- Не такие… Слушай, Маша. Я виноват перед тобой. Не сказал тебе, что женат… Оставил жену в селе на Полтавщине, Аверьян тебе ничего об этом не сказал?.. Прости меня…
Она побледнела, но не выпускала его пальцев из своих рук и пристально смотрела на него печальными глазами. Чувствуя себя виноватым, он не знал, куда деваться от пронизывающего взгляда. Постепенно ее похолодевшие голубые глаза стали теплеть, и в них появилось светлое-светлое сияние.
- Виноват? - порывисто спросила Маша. - Нет, не виноват… Виновата я… Нет, и я не виновата… Так кто же виноват? Есть виноватые - наша любовь и мы оба!
Ее горячность опьянила Никиту, он уже не чувствовал ничего, кроме дрожащих Машиных рук и губ. Казалось, что они плывут вдвоем где-то в море и никто их не видит. Они не спрашивали себя, может быть, в этом и есть людское счастье, когда два сердца бьются как одно. А зачем спрашивать? Сидели, обнявшись, забыв обо всем. Маша впервые в жизни переживала такую близость, да и Никита тоже впервые, ведь он почти никогда не был наедине с Мотрей. В тесной хате, когда рядом столько людей и днем и ночью, не только не обнимешь жену, но и ласковое слово не скажешь.
- Никита!
Он не ответил. Лишь безотрывно смотрел в ее такие родные для него глаза.
- Никитушка мой, - поцеловав, произнесла она, - я не сержусь… Ты не виноват… Но не покидай меня… Ходи к нам… Не лишай меня этой радости… Я не могу жить без тебя. Не лишай меня, бедную девушку, счастья… Мне так хорошо с тобой. - И снова покрывала поцелуями его лицо.
Как не похожа она на запорожанских девчат! А может быть, он не знает их? Возможно, есть там и такие, как Маша? Может быть, и Мотря такая, только тяжелое сиротство подрезало ей крылья. Не довелось ей проявить свои нерастраченные чувства!
- Маша! Буду ходить… Но что дальше?..
Встрепенулись ресницы, зажглись огоньки радости в глазах.
- Что дальше? Ничего… Я счастлива, когда ты рядом со мной. И прошу тебя, не отнимай у меня этого счастья. Может, никогда в жизни не будет таких счастливых дней. Неужели ты не подаришь мне их?
- Подарю, подарю, любимая… Буду ходить, буду.
- А я буду встречать… Возможно, скоро вернется Аверьян. Хочу похвастаться перед ним своим счастьем… Чуть не забыла. То письмо я отдала. Приходила хорошенькая девушка.
Прошли майские маневры, кончались летние дни, а Аверьян Несторовский не возвращался. Фельдфебель Петрушенков по-прежнему по воскресеньям давал Никите увольнительные в город, этому невольно способствовала его возлюбленная. Она расхваливала Никиту перед своим поклонником. И послушный солдат, и вежливый, и скромный, и к фельдфебелю относится с уважением. И папаше понравился своей скромностью. И Петрушенков стал еще больше благосклонен к Никите. Сам же Никита не хотел преступать грани дозволенного в отношениях с начальством. Ни разу не осмелился спросить у фельдфебеля о судьбе своего друга Аверьяна. А очень хотелось узнать. Возможно, фельдфебелю что-нибудь и известно, но как он отнесется к этому? Может накричать, лишить увольнительных. А вдруг донесет жандармам? Лучше молчать.
Незаметно, крадучись, приближалась петербургская осень. Выпадали и ясные, солнечные дни, но петербуржцы привыкли, что осень не баловала их теплом. Зачастили дожди, под серо-хмурым небом стояли намокшие деревья в Летнем саду, мимо которого всегда проходил Никита, возвращаясь от Маши.
Об Аверьяне ни слуху ни духу, будто и не было на свете этого человека. - В один из дождливых сентябрьских дней, когда возвращались после муштры на казарменном плацу, Петрушенков приказал Никите забрать мишени и отнести их в фельдфебельскую "каморку".
- Да осторожно! - строго крикнул, когда поднимались по лестнице на второй этаж. - Какой же ты неуклюжий! - гаркнул, увидев, что Никита краем широкой доски, на которую была наклеена бумажная мишень, зацепил стену и отбил штукатурку. - Чурбан! Ходишь, как старая баба! А ну распрямись! Держись прямо!
Никита еще больше согнулся, следя, чтобы непослушная доска не зацепилась в дверях. Солдаты слышали, как фельдфебель кричал на притихшего Никиту. В комнате Петрушенков усмехнулся, помог снять с плеча доску, и они вдвоем поставили ее в угол.
- Хорошего перца задал я тебе. Нарочно, чтобы все слышали. Пусть думают, что я придираюсь к тебе. Подойди ближе. До моих ушей дошла новость. Был сегодня возле батальонной канцелярии. Услышал голос майора. Говорит он офицерам, что того разбойника, который в царя стрелял… как его называли? Татарская какая-то фамилия… Ага… Каракоз. Так вот того Каракоза на прошлой неделе, третьего сентября, повесили на Смоленском поле. Людей было много. Приказано было прислать офицеров от всех полков. От нашего были генерал и майор. А я подслушал. Нет Каракоза. Да и что он один мог сделать? Человек точно муравей! Ползет, ползет по земле, а ты сделаешь шаг да и раздавишь его ногой, притопчешь, как пылинку. Вот так и с Каракозом поступили. Жил, ходил, о чем-то думал - и словно корова языком слизала. А еще молодой был - всего двадцать шесть лет прожил.
Никиту так и подмывало спросить: а где же Аверьян? Но Петрушенков сам вспомнил своего несчастного подчиненного.
- А про Несторовского ничего определенного не слышно. Доподлинно не знаю, но говорят, что состоялся суд. Человек тридцать приговорили: кого к каторжным работам в Сибири, а кого в ссылку туда же. Среди них и наш Несторовский… - Помолчав какое-то мгновение, добавил: - Хороший был человек. Умный. И все команды выполнял быстро. А когда спросишь его: "Как дела, рядовой Несторовский?" - сразу отчеканит: "Дела хороши, господин фельдфебель, а будут еще лучше!" Вот тебе и лучше! Упрятали куда-то… Хорошо, если в ссылку. Там хоть свободнее дышать, хоть можно выйти на улицу да на солнце посмотреть. А на каторге - как птичка в клетке, да еще в кандалы закуют… - Глянул на Никиту доброжелательно: - Слушай меня, старшего. Не лезь никуда, не подставляй голову, а то отрубят. Служи верно царю-батюшке, и все. Никто тебя не тронет.
Никита не знал, как истолковать предупреждение Петрушенкова. Действительно ли тот хочет ему добра и искренне предостерегает или, может быть, пытается заманить в ловушку.
- Благодарю, господин фельдфебель! Я слушаюсь вас. Честно служу царю-батюшке…
- Молодец, рядовой Гамай!
- Разрешите идти?
- Иди, рядовой Гамай!
Как ошпаренный выскочил Никита из комнаты и побежал к своей кровати. Обрадовался, когда услышал сочувственные голоса товарищей по службе:
- Ну что? Погладил против шерсти фельдфебель?
- Что это он на тебя набросился как ястреб?
Глянул на них Никита, покачал головой и сказал с горечью:
- Было! Так пробрал, что до сих пор поджилки трясутся. Ох и злой же наш фельдфебель. - А сам доволен, что никто из однополчан не догадывается, как Петрушенков к нему относится.
После вечерней молитвы и умывания упал на кровать, укрывшись с головой одеялом, и предался размышлениям. Думал о неизвестном Каракозе и об Аверьяне. Долго не мог уснуть. Что же это делается? Никак не мог понять, почему люди не боятся идти на виселицу и чего добивался смелый Каракоз? Должно быть, за лучшую жизнь боролся, коль не побоялся поднять руку на самого царя. Наверное, и царь в чем-то виноват, не проявляет заботу о простом народе. Вот Каракоз и печется о мужиках, о лучшей их доле. Удивительный человек! Конечно, Каракоз не один к этому дню готовился, с кем-то советовался. Долго думая, Никита пришел к выводу, что, видимо, не все благополучно в русском государстве. Очевидно, обманывают царя те, что вокруг него вертятся. Министры и генералы, помещики и богатеи запугивают мужика, тянут с него разные подати и поборы, да не все в царскую казну, видимо, идет. Умудряются и в свой карман хороший куш положить. Вот Каракозы и стали правды доискиваться, чтобы крестьянину и трудовому люду лучше жилось. Каракозова повесили, а его единомышленников в Сибирь на каторгу сослали. Их побратимом был и Аверьян, честной души человек. Однажды он рассказывл и о своем отце, пострадавшем в молодости. Значит, и прежде не все было благополучно. А императоры царствуют над людьми. Вспомнил уроки словесности. Скольких царей перечислил Петрушенков на занятиях! Рассказывал про Петра, что на коне скачет, про царицу Екатерину, и про Александра, названного благословенным. Еще бы! Льстивые господа как угодно назовут. А за что его так величают? Это ведь он тогда сидел на троне, когда французского императора Наполеона народ прогнал из Москвы, из России, и гнал его до их столицы - Парижа. Был еще царь Николай. А наш теперешний, Александр, зовется Вторым, так как Первым был тот, благословенный. А сколько же их еще будет? И Николаев, и Александров? Петрушенков говорил, что у теперешнего Александра есть сын, тоже Александром зовут.