем романтизма, он выигрывает баталии при Эрнани, Бургграфах, Рюи Блазе, Марион Делорм! В свои двадцать пять лет, подобно Бонапарту, он уже стал главнокомандующим и побивал австрийских классиков в каждом единоборстве. Никогда, сын мой, человеческая мысль не была столь могущественна, столь сконцентрированна, как в голове этого человека, этом горниле, способном выдержать самые высокие температуры. Я не знаю никого, ни в античности, ни в новые времена, кто бы превзошел его по силе и богатству воображения. Виктор Гюго - ярчайшая личность первой половины девятнадцатого столетия, глава школы, равной которой не будет никогда. Его Полное собрание сочинений выдержало семьдесят пять переизданий, и вот - последнее из них. Но и Гюго, дитя мое, подобно прочим авторам, увы, канул в Лету. Он ведь не истребил множества людей, так к чему же и вспоминать о нем!
- О дядюшка! - вновь воскликнул молодой человек, карабкаясь по лестнице. - Да у вас двадцать томов Бальзака!
- Ну конечно! Ведь Бальзак - первый романист мира, и многие из созданных им персонажей превзошли героев Мольера! Но в наши дни он не отважился бы создать свою "Человеческую комедию".
- Однако он мастерски описал человеческие пороки! - заметил Мишель. - У него немало героев настолько жизненных, что они неплохо вписались бы в нашу эпоху.
- Несомненно, - согласился старик. - Но где теперь бы он отыскал всех этих де Марсэ, Гранвиллей, Шенелей, Мируэ, Дю Геников, Монриво, кавалеров де Валуа, ла Шантери, Мофриньезов, Евгений Гранде и Пьеретт, чьи очаровательные образы олицетворяли благородство, ум, храбрость, милосердие, чистоту - он ведь не выдумывал их, а брал из жизни! Что же до образов людей алчных - охраняемых законом банкиров и амнистированных воров, то в них он не испытывал бы недостатка; от всех этих Кревелей, Нюсингенов, Вотрэнов, Корантэнов, Юло и Гобсеков отбоя бы не было.
- Мне кажется, - проговорил Мишель, переходя к другим полкам, - что здесь стоит значительный автор!