При этом глаза его насмешничали. Насмешничали. Отчего же Нечухаеву и не насмешничать, коли он театральный критик? А он-то, Соломатин, хорош. Эко он принялся уничижать себя. С усталой небрежностью бывалого и разочарованного. Выказывал пренебрежение к вещам для него серьезным. Позер! Фанфаронил не только перед дамой, но и перед прилично одетым молодым человеком. Кстати, каким макаром оказался у Каморзиных театральный критик? По линии Елизаветы? Или, быть может, он даже кавалер Елизаветы?
– Лиза, - сказал Соломатин, - а какое отношение вы имеете к "Аргентум хабар"?
– Да собственно никакого… - будто бы чему-то удивилась Елизавета.
– Значит, это не с вами, - сказал Соломатин, - я беседовал в Столешниковом переулке?
– Отчего же, - улыбнулась Елизавета. - Со мной…
Театральному критику Нечухаеву проявить бы деликатность и отойти хотя бы для осмотра грубого полотна, прикрывшего известную ему реликвию, а он не отходил и давал понять, что предмет разговора ему чрезвычайно интересен. "Ну и ладно, - подумал Соломатин, - то, что в Столешниковом взнос у меня приняла Елизавета, а не ее изящное подобие с лучезарностью в глазах, я выяснил, пошептаться с Лизанькой придется попозже, когда действо начнется или состоится, и Нечухаев вылезет со своей полемической справкой". А похоже, Лиза была готова что-то объяснить Соломатину. Но Соломатин решил, ни о чем более Елизавету пока не спрашивать. Ко всему прочему к их столику подлетели сестрички Каморзины, радостные и таинственные, оттащили Соломатина в сторону, вцепились в него, зашептали: "Сделали! Снабдили бочку двигателем на жидком топливе!" "Каком еще жидком топливе? - насторожился Соломатин. - Если только из слюны жующей султанши Машеньки или из слез Моники Левински…" Соломатин взглянул на часы. Половина второго. Пора бы…
27
И тут у ворот усадьбы Каморзиных возникла суета. Мальчишки, гонявшие на велосипедах по заросшей травой садово-огородной улице, прижались к заборам, выказывая уважение к ревниво-патриотическому автомобилю "Алеко". Павел Степанович и несколько его гостей оросились отворять ворота, а потом окружили особу, вышедшую из автомобиля с чиновным помощником. На рукавах двух гостей тотчас оказались повязки распорядителей, отчего-то оранжевые, будто от городских коммунальных служб. Впрочем, а к каким службам относились Павел Степанович и Соломатин? Прибывшая особа была в теплый день в плаще, не менее основательном, нежели габардиновый, в шляпе, сдвинутой на затылок, и имела толстый нос и розовые щеки в бородавках. "Молочный поросенок…" - пришло в голову Соломатину. Хотя видел ли он когда у поросят розовые щеки? Особа дважды ткнула пальцем в часы на руке, руками произвела несколько движений - вверх, в сторону мемориала, в небо, куда-то за спину. Было бы тут море, и дергались бы флажки на флагмане, сигнальщик на эсминце тотчас должен был бы принять распоряжение: нет времени, опаздываем, надо лететь на другие объекты, несите ножницы! А нежными руками Александры к устам особы был приближен поднос с полным стаканом и малосольными огурцами. Особа опять ткнула пальцем в часы и повелела: "Ножницы!" Растерявшийся Павел Степанович вместо ножниц протянул особе секатор с метровыми рукоятками, для резки болезных сучьев. Гость быстро прошел к мемориалу, на ходу произнося в микрофон, несомый помощником: "Я рад произвести на наших землях воздвижение поэтической бочки!" Театральный критик Нечухаев уже давно нервничал. Ему не было дел ни до Елизаветы, ни тем более до Соломатина. Как только явились "Алеко" и особа, Нечухаев стал проверять, при нем ли справка, расстегнул барсетку, успокоился, улыбнулся язвительно. Теперь же он бросился к мемориалу и особе, размахивая справкой (или чем там?), будто пиратским посланием с черной меткой.
– Остановитесь! Образумьтесь! Не бросайте тень на отечественную литературу! Это не та бочка!
Нечухаева сейчас же догнали два недавних дискутанта - Марат Ильич и знаток насекомых Сысолятин, Нечухаев был повержен на траву, а рот ему прикрыли пробковым шлемом.
Впрочем, особа ("Вице-глава то ли районной, то ли областной администрации…" - шепнули Соломатину), не обратив внимания на крики протеста, приблизил инструмент к муаровой ленте. Щелкнул секатором, высохшую ветвь отымая, рассмеялся весело, безгрешно, будто дитя на детсадовском утреннике, щелкнул еще и еще, лента клочками осыпалась на плиты вымостки. А полотно не опало, стояло будто колом, по-прежнему скрывая реликвию. Павел Степанович Каморзин, помощник вице-главы и еще один хлопотун в чесуче стянули все же полотно, и публике открылось сооружение, достойное оценочных стараний искусствоведов. Рыже-бурая металлическая плоскость, в извилинах и помятостях, вызывавших разные образы и мысли, была скособочена вправо (видимо - по концепции) и острым углом-завершением готова была проколоть небо.
– Ну вот, дожили, наконец! - обрадовался вице-глава и с энергией защелкал секатором. - Поздравляю всех с воздвижением бочки! Хотя сегодня и не День Пожарника…
Тихонечко, тихонечко, бочком, помощник вице-главы подобрался к оратору, ласково, будто наставник у баловника, отобрал ¦секатор, шепнул (но услышали):
– Пожарники - это в Шараповой Охоте…
– Ну да, ну да, - спохватился вице-глава, - в нашем краю провел лучшие годы певец белокрылой чайки Антон Павлович Чехов, а теперь мы навечно связаны с Сергеем Александровичем Есениным, который задрав штаны, и нефтяными королями. Земляки, за воздвижение бочки, как очага нового возгорания культуры!
Тут и оказались уместными полный стакан и малосольные огурцы.
– Это не та бочка! Это не для того возгорания! - раздалось истеричное.
– Вот и все! - вице-глава умял огурец. - Мне поспешать в Шарапову. А вам, Павел Степанович, вручаю сертификат на владение. Под стекло его и в рамку!
И автомобиль "Алеко" отбыл от ворот усадьбы Каморзиных.
Теперь Соломатин заметил, что после упражнений вице-главы с секатором, на девяти сотках участка толклись уже не пятнадцать и не двадцать пять ликовавших, а человек сорок, возможно, и больше. Иные из них на бочку не глазели, на хрен она им сдалась, и совершенно они не нуждались в новом говоруне возле причуды чокнутого водопроводчика. Тот потратился на столы и ладно. Но оратор объявился, и был это уже замеченный Соломатиным хлопотун в чесуче, местный президент или председатель правления товарищества Осип Гариевич Собакин. Объявился и вынес к монументу бумаги в папке.
"Сейчас бы и дать свободу бедняге Нечухаеву!" - подумал Соломатин.
Первые слова Собакина были о достижениях товарищества в прошлом году. Перечислялись - в килограммах и центнерах - урожаи картофеля, кабачков разных формаций, простых, патиссонов и цукини, яблок, малины, черной смородины и новой здесь культуры - жимолости сорта "отдушина".
– Сертификат! - закричал Соломатин. - Павел Степанович, зачитайте сертификат!
А Павлу Степановичу и не терпелось ознакомить народ с документом. Он поднял руку, поднес к глазам грамоту вице-главы, произнес:
– Выдано господину Каморзину Павлу Степановичу, романтику слесарных, водопроводных и садовых работ. Сертификат на владение объектом областного значения - мемориально-поэтическим комплексом "Бочка Есенина". Обжалованию не подлежит.
– Ур-а-а-а! - поддержал народ. - Обжалованию не подлежит!
И руки без принуждений потянулись к пластиковым стаканам.
"Ну слава Богу! - возрадовался Соломатин. - Собакин обезврежен!"
Рано возрадовался. Собакин принял из рук Каморзина лист сертификата и расцеловал бумагу. Радость и гордость, по его словам, распирали его. Пуды картофеля, литры малинового варенья, банки замаринованных помидоров, наконец, рекордная тыква породы "конфуций" с участка флейтиста Садовникова - это замечательно. Но все это может быть произведено и после трудов каждого из любителей полива и прополки. Однако не одной лопатой жив человек. А во всей области нигде, кроме нашего товарищества, нет культурного комплекса. Это урожай нашего с вами духовного развития. Конечно, членам правления нелегко было убедить чиновников в его значении. Но убедили. Плоды налицо. Принято решение снабдить наш мемориальный комплекс мемориальным же огнем. А это значит, - была произведена пауза, порадовавшая бы Немировича-Данченко. - А это значит, что сюда будет проведен магистральный газопровод, топливо пойдет на все участки, и наши садоводы забудут о тяготах по добыванию газовых баллонов.
"Ура" прозвучало теперь ретивей прежнего, и само собой стаканы подлетали ко ртам.
– А наблюдая огонь в горелках на наших кухнях, - воскликнул председатель Собакин, - мы должны вечно помнить, что нашим комфортом мы обязаны подвигу Сергея Александровича Есенина в Брюсовом переулке!
И охапка ромашек, васильков, гвоздик была брошена к основанию мемориала.
И снова "ура", и снова взлет стаканов.
– Это не та бочка! Сертификат недействителен! Есенин метал бочку с керосином у Петровки в Богословском переулке! - освободившийся от оков Нечухаев неистовствовал теперь возле реликвии, тряс бумагами перед председателем Собакиным, кричал: - Вот вырезка из "Прометея"! Вот справка из Литературного музея! Долой бочку-самозванку! Не будет вам никакого газопровода!
Он чуть ли не принялся пинать самозванку ногами, но последние его слова вышли неразумными, и Нечухаева вынесли за калитку.
– А ведь теперь, - рядом с Соломатиным возник Марат Ильич, - с сертификатом-то этим и с вечной горелкой можно отхватить и не шесть миллионов, а все десять…
"Кавалер занят, - подумал Соломатин, - самое время перекинуться словами с Елизаветой…"
Но сейчас же его озадачил Павел Степанович Каморзин: