От осознания собственной глупости и того, что из-за этого накликала на себя беду, девушка глухо застонала. Ее раздирали одновременно стыд, боль, досада, гадливость и отчаянье. Как жить теперь? Как? Со стыдом своим в сердце, с воспоминаниями этими, с пониманием, что сама беду приманила?
На лестнице послышалось шарканье и натужное кряхтенье. А через пару мгновений в башню ввалилась едва дышащая Нурлиса. Платок с головы у нее сполз, руками бабка цеплялась за каменные стены и, зайдя, замерла в проеме, пытаясь отдышаться и одновременно с этим тряся кулаком:
- Ты… кобылища молодая… совсем очумела… бабку старую…
Она тяжело опустилась на сундук, обмахиваясь подолом передника.
- У-у-у, племя беззаконное! Иль я вам коза молодая - по лестницам скакать? Чего глазами лупаешь? Я тебя еще у конюшен заприметила! Медом вам что ли эта башня помазана? Ну? Чего молчишь? Иль передумала заместо колокола висеть?
Старуха, кряхтя, подняла вожжи и потрясла ими перед носом Лесаны.
- А ну вставай!
- Не хочу, - глухо отозвалась та. - Ничего не хочу.
И уткнулась лбом в коленки.
- Как это "не хочу"? - закипятилась Нурлиса. - А кто хочет? Я, что ли, хочу каждый светлый день дрова таскать да печи топить, да вам, олухам, сопли подтирать? Надо оно мне - старой - в мыльнях и подмывальнях порядок наводить, а? Чего еще удумала?
Девушка в ответ глухо застонала, изнывая от нежелания говорить, объяснять, оправдываться. Ей сейчас более всего хотелось забиться в какой-нибудь угол и сидеть там, не видя, не слыша, молча.
- Ты что это? - голос старухи разительно переменился, сделавшись из сварливого озабоченным, даже растерянным. - Случилось что у тебя? Я-то, дура старая, решила, ты от тоски по подружайке вздернуться решила. А тут, гляжу, дело иное. Ну-ка, говори! Как есть говори, молчунья треклятая!
И сухие руки затрясли выученицу.
- Не из-за нее я… - ломким голосом ответила та и опять отвернулась.
- Поняла я уже, что не из-за нее. Я хоть и дура старая, но… не дура!
Лесана молчала и кусала губы. Ну как этой бабке сказать то, что и вспоминать-то стыдно?!
- Что молчишь, как немая? Ссильничали? Ну, говори! - карга снова ее встряхнула.
Девушка безмолвствовала.
- Кто?
Послушница упорно молчала. Бабка опять взялась ее тормошить, крича:
- Говори, кто это сделал? Кто?
Ответа не последовало, поэтому Нурлиса схватила послушницу за рукав:
- А ну-ка, пошли к Главе, он насильнику мигом виру учинит. Никому не позволено тут девок против воли брать! Никому!
- Донатос это… - прошелестело едва слышно.
- Донатос? - старуха рухнула на сундук рядом с выученицей, словно подкошенная. - Донатос? Вот же упырь! Труповод окаянный! К Главе, ныне же! А ну, пошли!
Она вздернула несчастную на ноги и поволокла к лестнице.
- НЕТ! Бабушка, нет!!!
В голосе девушки было столько отчаяния, что старуха застыла.
- Бабушка, миленькая, не говори никому! - взахлеб тараторила послушница. - Тут парни одни, каково мне между ними быть - девке пользованной?! Как я Нэду позор этот расскажу, как остальным креффам? Все пальцем в меня тыкать будут - выученицу ратоборца как… как… Какой из меня вой после этакого? Как оплеванная ходить буду.
Она закончила почти шепотом, но старая поняла. Цитадель - мирок крохотный, в котором всяк всякого знает. Каково будет девке с этакой славой? Кто смеяться будет, а кто жалеть. И то, и другое - горше полыни.
- Ну, ну, успокойся, не скажу, не скажу я никому. Ты настойку-то хоть пьешь?
Лесана кивнула.
- И то ладно… Ох, горе горькое… Идем, идем, милая.
Дико было слышать от едкой Нурлисы эти ласковые уговоры, но выученица словно плавала в вязком киселе. Бабка взяла послушницу под руку и подтолкнула к выходу из башни. Девушка спускалась по темной лестнице, и душу снова сковывало холодное оцепенение. А еще, пуще прежнего болело и ныло тело.
Нурлиса, глядя, как неловко переступает по ступенькам несчастная, зло поджимала губы. По этой неровной, полной скрытого страдания походке все было ясно и без слов.
Через двор шли медленно. Лесана вся как-то сжалась, словно став ниже ростом, ссутулилась и смотрела под ноги.
- Вот ты где, значит, - раздался голос откуда-то справа.
Девушка вздрогнула и вскинулась.
Около конюшен стоял Дарен, скрестив на груди руки.
- Все выученики собрались, одной тебя нет. И сколько мы должны по Цитадели, как псы бегать, во все углы заглядывая?
- Наставник… - залопотала Лесана, понимая, что ныне не сможет не то что бегать, но и даже сидеть без боли.
- Ах ты, мордоворот! Бегают они! А то, что я, бабка старая, уже который день, как собака рыщу, помощника прошу - так вам то без интересу? Вам бы бегать, да? - Нурлиса наступала на Дарена, поправляя на голове платок. - Так и знай, девку тебе в эту седмицу не отдам! Не мысли даже! Нэд ее отослал мертвецкие драить? Ну, так мертвецам все одно - в грязи ли, в чистоте ли лежать. А я - человек живой, мне помощь потребна! Котлы, вон, сколько уже не чищены стоят? Дров наносить? Прибрать помочь? Бегают они…
Дарен даже попятился от этакого натиска.
- Да угомонись ты, вот же заноза! - выругался он, наконец. - Я покамест крефф ее, прежде чем девку припрягать, хоть бы слово мне молвила!
- Ах, слово тебе! Ишь, шишка великая! Крефф он. Я свое слово Нэду молвила. Он сказал, бери кого хошь, только отстань. Я и взяла, кто первая под руку попалась. Иль мне всю Цитадель обежать надо было, и у всех позволения спросить? А?
Дарен сплюнул и махнул рукой:
- Ну, старая… Есть же ехидны! Седмицу пусть работает, раз Глава дозволил. А потом, чтобы передо мной стояла. Поняла?
- Тьфу на тебя, - ответила бабка и поковыляла прочь, толкая Лесану в спину. - Иди, иди, ишь, еле ноги переставляет.
…В душном царстве Нурлисы девушка тихо осела на скамью и уткнулась носом в старую тканку.
- Пореви, пореви, доченька, - головы коснулась сухая старческая ладонь. - Пореви, милая, легче станет.
Но слез не было. Выученица лежала, скорчившись, отвернувшись лицом к стене и чувствуя только болезненную пульсацию внизу живота. Она не понимала, сколько так лежит. Долго-долго старуха гладила ее по волосам. Потом куда-то ушла. Время от времени ее шаркающая походка доносилась эхом. Скрежетала заслонка печи, стучала кочерга, трещали поленья, кто-то приходил и уходил. Девушка плавала в забытьи между сном и явью, то, выныривая, то, вновь погружаясь с головой.
Иногда старуха подходила к скамье, тяжко вздыхала, но ничего не говоря - уходила. Потом подносила Лесане воды в деревянном ковше или сухарик, но та лишь качала головой и снова отворачивалась. Говорить, думать, есть, пить - не хотелось.
- Вот ты, дуреха, - подсаживалась к ней Нурлиса. - Поплачь, горе-то со слезами выходит. Сердце молодое - живучее. Страдает остро, но и утешается быстро. Вот будет парень рядом хороший и схлынет все…
Лесана вскинулась на своем ложе:
- Не надо мне никаких парней. Меня от одного запаха их блевать тянет… - зло выплюнула она и снова отвернулась
- Эх, глупая. Донатос тебе тело и душу истерзал. Да только тело само излечится. А вот душу лишь любовью да лаской исцелить можно. А любовь и ласку от кого получишь? Не от меня же - клячи старой. В объятиях только утешиться можно.
- Не нужно мне никаких объятий. Я в них зверем взвою.
Бабка качала головой, но молчала. Молчала и девушка. А потом Нурлиса снова начинала свои уговоры:
- Дитятко, давай к Нэду сходим. Колдун наказания не минует. Не молчала бы ты.
- Нет, - и она содрогалась всем телом.
- Ну, нет, так нет… - вздыхала старая и уходила.
Но потом снова возвращалась и донимала гостью болтовнёй и какими-нибудь ничего не значащими вопросами. Та сперва отвечала коротко, глухо, но мало-помалу начинала говорить. Под эти разговоры Нурлиса заставляла ее то попить воды, то съесть пару ложек каши и снова укладывала, укрывая тканкой.
Через пару дней Лесана поднялась и принялась убираться в коморке.
- Встала никак? - удивилась старуха, вернувшаяся с ведром студеной воды.
- Встала…
- Иди, иди сюда, умойся вот.
Выученица стояла возле печи и вдруг с горечью сказала:
- Зря ты со мной носишься. Бесполезная я. Никчемная.
Бабка подбоченилась и едко поинтересовалась:
- Сама выдумала, аль подсказал кто?
- Сама. Что я за вой, если от колдуна отбиться не смогла?! - вдруг выкрикнула девушка.
Карга хмыкнула:
- Вой… Какой ты вой? Ты послушница. Вас о прошлом годе только прыгать да падать учили, ну колдовству там немного да лекарству. Палками помахать, тетиву подергать. Вой… Вас по осени лишь друг с дружкой сводить начали. А уж Даром ты и вовсе владеть не умеешь еще. Вой… Скажет тоже! - и она опустилась на лавку, вытирая вспотевший лоб уголком платка.
Лесана сжала кулаки и яростно заговорила:
- Я от упыря отбилась! А когда Донатос… ночью… ничего не смогла! Будто подрубили меня под корень. Я от ужаса сомлела. Он бил меня, а я только корчилась!!!
И тут из ее глаз потоком хлынули слезы. Они заливали щеки, капали с подбородка, а девушка продолжала кричать срывающимся голосом:
- Он меня по всей комнате швырял, я даже пнуть в ответ не сумела! У меня сердце от страха чуть не лопнуло! Какой я ратник? Кaкая Осененная? Я - дура жалкая!!!
Бабка подошла, схватила выученицу за плечи и прижала к себе. От старухи пахло старостью и прелью, а еще дымом и камнем, средь которых она жила.
- Плачь, плачь, хорошая моя, плачь…
И Лесана тряслась, упав на колени, рыдая в ветхий кожух бабки, захлебываясь и давясь.