- Знаю, Никита… Знаю… Когда-то разговаривал с ним.
- Даже разговаривал с ним? Это правда? - недоверчиво спросил Никита.
- Правда, Никита, и не один раз. Несчастный. Теперь его ждет смерть.
- Ой, горе! А почему ты говоришь - смерть? Он же не попал в царя.
- Смерть! Смерть его ждет. Его схватили… А та жаба подбила ему руку. Хотел бы я увидеть этого новоиспеченного потомственного дворянина. Потомственный он подлец, а не человек!
Этот разговор взволновал Никиту. Он оглянулся, не подслушивает ли их кто-нибудь? Что творится на свете! А он жил в своей Запорожанке и не знал, что есть такие отчаянные, смелые люди, которые борются за лучшую жизнь для простого народа. Выходит, есть. И они здесь, близко, в Петербурге, где живет сам царь. Они ничего не боятся. Аверьян открыл ему глаза, и, кажется, как-то легче стало на сердце. Сказал, что хорошо знает этого отчаянного смельчака Каракоза. Хотя бы одним глазом взглянуть на него! Наверное, рослый, высокий и сильный, словно тот богатырь из сказки, которую когда-то на печи рассказывала бабушка. И не стерпел, спросил:
- Скажи, Аверьян, какой он собой, наверное, богатырской породы, крепкий как дуб?
- Ну что ты, Никита, - крепкий как дуб! Он ростом такой, как ты, но щуплый, невзрачный на вид, ну, как все городские, и худой.
- Откуда же сила у него взялась?
- Взялась. Он все доискивался правды. И увидел, что простые люди живут очень бедно, голодают, прозябают в нищете. И дети у них растут несчастными, так как не каждый день видят кусок хлеба. Понял? Я, Никита, не знаю, почему открыл тебе душу, доверился тебе. А вдруг ты пойдешь да и расскажешь фельдфебелю?
- Аверьян! Клянусь отцом и матерью. Ну, богом клянусь - никому не скажу!
- Возможно, я ошибусь, но поверю тебе. Только хочу предупредить, ты ко мне больше не подходи, Никита. С завтрашнего дня держись подальше от меня, чтобы не навлечь на себя беду.
- А почему? Разве ты какой-то преступник?
- Не преступник, но могу не понравиться кому-то. Ведь еще не забыли, что мой отец когда-то пострадал из-за знакомства с хорошими людьми. Да я не боюсь. Я не совершил ничего плохого. Но береженого бог бережет, как говорил мой дед. Не подходи больше ко мне.
- Да почему? Наши койки стоят рядом, не я же эти койки поставил.
- Конечно, не ты, но придраться могут к чему угодно.
К ним подошел сосед Никиты по койке с левой стороны.
- Э! Брат хохол! Прячешься от меня, не хочешь угостить махоркой. Так курить охота, что даже пятки чешутся. Скупердяй!
- А он и мне не давал, - сердито отозвался Аверьян, - еле выпросил. На самом деле скупердяй. Вцепился в свой кисет, как кот в сало.
- А почему я должен со всеми делиться? Мне отец прислал два рубля, что же теперь всех табачком угощать? Дружба - дружбой, служба - службой, а табачок - врозь.
- Что, все ваши полтавчане такие скупые?
- Разные бывают. А вы какие? Сначала Аверьян приставал, теперь ты. Раздам все, а сам что потом буду курить? Разве пачки, что выдают в цейхгаузе, надолго хватает? Надо прикупать. Давай бумажку, насыплю, но завтра не дам.
- Так и знал, что ты сам себя раз в год любишь, полтавский галушечник.
- А ты курский соловей, да поешь плохо.
- О! Сцепились. А кто же я? - подбежал еще один "стрелок" за табачком.
- А ты вятский лапотник! - захохотал Аверьян. Хохотал, а на душе кошки скребли. Рад был, что Никита сумел свести разговор со словоохотливым курянином к шутке, да еще и выдал себя за скупого. Обманул его.
- Никита! А завтра дашь табачку? Хоть на две самокрутки, - льстиво подкатывался к Никите Аверьян.
- Нет! Сегодня угощал, а завтра - дудки!
- И мне не дашь? - спросил курянин.
- Не дам! С длинной рукой - под церковь! Там дадут!
- Жмот ты полтавский. Не знаю, зачем тебя в гвардию взяли. За щепотку махорки готов с Исаакия прыгнуть.
- Готов прыгнуть! Только вслед за тобой. Сначала ты, а за тобой и я.
- Тебя не переспоришь, - отошел курянин.
За ним поспешил и вятич.
- А ты молодец, Никита!
- Ты же сказал, Аверьян, что завтра не подойдешь ко мне. Пусть думают, что мы поссорились из-за махорки.
- Ты все больше и больше нравишься мне, Никита. Только не долго нам осталось быть вместе.
- Почему? Мне еще много лет служить. А ты куда денешься? Или, может быть, выйдешь в офицеры. Вот тогда и не подступишься к тебе.
- А как же… Эх! - вздохнул он. - Что-то сердце болит. Пойдем, скоро отбой.
- А о Каракозове больше ничего не скажешь?
- Скажу. Дмитрия Каракозова я хорошо знал по Москве. Был там кружок, который входил в организацию "Земля и воля". Кружком руководил Ишутин. И в этом кружке состоял Каракозов. Умный и смелый человек. Каракозов написал тайную листовку. Писал ее от руки и раздавал своим единомышленникам в Москве, а потом и в Петербурге. И я ее читал. В этой листовке Каракозов призывал народ к революции.
- К революции? Что это?
- Революция - это народное восстание, чтобы сбросить царя, чтобы жить по-новому, без кровопийц. Дмитрий решил убить царя. Думал, что после этого произойдет восстание. А оно, видишь, как обернулось. И восстания нет. И Дмитрий погибнет.
- А может быть, простят?
- За это царь не прощает. Его отец повесил декабристов, а этот Дмитрия будет миловать? Ой, Дмитрий, Дмитрий, друг мой. - И заплакал.
Никита смутился. Никогда не видел, как плачут мужчины. Хотел пожалеть товарища, но не знал, как это сделать. Только произнес одно слово:
- Аверьян!
А тот махнул рукой, вытер платком глаза. Они уже подходили к казарме.
На следующий день все было как обычно. Утром выбежали на гимнастику, затем позавтракали и вышли на плац. Начались привычные, будничные занятия, маршировали, кололи чучело, шли врукопашную рота на роту, потом опять маршировали. Так устали, что, как воробьи, налетели на борщ с мясом и гречневую кашу.
Был час отдыха перед муштрой по словесности. Бродили на плацу, сидели под деревьями на скамейках, разговаривали. Когда Аверьян подошел и попросил табачку, Никита гаркнул на него:
- Уйди! Все побираешься. Деньги есть, а сам просит, как босяк. Дай и дай! Уже надоело! Каждый день пристаешь. Больше не дам. Иди вон к тем хлопцам, может быть, они смилуются над тобой.
Солдаты подняли Аверьяна на смех. Все захохотали. Как раз в это время появился фельдфебель Петрушенко, он слышал, как ругался Никита, и, усмехнувшись в усы, мысленно похвалил его. Хороший солдат. И послушный, и дисциплинированный, гонит от себя ненадежных людей, что напрашиваются в друзья.
Гуляя, солдаты и не заметили, как командир роты через дневального вызвал к себе Аверьяна.
Не все обратили внимание, что Аверьяна не было на вечерней молитве и на вечерней поверке. Не обратили внимания, потому что фельдфебель не называл Аверьяна Несторовского. Никита сразу заметил, что его нет. Неужели арестовали? Может, узнали о его связи с Каракозовым? А кто же мог выдать, кто мог продать Аверьяна? Неужели фельдфебель Петрушен-ков? Но тотчас отбросил эту мысль. Петрушенков жестокий человек, но он нигде не бывает, кроме казармы. День и ночь здесь толчется, даже ночью на цыпочках крадется между рядами коек, присматривается, как спят подвластные ему солдаты, и только головой покачивает, слыша, как они громко храпят. Что же делать? Нужно во что бы то ни стало в воскресенье наведаться к Маше. Наверное, Петрушенков отпустит. Надо обязательно рассказать Мировольским об аресте Аверьяна. Как отнесется к этому Маша? Она же его двоюродная сестра. Арест Аверьяна - горе для нее и для Олимпиады Михайловны. Аверьян был в Петербурге единственным их родственником.
Как же ловко сделано! Никто и не заметил, как исчез Аверьян. Только утром, увидев постель Аверьяна нетронутой, во время гимнастики солдаты спрашивали друг друга, что случилось с Несторовским. Он не ночевал в казарме. Некоторые спрашивали Никиту, а он отвечал, что ничего не знает. Еще до вечерней молитвы видел его, а когда укладывались спать, Аверьян не явился, и фельдфебель ничего не говорил. Наверное, куда-нибудь в караул поставили, потому что в пирамиде его винтовки нет, сегодня утром мельком глянул - пустое место.
Хотя никакой вины за собой Никита не чувствовал, но на душе кошки скребли. В голове роились невеселые мысли. Невеселые и страшные. А что, если и его, Никиту, заберут вот так, как Аверьяна? Отгонял прочь эту досадную мысль. Он ничем не провинился. Не могут же ни за что ни про что упрятать человека в тюрьму.
Никиту будто посадили в клетку, из которой ему не вырваться. Чувствовал себя связанным. Когда же наступит долгожданное воскресенье? Осталось пять дней… А потом четыре… И вот воскресенье - самый большой для него праздник. Не думал, что так легко удастся отпроситься. В субботу подошел к Петрушенкову.
- Позвольте, господин фельдфебель, обратиться к вам, - сказал как можно учтивее.
- Говори, - отозвался тот.
- Разрешите завтра пойти в отлучку. Хочу еще раз посмотреть на императора Петра Великого.
Петрушенков окинул его равнодушным взглядом, но через мгновение лицо его расплылось в улыбке.
- Хорошо, Гамай. Пойдешь в отлучку. Давай за мной.
Никита послушно пошел за ним в его "каморку", как Петрушенков называл свой закуток.
Впервые фельдфебель впустил в свое логово Никиту. "Каморка"! Да сюда две наши запорожанские кладовки поместятся. Большая широкая комната. Возле дверей кровать. Дальше, за кроватью, стол, поставленный у окна. В углу небольшая пирамида с запасными винтовками. Да еще несколько винтовок грудой свалены за пирамидой. И тьма-тьмущая разных вещей.