..
Она повернулась на спину, положив подушку под раскалывавшуюся голову, и стала бездумно глядеть
невидящими глазами в потолок.
Бенедикт Максвелл, человек, которого она любила, женой которого надеялась стать, виноват в ее душевных
и физических муках. Самое страшное из всего случившегося было то, что он сознательно - с преднамеренной
жестокостью, с хладнокровной осмотрительностью - добивался именно такого результата.
Когда она впервые увидела его, то подумала, что встретила человека, уже знакомого ей. Какая же она дура!
Конечно, Бенедикт казался знакомым. А почему бы и нет? У него такие же золотистые глаза, как у его младшего
брата. Если б она не была так очарована, не проявила бы проклятой доверчивости, ее аналитический ум сумел
бы вычислить сходство значительно раньше. Вместо этого она забила себе голову мечтами о любви и вечном
счастье.
Ребекка тяжело вздохнула; впервые за все эти ужасные часы она ясно осознала свою глупость. Ведь все было
так очевидно. Бенедикт едва заметил ее, когда их познакомили. И лишь когда Руперт назвал ее полным именем,
он направил на нее свои мужские чары.
На следующий день Мэри пыталась предупредить ее, а Ребекка самонадеянно заявила: “Я знаю, он создан
для меня, и даже если придется страдать, пусть так и будет”. Слова оказались пророческими. Когда он
пригласил ее в первый раз пообедать с ним, он задал ей вопрос о других поклонниках, на что она весело
ответила, что, кроме него, у нее никого нет. Тогда ее еще озадачило, почему он сказал, что верит ей “на данном
этапе”. Она осознавала с горечью, что он намеренно нагнетал напряжение, чтобы потом побольней ударить ее, и
она сама, о небеса, помогла ему в этом. Сколько реплик, которым она не придавала значения, приобрели для нее
теперь роковой смысл!
Ребекка беспокойно ворочалась в постели; она хотела забыться сном, чтобы прекратить эти воспоминания,
но сон не приходил. Память катила ее, словно по рельсам, от одного эпизода к другому: оживало каждое слово,
виделся каждый жест. И что самое печальное - она сокрушалась при мысли, что никогда больше не испытает
прикосновения его рук, тепла его губ, не испытает с ним неземного экстаза. Как сможет она существовать без
него?
Пусть бы хоть не было этого рокового вечера, подумала она с горечью. Всецело принадлежать ему лишь для
того, чтобы узнать, что он к ней равнодушен, что она, собственно, навязалась ему... Эта мысль разрывала ей
сердце, смертельно унижала ее.
Когда уже сероватый свет озарил небо, Ребекка припомнила самое для себя унизительное: ведь это частично
по ее вине дошло до самого худшего. Бенедикт был не прав насчет ее связи с его братом, не прав в своем к ней
отношении. Но одно его замечание было абсолютно справедливым, она не могла не согласиться с ним. Он
никогда не просил ее выйти за него замуж. Он подарил ей кольцо, и она тут же внушила себе, что он делает ей
предложение. Она даже растрогалась оттого, что он отводил глаза, и решила, что это признак волнения.
Чувство стыда и униженности охватило ее. Теперь понятно, почему он не спешил назначить день свадьбы.
Он никогда не намеревался на ней жениться. Он хотел отомстить за своего брата, а она, идиотка, дала ему в
руки веревку, чтобы он ее, Ребекку, повесил.
Крик малыша нарушил утреннюю тишину. Ребекка замерла в своей постели. Джонатан требовал к себе
внимания. Она взглянула на часы. Какая рань! Малыша кормят каждое утро в шесть тридцать.
Она слышала, как Мэри пересекла холл, и знала, что ей не избежать мучительных расспросов.