Но он сидит над водой - ссутулившись, приподняв острые плечи, и все тянет умирающую ноту, уже и звуком переставшую быть, так, одно дыхание осталось, да и того на донышке. И я уже хочу отнять у него свирель и взять эту несчастную ноту в полный голос - но тогда звук прервется, прервется как нить жизни, а меня сейчас не интересуют другие, те, которым повезло увидеть солнце сразу по рождении. Меня интересует этот несчастный изуродованный. Я не умею делать свирельки из тростника, поэтому я подхватываю голосом, обычным человечьим голосом, немного охриплым от волнения. Сначала лишь напряжением горла продолжая существование истаявшего звука, потом облекая звук в плоть, с каждым мгновением все более очевидную, и - я же сама умоляла его расти вверх - вывожу внятную музыкальную фразу.До, ре, ре диез. Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа…
Моего дыхания хватает еще на одну - и в этот момент свирель Ириса вступает, не позволяя мелодии прерваться.
Наш росток-неудачник наконец вырвался на свет, опрокинув препятствие, и распустил первую пару листьев.
И мне почему-то приятно и немножко стыдно от этой детской тайны, которую я сама себе сочинила, особенно от моего участия в ирисовой судьбе - словно ему действительно требовалась моя помощь. Я уже выползла на берег и теперь кукожилась между двух камней, стараясь унять дрожь. Надо было бы встать, чтобы ветер высушил платье, но я никак не могла заставить себя разогнуться. Ничего, полежим под камушком, пожалеем себя, благо никто не видит… Повспоминаем - это больнее и слаще страха, это занимает, увлекает с головой, поэтому - повспоминаем.
Ирис играет, запрокинув голову. Я молчу, не подпеваю: слишком сложно для меня. Он играет, опасно откидываясь, неустойчиво раскачиваясь на своем насесте, острые локти его пугают серый сырой туман, и туман сторонится, пятится, расчищая музыканту узкий колодец - от черного неба над головой и до черной воды под ногами. И та и другая чернота сияют звездами.
- Эй, ты живая? Эй, барышня?
Шлепок по щеке, потом по другой. Я открыла глаза и увидела занесенную ладонь. Отстранилась, стукнувшись спиной о камень.
- Ага, живая. Ну, здравствуй, красавица. Вот, смекаю, явишься ты к лодке рано или поздно. Решил подождать. И, гляди ж ты, не ошибся.
Даже в темноте были видны его великолепные веснушки. Он осклабился, блеснули зубы. Жутковато блеснули эти ровные человечьи зубы, не хуже зубов кладбищенского грима. Мне пришлось откашляться, прежде чем удалось внятно выговорить:
- Что ты здесь делаешь, Кукушонок?
- Дрова рублю.
- Что?
Он нагнулся, кулаком опираясь о камень у меня над головой.
- Барышня, - голос его был холоден и терпелив, - не знаю, как тя кличут. Давеча ты украла у меня лодку, барышня. Я искал свою лодку, и я ее нашел. Я чо подумал - куда может снести лодку без весел, на одном руле? Ежели остров обошла и в море вышла, то ее, сталбыть, вынесет на берег к Чистой Мели. А если не обошла остров, то так и так - где-нить туточки, на островке, целая или разбитая. Я нашел лодку. И воровку я тоже нашел.
От него пахло потом, теплом, едой. Это был полузабытый запах, будоражащий, неуместный, мирный, странный. Я сама когда-то принадлежала этому запаху.
- Я заплатила тебе, Кукушонок. Я бросила на причал золотую монету. Или тебе показалось мало?
Он сощурился, поджал губы. Не спеша присел на корточки - лица наши оказались вровень.
- Ты, барышня любезная, ври, да знай меру. Хватит мне зубы заговаривать, мантикор, мол, у нее в клетке… спит, мол, все время, рыбу жрет… Я тоже хорош, уши развесил. Купился как малой на байки глупые… мантикор, мол… с хвостом, в шипах…
Он вдруг замолчал. Он сидел передо мной на корточках, свесив до земли руки, в каждом кулаке - по горсти гальки. Рот его искривился, словно он съел что-то горькое.
- Я не врала, Ратер. Мантикор на самом деле существует. И я на самом деле бросила монету на причал.
Все было так, да не так. Я вспомнила - монета легла под ноги набежавшей толпе, а Ратер Кукушонок в это время уже барахтался в воде.
- Кто-то подобрал твои деньги, - сказала я. - Там, на причале, толпились люди. Кто-то взял монету.
- А мне что с того, что кто-то взял монету?
Щелк, щелк, щелк - сырая галька посыпалась у него из руки. Что-то напомнил мне этот звук… что-то неприятное, кладбищенское. Хотя почему, если кладбищенское, то сразу - неприятное? Вот Эльго, например, симпатичнейший собеседник. С чувством юмора. Я сказала примиряюще:
- Ну ладно, шут с ней, с монетой. Я тебе еще одну дам, хочешь? Золотую монету, за лодку, хорошо?
- Я не продавал тебе лодки.
- Золотая монета, Ратер старинная авра. Купишь две лодки, новые, да еще на гулянку хорошую останется.
Я собралась было залезть в кошель, но вспомнила, что сейчас там только серебро и медь. И свирелька моя золотая. А открывать при мальчишке грот…
- Нет уж, - прищурился Кукушонок. - Твое золото к утру превратится в битые черепки. Или в ворох листьев сухих. Слыхали такие байки, знаем.
- Так что же ты хочешь?
Пауза. Он отвел глаза. Звездная ночь - лицо его хорошо было видно. Широкие скулы, большой нос, большой рот, смешные брови - одна выше другой. Залитые тенью глазницы - как озерца, кончики ресниц, окрашенные звездным светом, словно тростник в стоячей воде. И взгляд из тени, когда он, надумав что-то, поднял глаза - неожиданный, близкий, тянущий.
- Мантикор… - прошептал Кукушонок, подавшись вперед. - Ежели не соврала ты… Мантикора хочу увидеть.
Я улыбнулась от растерянности.
- Не хочешь золота, хочешь посмотреть на чудовище?
Он кивнул. Широко раскрытые глаза его казались совсем черными.
А почему бы и нет, подумала я. Парень отдаст мне лодку, принесет весла… И вообще, будет у меня союзник в городе.
Который будет знать о древних сокровищах в горе. Который сможет помыкать мною и ставить мне условия. У которого соображалка получше моей - он сразу понял, что мантикор гораздо дороже одной золотой монеты. Который нашел свою лодку и поймал воровку буквально на пороге ее логова.
О, люди, человеки, я помню о вас кое-что. Я знаю, вы не меняетесь, сколько бы времени не прошло здесь, в серединном мире. Я сама вашего племени. Я не доверяю вам. А так же, думаю, Амаргину очень не понравится настолько "тесная" дружба с местным юнцом. Выставит меня из грота. И будет прав.
- Что? - шепотом спросил Кукушонок. - Что молчишь? Никакого мантикора нет? Ты трепалась? - Он схватил меня за плечо, тряхнул. - Трепалась? Отвечай!
- Мне случается иногда врать, - пробормотала я. - Как, собственно, многим. А ты можешь похвастаться, что всегда и всюду говорил только правду?
Рука его упала. До этого он сидел на корточках, а тут плюхнулся задом на камни. Из него словно стержень вынули.
- Не огорчайся, - сказала я. - Ты еще повидаешь чудеса на своем веку. Станешь моряком, увидишь далекие страны, таинственные острова…
- Постой. - Он нахмурился. - Погоди. Ты… как тебя звать-то?
- Леста.
- Леста. Ты мне вот че скажи, Леста. Ты ж сама - того. Не нашенская. Нелюдь ты. Дроля из холмов.
- Сам ты дроля! - оскорбилась я. - Меня зовут Леста Омела, с хутора Кустовый Кут. Это недалеко от Лещинки, на границе Королевского Леса.
- Хм… - Он отвел глаза. - Знаю я Лещинку… Хмм… Видала бы ты, как дурак наш потом по углам плевался и пальцем обмахивался. Как черта увидал, ей Богу. Кустовый Кут, говоришь… про Кустовый Кут не слыхал. У батьки спрошу.
Он помолчал задумчиво, потом снова прищурился на меня:
- Так Лещинка отсюдова миль десять будет, барышня дорогая. А вот че ты туточки делаешь, на Стеклянной Башне, да еще ночью, а?
- Э-э… Хотела переночевать в лодке.
- А что ж домой не пошла?
- А… с бабкой поцапались. Пусть отдышится бабка, остынет.
- А лодку мою зачем покрала?
- Я заплатила тебе за лодку! Просто монету кто-то подобрал. Ну, хочешь, я тебе завтра еще одну принесу?
- Опять двадцать пять. Золотая монета?
- Золотая.
Кукушонок тряхнул головой и торжествующе усмехнулся:
- Откуда золото у девки с хутора?
- Мало ли, - не сдавалась я. - Хахаль отсыпал. У меня хахаль - настоящий нобиль. У него золота куры не клюют. Видишь, какое он мне платье подарил?
- Не слепой. А хахаля своего ты, смекаю, рыбкой кормишь. А он тебе золотца… от щедрот… Не тут ли живет твой хахаль хвостатый?
И Кукушонок кивнул на отвесную стену скалы.
Я рванулась было вскочить, но парень выметнул длинную руку и цапнул меня за плечо. Хватка оказалась неожиданно сильной. Еще бы, ворот на пароме ворочать…
- Что, красавица? Может, правду скажешь? Про дракона своего?
Он слишком умен. Слишком быстро соображает… Отбрехаться не удастся, может напугаю?
- Хочешь правды, человечек? Захотелось правды? - Я подалась вперед, и от неожиданности он мне это позволил. Наши носы едва не столкнулись. - Я тебе скажу правду. Я не живая, Кукушонок, я утопленница. Когда-то, давным-давно, когда тебя и на свете не было, девицу по имени Леста Омела обвинили в ведьмовстве и подвергли испытанию водою. С тех пор я иногда вылезаю из реки и хожу по берегам в поисках таких вот пышущих здоровьем мальчиков, у которых любопытства больше чем страха. Иди ко мне, мой сладкий!
Ляпнула его пятерней за рубаху. Он таки отшатнулся, оттолкнул меня, распахнув глаза до невозможности.