7
Наевшись трескового филе, Степан Васильевич лег на бок и зафилософствовал:
- Есть три лиха на свете: первое - худой харч…
- Что, что? - переспросил Николай Николаевич, допивая кофе.
- Харч, говорю, худой. Ну, здесь у тебя всё в норме, человек ты хоть и непрожиточный, но питаешься аккуратно. Второе лихо - разум худой. Тут у тебя все в порядке тоже.
- Спасибо, Степан Васильевич, - с чувством сказал Николай Николаевич.
- Не стоит, - степенно ответил кот. - Ну и третье лихо - это худая жена. Так жены-то у тебя как раз и нет. Может, в этом всё дело?
- Рано мне еще жениться, - застеснялся Николай Николаевич.
- Хе-хе… Рано… - Кот усмехнулся. - Есть, наверно, какая-нибудь девица-кобылица, всем царица, грива золотая, хвост серебряный?
- Пошляк ты все-таки, - Николай Николаевич развернул газету и отгородился ею от язвительного кота.
- Ну как знаешь.
Кот пошел на диван, лег, прикрыл глаза и на мотив "Зачем ты к нам в колхоз приехал" начал петь: - "У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…" Голосок у него был деревенский, сипловатый. Попел немного, умолк, прислушался: Николай Николаевич, опустив газету, тупо смотрел на стол.
- Обиделся нешто? - осторожно поинтересовался кот.
- А ты думаешь, приятно, когда мохнатыми лапами лезут в личную жизнь? - отозвался Николай Николаевич.
- Ну прости меня, старика, - сказал кот. - Совсем я от ума отстал последнее время… Поделись своим горюшком со старым котом, а, Колюнчик? Если и помочь не помогу, всё ж таки легче станет…
- Да нечем особенно и делиться-то, - угрюмо сказал Николай Николаевич, не поднимая от газеты лица. - На работе у меня неприятности…
- А ты поделись тем, что Бог послал, - рассудил кот и, подогнув лапы под грудь, устроился поудобнее слушать. - Всё подряд говори, не бойся, я пойму, я ученый.
Николай Николаевич сложил газету, потупился и, краснея, стал рассказывать.
Кот слушал молча, не перебивая, изредка моргал глазами, хмурился и вздыхал.
8
На работе (то есть в библиотеке имени Шварца) Николай Николаевич слыл вольнодумцем, левозагибщиком, и заведующая Калерия Ивановна была с ним очень нехороша.
Началось это год назад - с того самого дня, когда Николай Николаевич в первый раз сел за контрольный стол читального зала. Они сразу же не сошлись в одном кардинальном для библиотечного дела вопросе.
На каждой работе есть такой кардинальный вопрос, споры по которому могут длиться веками. Космогонисты спорят о квазарах, физики - о кварках, медики - о том, как чистить зубы, по Штильману или по Штеренбергу, а библиотекари - об открытом доступе.
Идея открытого доступа проста, как жизнь: книги стоят на полках в алфавитном порядке по авторам (или по отраслям, здесь есть две различные концепции, но это уже тонкость), подход к полкам открыт, подходи и выбирай то, что нужно, из того, что есть.
Прогрессивно? Разумеется. Удобно? Смешно даже спрашивать.
И, кроме того, высвобождаются руки библиотекаря, а когда высвобождаются руки, начинает работать голова: библиотекарь становится консультантом при каталоге или, поднимай выше, отраслевиком-советчиком, своего рода ходячим хранилищем информации, следящим за всеми новейшими публикациями в области, скажем, астроботаники и в нужный момент приходящим к читателю с квалифицированным доброжелательным советом.
Это идеал, конечно, но путь к нему (в масштабах районной библиотеки) лежит именно через открытый доступ - в этом Николай Николаевич был убежден, с этим он и пришел в библиотеку имени Шварца.
Всё это было выслушано котом терпеливо и, в общем, сочувственно.
Уверенности, что Стёпа вник во все хитрости дела, у Николая Николаевича не было, но в конце концов он увлекся и забыл, что излагает свое кредо всего-навсего рыжему коту.
Никто не дослушивал Николая Николаевича до конца, когда он начинал толковать об открытом доступе: неспециалистам это было скучно, а на работе он никак не мог найти единомышленников.
Формально открытый доступ в библиотеке имени Шварца существовал, но комнаты с доступом были замкнуты на ключ, и только библиотекарь имел право этим ключом пользоваться. Комиссия - доступ отмыкается, и изумленные читатели бродят среди полок из комнаты в комнату, теряясь от обилия книг. Ушла комиссия - и снова доступ на замке.
Это была фальшь, а в борьбе против фальши Николай Николаевич готов был (если это могло принести хоть какую-нибудь пользу) положить свою единственную жизнь.
Трудно чувствовать себя одиноким в борьбе, больно слышать, как смеются над твоими убеждениями, но всё это можно пережить в самом, так сказать, процессе борения. А Николай Николаевич боролся.
Он использовал все формы борьбы: от парламентской (выступление на библиотечном совете, где Николай Николаевич так пламенно призывал и так яростно защищался, что испугал почтенных пенсионеров, вообразивших Бог весть какую крамолу, и, обругав их всех, навеки испортил свои с ними отношения) до подпольной (распространение среди читателей опросника под общим заголовком "Какой бы вы хотели видеть нашу библиотеку?", что было расценено Калерией Ивановной как "верх падения и моральная низость"), от выступления в печати (газета в уклончивом ответе фактически отказалась публиковать письмо Николая Николаевича и завязывать на его основе дискуссию) до введения открытого доступа явочным порядком.
Всё это привело к тому, что однажды Калерия Ивановна публично назвала его интриганом и, расплакавшись, выразила сожаление, что взяла его на службу.
После этого оставалось только уйти, но другой работы у Николая Николаевича на примете не было, да и преступно было бы уходить, оставив идею свою настолько скомпрометированной.
Любопытной была позиция сослуживцев: абонемент можно не брать в расчет, там работали чуждые всякой новации люди, убежденные конформисты, у которых хоть кол на голове теши, никаких новых идей, одно только: "Фантастики не желаете?" Но и в читальном зале Николай Николаевич не нашел себе единомышленников, готовых принять участие в борьбе. Всего их там работало трое. Инесса Клементьевна была слишком толста и ленива, чтобы предпринимать, а Анечка слишком робка.
И Николай Николаевич на время затих. Конечно, это был только тактический прием: надо было убедить Калерию, что он устал, сдался, опустил руки.
Николай Николаевич прекрасно понимал, что за каждым его шагом следят, каждую его оплошность берут на заметку, а оплошности он не мог не совершать, потому что был добр и доверчив. При нем в зал спокойно проносились портфели (мысль, что доверие будет использовано во вред книге, казалась Николаю Николаевичу дикой), однажды даже была совершена подмена, после которой Калерия Ивановна стала относиться к Николаю Николаевичу много добрее. Теперь он был у нее в руках - и потому не опасен.
Чтобы прощупать настроения, Калерия Ивановна часто стала подсаживаться к Николаю Николаевичу за контрольный стол и заводить общие теоретические беседы. Николай Николаевич понимал, что его провоцируют, но сделать с собой ничего не мог: сердце его рвалось к борьбе. Забыв об осторожности, он входил в азарт и начинал спорить.
Он бил на моральную сторону, которая казалась ему особенно неуязвимой: всё для человека, всё во имя его - раз; инициатива и самостоятельность масс (в свете последних решений) - два.
Калерия же Ивановна крыла цифрой: за месяц существования открытого доступа в его чистом варианте пропало одиннадцать книг, из двадцати пяти вырваны страницы, на двадцати появились "ненужные надписи".
Николай Николаевич вновь упирал на воспитательный аспект:
- Вера в человека облагораживает его.
Калерия Ивановна возражала:
- Вера без контроля - попустительство низменным инстинктам.
Николай Николаевич обвинял ее в использовании западнических, буржуазных методов ведения дискуссии:
- Мы не против контроля, мы и за контроль тоже.
Калерия Ивановна отвечала:
- Контроль - это увеличение штатов, нам втроем не уследить.
Николай Николаевич предлагал:
- Сломать перегородки, переставить стеллажи, чтобы всё пространство просматривалось из-за контрольного стола. Сквозняк будет - ничего, перетерпим.
Калерия Ивановна возражала:
- Кто даст деньги на этот сквозняк?
Николай Николаевич обвинял:
- Вы рутинерша.
Калерия Ивановна утверждала:
- А вы прожектер.
Николай Николаевич:
- А как же у других?
- Калерия Ивановна:
- Не знаю. Скорее всего так же, как и у нас.
Николай Николаевич:
- Не верю.
Калерия Ивановна:
- Плохо знаете жизнь.
8
И тут (как раз вчера имел место их очередной титанический спор) сама судьба пришла Николаю Николаевичу на помощь: он услышал милые шаги за спиной и милый голос, произнесший:
- Мне что-нибудь Уайльда, если можно…
От этого голоса Николай Николаевич втянул голову в плечи, захлопнул рот ладонью и, нахохлясь, притих. Даже глаза его остановились: это была она, его дивная фея.
По виду старшеклассница, но ходит не в форме. А может быть, и студентка. Красива ли? Да разве ему об этом судить? Темно-синее узкое платье на ней, всегда одно и то же, немного коротковатое, по мнению Николая Николаевича. Никаких украшений, только белый капроновый шарфик на шее. Берет обычно "Юность", учебник же приносит с собой. Вообще-то это не разрешается, но Николай Николаевич, когда он на контроле, смотрит сквозь пальцы.
Как только фея появляется, взгляд Николая Николаевича стекленеет, щеки покрываются красно-белыми пятнами, руки начинают дрожать.