IV. Спекуляция
Борцы
На первом организационном собрании "Общества русских граждан, сорганизовавшихся для борьбы о спекуляцией" ("Обспек") - инициатор организации Голендухин говорил:
- Господа! Не только административными мерами нужно бороться со спекуляцией! На помощь власти должны прийти сами граждане, должна прийти общественность! Посмотрите на Англию (и все посмотрели на Англию) - там однажды торговцы повысили цену на масло всего два пиастра на фунт - и что же! Вся Англия встала на ноги, как один человек - масло совершенно перестали покупать, всеобщее возмущение достигло такой степени, что…
- Простите, - поправил Охлопьев, - но в Англии пиастров нет. Там - пенни.
- Это все верно. Я сказал для примера. Обратите внимание на Германию (и все обратили внимание на Германию) - там на рынке фунт радия стоит…
- Я вас перебью, - сказал Охлопьев, - но радий на фунты не продается…
- Я хотел сказать - на пиастры…
- Пиастры не мера веса…
- Все равно! Я хочу сказать: если мы сейчас повернемся в сторону России (и все сразу повернулись в сторону России), то… Что мы видим?!
- Ничего хорошего, - вздохнул Бабкин.
- Именно вы это замечательно сказали: ничего хорошего. У нас царит самая безудержная спекуляция, и нет ей ни меры, ни предела!.. И все молчат, будто воды в рот набрали! Почему мы молчим! Будем бороться, будем кричать, разоблачать, бойкотировать!!
- Чего там разоблачать, - проворчал скептик Турпачев. - Сами хороши.
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать о нашем же сочлене Гадюкине.
- Да, господа! Это наша язва, и мы ее должны вырвать с корнем. Я, господа, получил сведения, что наш сочлен Гадюкин, командированный нами за покупкой бумаги для воззваний, узнал, что на трех складах, которые он до того обошел, бумага стоила по 55 тысяч, а на четвертом складе с него спросили 41 тысячу… И он купил на этом складе 50 пудов и продал сейчас же в один из первых трех складов по 47 тысяч.
- Вот-те и поборолся со спекуляцией, - вздохнул Охлопьев.
- Ловко, - крякнул кто-то с некоторой даже как будто завистью.
- Именно, что не ловко, раз попался.
- Внимание, господа! - продолжал Голендухин. - Я предлагаю пригвоздить поступок Гадюкина к позорным столбцам какой-нибудь видной влиятельной газеты, а самого его в нашей среде предать… этому самому…
- Чему?
- Ну, этому… Как его… Остро… остра…
- Остракизму? - подсказал Охлопьев.
- Во-во! Самому острому кизму.
- Чему?
- Кизму. И самому острейшему.
- Позвольте: что такое кизм?
- Я хотел сказать - изгнание! Долой спекулянтов, откуда бы они ни появлялись… Но, вместе с тем, мы должны и отдавать дань уважения тем коммерсантам, которые среди этого повального грабежа и разгильдяйства сохранили "душу живу". Я предлагаю послать приветствие оптовому торговцу Чунину, который, получив из-за границы большую партию сгущенного молока, продает его по 1100 р., в то время, когда другие оптовики продают по 1500, и это при том условии, что сгущенное молоко еще подымется в цене!!
- А где он живет? - задумчиво спросил Бабкин.
- А вам зачем?
- Да так зашел бы… поблагодарить. Отдать ему дань восхищения…
- Он живет, Соборная, 53, но дело не в этом…
Встал с места Турпачев.
- Предлагаю перерыв или вообще даже… Закрыть собрание…
- Почему?
- Да жарко… И вообще… Закрыть лучше. До завтра.
- Да! - сказали Грибов, Абрамович и Назанский. - Мы присоединяемся. Закрыть.
Большинством голосов постановили: закрыть.
* * *
У ворот дома Соборная, 53 - столкнулись трое: Абрамович, Бабкин и Грибов.
- Вы чего тут?
- А вы?
- Да хочу зайти просто… От имени общества принести благодарность Чунину, этому благородному пионеру, который на фоне всеобщего грабежа, сияя ярким светом…
- Бросьте. Все равно опоздали!
- Как… опоздал?
- Свинья этот Голендухин. А еще председатель! Инициатор…
- Неужели все скупил?
- До последней баночки. А? По 1100. А я-то и пообедать не успел, и извозчика гнал.
- Возмутительно!! В эти дни, когда общественность должна бороться… Где он сейчас?
- Только что за угол завернул. Еще догоните.
Из ворот вышел Турпачев.
- Господа! Я предлагаю не оставлять безнаказанным этого возмутительного проступка представителя общественности, в то время, когда наша Родина корчится в муках, когда уже брезжит слабый свет новой прекрасной России…
- Слушайте, Турпачев… А он по 1300 не уступил бы?
- Какое! Я по 1400 предлагал - смеется. Если мы, господа, обернем свои взоры к Англии…
Но никто уже не оборачивал своих взоров к Англии.
Стояли убитые.
Торговый дом "Петя Козырьков"
Мы уже стали забывать о тех трудностях, с которыми сопряжено добывание денег "до послезавтра" В свое время - до революции, которая поставила все вверх ногами - это было самое трудное, требующее большой сноровки искусство.
Подходил один знакомый к другому и, краснея и запинаясь и желая провалиться сквозь землю, тихим, умирающим голосом спрашивал:
- Не можете ли вы одолжить мне пятьдесят рублей на две недели?
- Знаете что? - находчиво возражал капиталист. - Я лучше одолжу вам два рубля на пятьдесят недель.
Иногда ловили на ошеломляющей неожиданности:
- Послушай, - запыхавшись, подлетал один к другому, - нет ли у тебя двугривенного с дырочкой?
- Н-нет… - растерянно бормотал спрашиваемый. - В…вот - без дырочки есть.
- Ну, черт с тобой, все равно, давай без дырочки!
И, выхватив у сбитого с толку простака серебряный двугривенный, исчезал с ним.
Были случаи и явно безнадежные:
- Что это у вас?.. Новая сторублевка? Вы знаете, моя жена еще таких не видела. Дайте, снесу покажу ей… Да вы не бойтесь - верну. Дня через три-четыре встретимся, и верну.
А вот случай, чрезвычайно умилительный по своей беспочвенности:
- Что это вы все в землю смотрите?
- А? Полтинник ищу.
- Обронили, что ли?
- Я? Нет. Но я думаю, может, кто другой обронил.
Ах, с каким трудом раньше давали взаймы.
По свидетельству старинных летописцев (да позволено нам будет выразиться по-церковнославянски) это было "дело великого поту".
Должник приступал к этой несложной операции, будто к операции собственного аппендицита, дрожа, заикаясь и спотыкаясь, заимодавец - с наглостью и развязанностью необычайной, неслыханной - третировал несчастного en canaille, задавая ему ряд глупых вопросов и одаривая его попутно ни к черту не годными советами:
- А? Что? Да! Взаймы просите. Вы что же думаете, что у меня денежный завод, что ли? Нужно жить экономнее, молодой человек, сообразуясь с вашими средствами! Если бы я еще сам печатал деньги - тогда другое дело!.. А то ведь я и не печатаю - не правда ли? Чего вы там бормочете? А? Что? Ничего не понимаю!
Фу, какое было гадкое чувство!
* * *
А теперь у нас в России настал подлинный золотой век:
- А, что? Просите 7 тысяч? Да какой же это счет - 7 тысяч? Не буду же я ради вас менять в лавочке десятитысячную?! Или берите целиком десятитысячную или подите к черту.
- Очень вам благодарен… Поверьте, что я на будущей неделе… сейчас же…
- Ладно, ладно, не отнимайте времени пустяками…
- Ей-богу, я как только получу от папы деньги…
- Да отстанете вы от меня или нет?.. Действительно, нашел о какой дряни разговаривать.
- Поверьте, что я никогда не забуду вашей… вашего…
- А чтоб ты провалился! Не перестанешь приставать - выхвачу обратно бумажку и порву на кусочки!
- Однако… Такое одолжение… Так выручили…
Сразу видно, что это старозаветный, допотопный должник.
Новый возьмет и даже не почешется.
А если вся требуемая сумма - тысяча или две так он это сделает мимоходом, будто, летя по своим делам, на чужой сапог сплюнул.
- Сколько стоят папиросы? Две тысячи? Сеня! Заплати, у меня нет мелких. Как-нибудь сочтемся, а не сочтемся - так тоже не важно.
И Сеня платит, и Сеня смеется, распялив рот, не менее весело, чем жизнерадостный курильщик.