А там был стол. А на столе тарелки. А рядом с тарелками - бутылки, рюмки, вазы, бокалы. И ещё что-то, чего я рассмотреть не успел.
И мы врезались прямо в середину стола. Мы вылетели из сундука, словно камешки из рогатки. Причём Коко угодил в золотую тарелку с гречневой кашей!
Ужасный гром наполнил просторную комнату, не хватало только молнии. Но тут явилась и молния! Чья-то ручища сцапала меня за воротник, а Коко испуганно вскудахтал, выскочил из тарелки, нырнул под стол.
Я оказался нос к носу с разгневанным господином. У него были рачьи глаза и колючие узкие усы.
И пухлый-препухлый живот!
Он этим животом притиснул меня к ребру стола, колючими усами, казалось, вот-вот проколет!
- Извините… - начал я объясняться ослабленным голосом, но усатый господин рыкнул так, что оставшаяся неразбитой стеклянная посуда разлетелась вдребезги, а в комнату ворвались двое полицейских с пистолетами, с длинными саблями, с мотками бельевых верёвок у пояса.
Они во всём подражали своему господину.
Они так же, по-рачьи, таращили глаза. Они имели точно такие же усы-колючки. И даже круглые животы у них выпирали совсем как у хозяина. Только у одного живот был настоящий, а у второго сделан из подушки. Подушка торчала из-под мундира, в подушке была дырка, из дырки на пол сыпался пух.
- Обыскать, допросить! - рявкнул господин, тыча пальцем в меня.
Полицейские отдали честь и принялись за дело. Первый начал обшаривать меня, а второй, тот, что с поддельным брюшком, раз-раз-раз, по-собачьи стал рыться в сундуке.
Потом вдруг он замер, прислушался, глянул под стол, увидел там петуха, закричал: "О ужас!" - выпалил вверх из пистолета и упал в обморок. Белый пух взвился над ним облаком.
Господин тоже заглянул под стол, тоже поморгал рачьими глазами на петуха, да и тоже повалился в обморок.
Хотел упасть в обморок и второй полицейский, но раздумал. Он только покачался, пошлёпал губами, схватил со стола кувшин, глотнул холодной воды и успокоился. А остатки воды выплеснул на хозяина и на своего приятеля.
Полицейский с подушкой очнулся, открыл глаза и пузатый усатый господин. Он заорал громче прежнего:
- Связать, запереть, не выпускать!
И вот с грохотом, звоном полицейские поволокли меня и петуха куда-то вниз по крутой лестнице, а сундук остался наверху.
- Мы вам покажем, - пыхтел один полицейский.
- Мы вам устроим, - шипел второй и дышал на меня чесноком.
Но я думал только о том, чтобы не обронить Зелёное Стёклышко, зажатое в кулаке. Потеряв его, мы потеряли бы Серебряный Меридиан, а может быть, и большее…
Железные ступени лязгали под сапогами полицейских. Гулкое эхо испуганно металось в лестничной клетке. По всему было видно, что нас тащили в тюрьму.
Я кричал в похожее на пельмень ухо полицейского:
- Мы будем жаловаться! Мы будем жаловаться! Пустите…
Но мимо проносилась только глухая каменная стена, а сам я лежал вниз животом на плече разгневанного стража. И вдруг я почувствовал себя свободным. Меня никто не держал.
Оказывается, пока я кричал о справедливости, капитан Коко ловко извернулся и клюнул своего охранника в глаз. Тот ойкнул и выпустил петуха из рук. Второй полицейский бросился за петухом и выпустил меня.
И впереди орущих полицейских мы ринулись вниз по лестнице.
Коко - лётом, я - вприскочку через три ступени.
И лестница теперь уже не грохотала, а звенела от моих прыжков! Её железные ступени радовались нашей удаче!
Лестница желала нам свободы, а вот и распахнулась дверь на широкую шумную площадь…
Теперь мы были не одни! Горожане помогут нам!
Но что это? Высоченный дворец-башня, откуда мы выскочили, был окружен франтовато разодетыми, гладко выбритыми, разутюженными зеваками. Одни из них гордо восседали и никуда не ехали в своих собственных автомобилях; другие, пешие, теснились на тротуарах, заглядывали в нижние окна дворца и, разинув рты, вздыхали:
- Ах, там шикарная люстра в тысячу килограммов весом!
- Ах, там ночная посудинка с серебряной крышечкой…
- Ох! Сервант из бим-бам-бонской ели! Вот и нам бы такой!
- Ну надо же! Ну надо же! Вот живут же люди…
Ну а мы-то что могли ожидать от такой публики? Ровным счётом ничего. Все тут были прихвостнями господина-усача, и мы с петухом постарались проскользнуть мимо них. Потому что стук полицейских сапог раздавался уже совсем рядом.
Но кривой полицейский не мог теперь мчаться быстро, прямо: его то и дело заносило в сторону. А полицейский с подушкой забегать вперёд не хотел. Он желал сохранить оба глаза.
И всё ж, когда полицейские выскочили на улицу и стали кричать: "Держи их!" - наши дела обернулись неважно.
Все зеваки, пешие и на автомобилях, кинулись в погоню за нами.
Теперь мы мчались узкой, как ущелье, улочкой и никуда не могли свернуть. Слева и справа темнели витрины запертых магазинов, а сзади орала, свистела, улюлюкала погоня.
Лишь впереди было пусто. Там лежали угрюмые тени домов-сосулек да таращилась в небе ночная жёлтая луна. Она, должно быть, думала: "Теперь двух этих маленьких букашек внизу может спасти только чудо"…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ЧУДЕСА В ПОДВАЛЕ
А потом стало ещё хуже!
Впереди показался дорожный каток.
Тарахтя мотором, он встал поперёк узкой улицы.
Он заткнул улицу надёжней, чем пробка затыкает бутылку.
- Западня! - вскричал я и заметался туда-сюда.
- Ловушка! - ахнул петух и шлёпнулся на тёплый асфальт.
Но мотор катка смолк, вдруг послышалось:
- Ребята, сюда! Ко мне!
За рулём сидел Машинист в синем комбинезоне. Его лицо блестело от машинного масла. Он попыхивал сигареткой и улыбался. Он перетащил нас на другую сторону катка и шепнул:
- Впереди люк! Ныряйте в него. Да не забудьте прихлопнуть за собой крышку. А я задержу погоню.
Недалеко от катка в самом деле зиял раскрытый люк. Мы проскользнули туда, и в это время вой погони утих. Автомобили зевак и полицейские наткнулись на тяжёлый дорожный каток.
Мы захлопнули за собой крышку люка, по пыльному жестяному жёлобу съехали вниз и очутились в самой настоящей пекарне. Там дышала жаром большая электрическая печь, горой высились мешки с мукой. Жёлоб, по которому мы въехали в пекарню, был сделан как раз для того, чтобы спускать сюда мешки с мукою.
Румяный курносый Пекарь с кудрявой бородкой месил тесто, нас пока ещё не видел.
Тесто вздыхало, пучилось, лениво переваливалось по доске, а Пекарь поддавал ему ладонями под бока, напевал:
Нет работы веселей,
Чем у нас, у пекарей!
Нам везде почёт и место
Потому, что месим тесто,
Потому, что мы в печи
Печь умеем калачи!
Пекарь притопнул, присвистнул, хотел пуститься вприсядку, но раздумал и только добавил:
А ещё мы преотлично
Печь умеем хлеб пшеничный,
И за это всех подряд
Люди нас благодарят!
Пока звучала песенка, в подвал откуда-то проникла оса. Она подлетела к Пекарю и стала жужжать у него над ухом.
- Ну тебя, Зиньзелла, - добродушно отмахнулся Пекарь. - Вечно ты со своими выдумками!
Но оса упрямо кружилась на одном месте, продолжая жужжать. Тогда Пекарь обернулся, увидел нас и от удивления развёл руками. Тесто бухнулось на пол.
- Ты права, Зиньзелла. У нас гости! Коко и я сидели возле жёлоба, всё ещё не могли отдышаться.
- Откуда вы, друзья? - спросил Пекарь и подошёл к нам. От него пахло тёплыми булками и ванилью. Его голос был таким же мягким и приветливым, как у нашей бабушки.
- Мы оттуда… - показал я на люк. - Нас прислал Машинист Дорожного Катка.
- Так, значит, на самом деле за вами гонятся полицейские и Машинист задержал их?! Значит, это правду нажужжала мне матушка Зиньзелла?! - всполошился Пекарь. - А я-то, глупец, подумал, что она шутит!
- Какие тут могут быть шутки! - хмуро прозвенела оса, а Пекарь зашагал туда-сюда, начал смотреть по сторонам.
- Нужно что-то решать… Надо куда-то вас укрыть… Придумал! - хлопнул он себя по лбу- Петух залезет в пустую квашню, а мальчик оденется пекарёнком.
И в один момент месье Коко, бравый генерал, отважный капитан, оказался в квашне из-под теста и был закрыт деревянной крышкой. А на мне, как на вешалке, повисла большая белая куртка Пекаря. Но я подвернул повыше рукава и получилось как нельзя лучше.
- А теперь, - сказал Пекарь и сунул мне в руку душистый калач, - извини, брат, но я должен бежать на помощь Машинисту.
Пекарь выключил печь, схватил дубовую скалку, побежал к двери.
- Я тоже с вами… - кинулся было я за Пекарем. Но тот ответил, что малыши для горячих дел не годятся, и захлопнул за собой дверь.
Мы остались вдвоём с Зиньзеллой. Если, конечно, не считать Капитана. Но тот сидел в квашне - и ни гугу. От волнения он потерял голос.