Шекспир повернулся к окну в сад и крикнул:
- Виллиам! - И объяснил Ричарду: - Мой племянник. Учится неважно, а почерк как у
секретаря королевского суда. Всегда все мои бумаги пишет.
Мальчишка вбежал с луком, увидел Бербеджа и остолбенел.
- Твой почитатель, - объяснил Шекспир с хмурой и гордой отцовской улыбкой. - С
утра здесь крутится. Видел тебя в "Гамлете" и "Саяне" {Трагедия Бен Джонса}. Тебе
сколько тогда было?
- Одиннадцать, - ответил мальчишка.
- Боже мой, пять лет прошло, а все как будто вчера, - вздохнул Шекспир. - И стихи
пишет.
- Хорошие? О чем?
- На темы древних. Ничего. Достопочтенному Кроссу нравится. Он ведь здесь у нас
самый ученый человек. И читает хорошо, с чувством.
- Преемника себе готовишь? - улыбнулся Бербедж. - Что ж, давай его к нам на треть
пая?
- Что ты! Что ты! - по-настоящему испугался Шекспир. - Вот тогда уж меня точно
сживут со света. Три актера в одном семействе! Это даже для Шекспиров много.
- Ладно! Пусть тогда будет секретарем королевского суда, - улыбнулся Бербедж. Он
взял мальчика за плечо: - Поднимемся, малый, ко мне, я тебе дам бумагу и покажу, что мне
нужно.
А на другой день вот это и случилось… После ужина гости вышли в сад. Их было
много. Был содержатель соседнего трактира, высокий, длинный мужчина с висячими
усами, хитрый, плутоватый и добродушный; был достопочтенный Кросс; был клерк
муниципалитета и местный нотариус Грин; был старый друг, сосед и торговец шерстью
Юлиус Лоу; был Джон Комб - человек странный, замкнутый, иронический, вечно
подтянутый, о котором ходила нехорошая слава, что он дерет безбожные проценты; был
сын его Томас; был близкий друг дома Сандлер и многие другие. Все были веселы,
беспечны, все сильно выпили, и никто не думал о смерти.
И вот когда гости расселись за столом под большой тутовицей, а слуги принесли и
поставили фонари и свечи, Ричард Бербедж вдруг встал и сказал:
- Леди и джентльмены, минуту внимания! Самый молодой из нас прочтет стихи,
посвященные нашему дорогому новорожденному. Мистер Харт-младший, прошу!
Мальчик встал из-за стола, высокий, спокойный, независимый маленький
джентльмен, и вышел на середину. Под мышкой у него была папка. Он распахнул ее и
вынул лист бумаги, украшенный рамкой со шнурами и розами.
- Нет, сюда, - позвал его Бербедж и показал на место около хозяина. - И громко, здесь
ведь театр, а это, - он показал на дочерей хозяина, - ложа для дам и лордов. Читай, обращаясь к ним.
Мальчик выкинул вперед руку и начал читать. Конечно, не ахти какое было это
стихотворение, каждый начинающий мог скропать такое, но гости, слушая мальчишку, одобрительно порыкивали и кивали. Молодец парень, правильно догадался! Прямо как в
муниципалитете во время праздника.
Даже достопочтенный Кросс и тот легонько хлопнул два раза в ладоши, хотя если
хорошенько подумать, то было отчего ему, человеку ученому, насторожиться. "Жизнь не
только коротка, но и бессмысленна, - читал мальчишка, - вечно только искусство. Только
поэтам принадлежит бессмертие". ("Как это так - поэтам? - спрашивали потом друг друга
почтенные горожане. - А людям с праведной жизнью? Зачем же тогда и в церковь
ходить?")
- Все на свете - сон. И дом - это сон (великолепный, двухэтажный каменный дом на
площади, может быть, лучший в городе, окруженный прекрасным садом и цветником), и
стол, за которым мы все веселимся, и вечер, сошедший на нас, и горящие свечи, и наши
разговоры, наши радости и горе - все это сон..
- Да! Точно! - благочестиво кивнул головой Кросс. - А мы это забываем и продаем
жизнь вечную за чечевичную похлебку. И детей учим тому же. Истинно сказал Спаситель:
"Они слепые-поводыри слепых". Спасибо, милый!
- Горы, замки, храмы - весь земной шар когданибудь заколеблется, поплывет и
превратится в клочья тумана, - продолжал мальчик, - и останется одно пустое, холодное
небо. Мы состоим из того же вещества, что сны. И снами окружена маленькая жизнь -
непонятная и бессмысленная. Так сказал великий Просперо! Поэтому восславим же
сегодня великое искусство и тех творцов, которые служат ему, непреходящему, вечному, бессмертному, и сами становятся причастными вечной жизни.
Мальчик кончил, опустил руку, и все захлопали.
- Иди, иди сюда, мой милый, - сказал Бербедж растроганно, - иди, очень хорошо
сочинил и прочел. Молодец! Лист клади сюда, и вот тебе бокал, как взрослому, - пей!
Задвигались стулья, зазвенела посуда, и все потянулись к маленькому Харту с
бокалами, только мать откуда-то из-за угла закричала:
- Нет, нет, ему нельзя! Я вас прошу! И вообще сейчас уже поздно.
Достопочтенный Кросс - он все время сидел неподвижно, переждал, когда шум
стихнет, а потом спросил:
- Виллиам, милый, а кто такой Просперо? Я что-то не слыхал такого. Это из древних
или он итальянец?
- Это добрый волшебник из последней комедии дяди, - ответил мальчик.
- Ну, не очень-то он добрый, если говорит такие вещи, - усмехнулся Кросс. - Жизнь
для христианина - это не сон, а подвиг, мой любимый. И пресвятая апостольская церковь
тоже не сон, а твердыня, коя сотрет врата ада.
- Так это же стихи! Достопочтенный Кросс, стихи это! - крикнул Грин с другого конца
стола.
- Что ж, и царь-псалмопевец писал стихи, скромно и неумолимо вздохнул Кросс, - и
Библия разделена на стихи. И Нагорная проповедь тоже состоит из стихов. И все-таки все
они не сон. А земной шар не разлетится в туман, а по воле сотворившего его в один день
станет местом Страшного суда, где все получат по заслугам - и грешники, и праведники, и
словоблуды, и мытари. Пусть никто не забывает этого. Каким судом мерите, таким и вам
отмерится, учит Святое Писание. - И он слегка покосился на спокойного и равнодушного
ко всему Комба, который сейчас даже не слушал его. - Не повторяй больше этих негодных
стихов, мой ненаглядный.
Когда гости расходились, Шекспир шепнул Бербеджу: "Зайди ко мне". Он пришел и
застал Шекспира за столом. Увидев Ричарда, Шекспир отложил перо и встал.
- Это ты научил мальчика?
Бербедж засмеялся:
- Да нет, он сам.
Шекспир покачал головой:
- Скверно.
- Почему?
Шекспир положил перо, встал, пошел, сел на край постели и закрыл глаза. Лицо его
было очень утомленным.
- Тебе что, нездоровится? - спросил Ричард.
Шекспир ногой об ногу сбросил туфли и лег.
- Нет, ничего, - сказал он.
- Так почему же скверно? - спросил Бербедж.
- А потому, - ответил Шекспир, - что пастор прав. Не мальчишке в шестнадцать лет
повторять такие стихи. Это приходит в голову только перед самым концом. Когда человек
начинает, как сказал один умный француз, учиться умирать. Тогда он смотрит на свою
жизнь с другого конца, переоценивает ее заново, и оказывается, что и деньги, и земля, и
семья, и все житейские треволнения были только дурным сном. Он рассеивается, и вот ты
умираешь.
- Все? - спросил Бербедж. - Когда-то ты не так говорил об искусстве.
Шекспир открыл глаза и улыбнулся.
- О каком? О нашем с тобой? Ну что ж, мы не зря сунули в руки нашему Геркулесу
земной шар и написали: "Весь мир актерствует". Так оно, кажется, и есть, если поглядеть
на жизнь поосновательней… Уж с неделю ему было трудно дышать. Но доктор догадался: по его указанию жена и Мария устроили что-то похожее на большое кресло из подушек, и
с тех пор он не лежал, а сидел. Думал, вспоминал, читал Сенеку (раньше он как-то прошел
мимо него). Он думал, что, может быть, было бы хорошо написать трагедию "Актею". Но
сейчас на это у него просто не хватит пороху. Ему была очень понятна эта древняя Актея, героиня трагедии Сенеки, двоюродная сестра и жена Нерона. Тиран и ее, конечно, убил, как и всех остальных своих жен, и она безропотно приняла эту участь - кроткая,
белокурая, печальная женщина. Одна из тех, которые в жизни любят только однажды и
гибнут как-то сами, когда любовь их обманет. Он сам искал таких женщин, любил их, восхищался ими, а через месяц сбегал от них, потому что ему становилось нестерпимо
скучно. Сейчас он вспоминал о них то с нежностью, то с грустью, то с хорошим чувством
сожаления и не замечал, как в комнате становилось все темней, приходила Мария и
зажигала две свечи три было плохой приметой. Утром он брился, переодевался - сорочка
на нем всегда была свежая - и разговаривал с внучкой, вежливой розовой девочкой, очень
похожей лицом и ухваткой на мать, и они вместе рассматривали картинки (книга была
огромная, в скользком белом переплете, и внучка ее едва удерживала), принимал
процедуры (банки, банки, банки, - доктор Холл, кроме тинктур, инфузий и микстур, признавал еще только их, к кровопусканию же, как и ко всему хирургическому, относился
отрицательно). Затем завтракал, затем обедал и напоследок ужинал. Правда, ужинал он
редко, зато выпивал за сутки почти пинту кваса на меду; просил холодной воды из
колодца, но ему ее приносили редко, только во время отъезда доктора. (Какой-то странный
огонь сушил его грудь, и, прикладывая ладонь к груди, он чувствовал, как это пламя