- Мое учение АВРЕЛИКИЗМ, погодите улыбаться, необходимо человеку как вода. Как воздух. Как стройматериалы, в конце концов, бетонные перекрытия, блочные дома, музыкальные инструменты, автобусы, троллейбусы, балконы, авиационная промышленность, еда, питье, самовары и одежда!
- И вы еще считаете меня нетерпеливым, - сказал я.
- А что? - Он крутанул головой в одну, в другую сторону и оглядел меня мутным взглядом. По взгляду этому я понял, что, когда его заносит, он не так быстро останавливается.
Он уселся поглубже в кресло, провалился в него и начал тоненько и визгливо:
- Человеку гораздо легче говорить, пересыпая авреликой свою речь. Он меньше заикается, если раньше заикался, меньше волнуется, если склонен к волнению, меньше спотыкается на словах, имеет возможность найти нить своей речи, если она теряется… аврелика ему помогает сосредоточиться…
Он выполз из кресла, оперся о подлокотники, подался весь вперед. Я спросил его:
- По-вашему, выходит, засоренная речь лучше чистой речи?
- Не в этом суть. В крайнем случае, можно делать ударение на последнем слоге, слово-то остается. Да и не в ударении дело, если на то пошло. Гибкость всегда хороша. И везде.
- Не о том я толкую, - сказал я с досадой.
- Да вам не втолкуешь, - сказал он с досадой.
- Но почему вы уверены, что ваше слово пошло по свету?
- Здесь у меня целая теория. Сотни страниц, исписанные мелким бисерным почерком. Все учтено. И оговорено. Возьмите кавказские народы. У них добавляют в разговоре "Э" или "А". К примеру: "Послушай, а… куда идешь, э… домой не приходи, а… хуже будет, э…" и так далее. Так вот. Если аканье и эканье удобно, целесообразно, смягчает интонацию речи, сближает и уравнивает собеседников, то звучное "аврелика", как некое эсперанто, заменит "А" и "Э". Красивей и целесообразней, согласитесь, хотя и длинней. Но зато легче найти нить: произнесешь, к примеру, медленно: АВ-РЕ-ЛИ-КА… - и вот уже ускользнувшие слова выплывают, как расписные.
- По-вашему, выходит, все люди теряют нить разговора, в голове у них целый сумбур и сумятица?
- У большинства.
- И вы своей авреликой в два счета устраните эту сумятицу и мозги у людей заработают как часы?
- А что?
- Да ничего.
- Вот то-то и оно.
- И вы в этом нисколько не сомневаетесь? На секунду он задумался.
- Те люди, которые шпарят без запинки и не теряют нить, пусть себе шпарят, но… не исключено, что они начнут вдруг шпарить одно лишь слово АВРЕЛИКА, АВРЕЛИКА, АВРЕЛИКА… ха-ха! Слишком восприимчивые люди, сами понимаете… близко к сердцу все принимают.
- Да ну вас! - отмахнулся я.
- Конечно, некоторые, вроде вас, обрывают меня и смеются, а воспитанные люди в большинстве случаев делают вид, что не слышат аврелики, но на самом-то деле… слышат. Должно привиться. Ведь в диссертации все учтено и оговорено.
- Но почему вы именно это слово выбрали, не пойму. То есть вы его изобрели, прошу прощения. Бессмысленных-то слов сколько угодно можно изобрести. Любым словом можно "пересыпать", как выразились вы.
- Любым?
- По-моему, любым.
- Гм… - сказал он после некоторого молчания. - Об этом я не подумал… можно подыскать другое слово, но важен принцип.
- Но по свету-то вы пустили именно это слово?
- Ну, оно еще не успело облететь весь свет…
- Не собираетесь ли вы заменить его другим, пока не поздно?
- Гм… целесообразней оставить старое. Оно начало свое движение и пусть продолжает шествие. Поскольку все оговорено и учтено.
- Не все, - сказал я, - далеко не все. Себя вы не учли.
- Как то есть?
- Забыли пересыпать свою речь авреликой, - сказал я.
Он спохватился:
- О да… Аврелика… тьфу, черт, аврелика… конечно же, аврелика, да, да…
(Теория, не связанная с практикой, сотни страниц, исписанных мелким бисерным почерком, - коту под хвост.)
Он все твердил:
- Забыл, забыл пересыпать…
- Из пустого в порожнее, - добавил я с удовольствием.
А он утомленно улыбнулся. Он давал понять, что всю жизнь пересыпать из пустого в порожнее не легкая работа, тяжкий труд. И от этого сознания улыбка не сходила с его лица, становилась резче, четче, каменным становилось у него лицо и каменной была улыбка.
И легкое слово "аврелика" превратилось у него в камень тяжелый, громоздкий, брошенный посреди дороги и мешающий проехать и пройти.
ЭТО БЫЛО ВЧЕРА
Нас разделяла перегородка с обоями с двух сторон. За перегородкой я слышал, как Кошкин кашлял и как смеялся, когда вычитывал в книжках смешное. Он всегда громко смеялся, читая забавные книжки. Иногда он смеялся по целым дням, с перерывами на обед. Это значит, что книжка попалась очень забавная. Он стучал мне в перегородку, приглашая с ним посмеяться. Мы сидели вдвоем на его диване и грохотали что было мочи. Мы смеялись так, что графин на столе выплескивал воду. Я не мог очень много смеяться, я тотчас чувствовал спазмы в горле и уходил к себе. Каждый раз зарекался я смеяться так сильно. Вот и сейчас, я только что лег и улеглись мои спазмы, как вдруг он опять стал звать меня, заливаясь смехом. Но я больше не мог смеяться. Он позвал меня еще раза два. Я притворился спящим,
И вдруг… Он прошел сквозь перегородку, прошел надо мной по воздуху, сотрясаясь от смеха, вошел в другую стенку, вышел из нее, нырнул в потолок и все продолжал смеяться, смеяться, потом он вошел преспокойно в пол, вышел из пола, нырнул в окно, вынырнул из окна, затем пропал на моих глазах, очутился на улице, и оттуда я слышал его непрерывный смех.
Я накрыл голову одеялом. Это все показалось мне слишком странным. Я накрыл голову одеялом и так сидел без движения, но чувствовал, что у меня дрожат коленки. Кошкин звал меня за перегородку.
Я молчал.
Он снова позвал меня.
Я молчал.
- Сережа, - спросил он, - ты спишь?
- Я не пойду, - сказал я глухо.
- Ну и дурак, - сказал он.
- Ну и ладно, - сказал я глухо.
Кошкина хоронили на другой день. Он лежал в гробу с улыбкой. Его провожали с музыкой. На кладбище выступали ораторы. Хвалили Кошкина. Говорили, что зря он умер. Плакала мать его, приехавшая из Пензы. Печально смотрел в одну точку брат его из Мытищ.
На следующее утро Кошкин позвал меня из своей комнаты. Он опять над чем-то смеялся. Это меня удивило, так как он вчера умер. Я вошел к нему. Он сидел на диване и читал книгу.
- Ты же умер, - сказал я ему.
- Это было вчера, - сказал он просто.
ВИЗИТ
Я готовился к мудрой беседе с ученым. О! Это был великий ученый! Я нервничал не на шутку. Я много думал, как мне говорить и как отвечать на вопросы.
Он встретил меня у двери. Он крепко пожал мне руку. И, прямо взглянув в глаза, спросил:
- Вы не знаете, где муравей? Я удивленно пожал плечами. Дочка его, лет восьми, сказала:
- Он у тебя в шляпе, папочка.
- Я только что видел шляпу, там его нет.
- Ну, значит, мама взяла его с вилками, манной крупой, макаронами, ложками, чашками, кошками, мылом, банками и пузырьками.
- Я только что спрашивал маму, она не брала его.
- Ну, тогда он в коробке или в Москве. - Навряд ли…
- Ну, тогда он в тазу.
- В алюминиевом или в медном?
- Наверно, в медном.
- А может быть, в алюминиевом?
- Может быть, в алюминиевом.
- А может быть, он не там?
- Может быть, он не там.
- Тогда в другом месте.
- Значит, в другом.
- А если он в ухе?
- У кого?
- У мамы.
- Навряд ли.
- А может быть, он в башмаке?
- Может быть.
- А может, он в бане?
- Все может быть.
- А вдруг он в сыре?
- Почему бы и нет?
- А вдруг он в Бомбее?
- Пожалуй…
- А вдруг он пропал…
- Очень-жаль, - сказал отец.
Я хлопал глазами, но я не сказал ни слова. Великий ученый был мрачен. Как мне показалось, он был расстроен.
Обратившись ко мне, он сказал:
- Право, вы на меня не сердитесь, но это очень серьезный вопрос..:
НИКАКОГО КРЕСЛА ТАМ НЕ БЫЛО
(Рассказ маленького мальчика)
Мама послала меня на чердак, чтобы я повесил белье. Я вешал на чердаке белье, по крыше что-то стучало. Я смотрел в потолок и думал, что бы это могло там быть. В окне мелькнула кошка. Вслед за ней показалось чье-то лицо. Человек смотрел на меня. Он был очень худой и бледный, а глаза ужасно большие, как у бабушкиной иконы.
- Как дела? - спросил он и улыбнулся. Он сразу понравился мне.
- Вы кто? - спросил я тихо.
- Я здесь живу, - сказал он.
Я не поверил, что он здесь живет. Кто же на чердаках живет. Он влез в окно.
- Стульев нет у меня, - сказал он, - вот плохо…
- Как вы стояли там, за окном? - спросил я.
- Фи! Чепуха. Как стоял? Очень просто стоял.
- А я смогу там стоять? - спросил я.
- Как сказать, - сказал он, - это трудно сказать…
- Я упаду?
- Может быть, упадешь.
- А как же вы?
- О, я давно здесь живу. У меня даже кресло здесь есть. Только дна нет в кресле. Но сидеть в нем можно. Если нет дна, тоже можно сидеть. Хотя хуже. С дном лучше. Ты не находишь?
- Нахожу, - сказал я.
- И я нахожу, - сказал он.
- А где это кресло?
- Кресло там, в темноте. Я отдыхаю в нем, как барон.
- Вы барон? - спросил я.
- Как сказать…
- А где вы спите?
- Я сплю… Здесь, вот…
- А где ваша подушка?
- Я ее проглотил.