Странно, однако, что они тут все воспринимают с таким фатализмом - просто сидят и ждут, что будет дальше. Может, их к этому приучила жизнь в безлюдных равнинах, где опасности избежать все равно невозможно… не знаю. У нас-то все всегда кипело, точно развороченный муравейник. Поди пойми, что лучше… Я уже давно перестала верить в то, что, перед лицом совместной опасности, под угрозой насилия в людях просыпаются лучшие качества - сплоченность, взаимовыручка и тому подобная чушь. Я слишком близко видела все это, слишком хорошо знала, как оно бывает на самом деле. Да и что толку было в том, что мы нервничали, перезванивались, слушали ночами последние известия, топтались в очередях за газетами, пока газеты еще выходили… никакого толку.
Так что все просто зависит… от точки зрения, наверное.
- Ты говорил, что часто ходил на ту сторону, даже, вроде, жил там какое-то время. Тебе там нравилось?
Он пожал плечами.
- Раньше… да, наверное. Понимаешь, тут… здесь ведь никогда ничего не происходит. Ничего не меняется. А там каждый раз было что-то новое. Потом, правда… стало слишком опасно.
- Ты имеешь в виду проверку документов, комендантский час и все такое?
- Ну да. - Он нахмурился. - Не думаю, что сейчас имеет смысл туда ходить. Похоже, там еще долго будет неладно. Может, опять придется торговать с сульпами - есть племена, которые никогда не выходят на равнину.
- А люди - часто переезжают с места на место?
- Да нет, - сказал он. - зачем? Правда, на побережье есть целые деревни. Рыбаки. Перед началом кочевья они просто снимаются с места и уходят. Там, знаешь, что делается?
Похоже, просто ради новых впечатлений тут с места никто не двигается.
Я попыталась представить себе мир, лежащий за оградой дома - равнина, лес, и дальше, до самого края света, бесконечные топи. Ни огонька, ни жилья. Людям тут оставалось не слишком много места.
Хотя… были и у нас такие же глухие земли. И живущие там люди годами понятия не имели о том, что происходит в большом мире. Но тем не менее, в мире всегда что-нибудь происходило. Просто здесь, почему-то, людей было мало… слишком мало.
4.
Выехали мы затемно.
- До города далеко - сказал Хаарт, а нам бы хорошо быть там еще до полудня.
К моей радости выяснилось, что он запряг лошадь, так что ехать нам предстояло на телеге. Не то, чтобы я совсем уж не любила ездить верхом, но за последнее время мне занятие это порядком поднадоело - как все, что превращается из удовольствия в необходимость.
Рассвет тут наступал медленно - горизонт затянуло туманом, да так, что было трудно сообразить, где мы находимся. Ни неба, ни земли - какое-то однородное серое месиво. Потом вокруг начало светлеть, земля неохотно отделилась от неба и я увидела все ту же бесконечную равнину.
Мир сплошной зелени - никакого другого выбора красок не существовало и глазу больше не за что было зацепиться. Покрытосеменные лишь начинали победное шествие по земле и были это, в основном, травы. Равнина, переливающаяся зелеными волнами, распахнулась от горизонта до горизонта и по левую руку, на самом краю света, виднелся лес, слишком синий, чтобы быть лиственным. Солнце так и не появилось, лишь в том участке неба, где оно, предположительно, находилось, расплывалось смутное пятно. Пахло нагретой травой, сыростью; чего-то явно не хватало - я все пыталась сообразить, что не так и, наконец, поняла - привычных и неотвязных комариных облачков над головой. Похоже, насекомых тут вообще не было. Может, живет кто-то в лиственной подстилке? Ах да, листвы-то тут тоже нет.
Ну, во мху, в почве, в хвощах и плаунах, жить кто-то все равно должен. Многоножки какие-нибудь.
То, что Хаарт назвал дорогой, на самом деле было чем-то вроде двойной колеи, еле заметной в этой бурной поросли. И было очень тихо. Вообще-то, начинаешь замечать, что очень тихо, только когда есть с чем сравнить тишину - какой-то звук все равно должен раздаваться. Телега чуть поскрипывала, а лошадь шла уж совсем бесшумно. Так что, когда я подумала о тишине, я сразу уловила этот звук.
Еле слышный ровный гул доносился откуда-то справа, постепенно становясь все громче, пока я не разглядела, наконец, источник шума. Да так и замерла с открытым ртом. Из рассказов Хаарта у меня сложилось впечатление, что технический уровень тут довольно низкий и поэтому теперь я с удивлением наблюдала, как дорогу перед нами пересекло нечто, больше всего напоминающее парящую в метре от земли платформу. Может, она была на воздушной подушке, не знаю… Трава под ней чуть заметно пригибалась, но ничего больше. Но любое техническое приспособление, в общем-то, было мне не в новинку, а вот те, кто управлял этой штукой… Матерь Божия, никогда я такого не видела. Эти существа - их было трое - ростом были не больше десятилетнего ребенка, голая кожа их матово отсвечивала серо-зеленым, вытянутые вперед головы заканчивались роговыми челюстями, а выше двух темных, непроницаемых глаз на покатом черепе явно располагался еще один - теменной. Руки у них были хрупкие, с подвижными гибкими пальцами, а еще имелся хвост - мощный, явно служащий опорой и балансиром при передвижении.
- Это еще кто? - изумленно спросила я. Я уже готова была поверить и в неведомую кочующую болотную живность, и в живущих в лесах сульпов, но это уже ни в какие ворота не лезло.
- Это леммы, - тихонько объяснил Хаарт. - и веди себя с ними прилично. Они чувствуют мысли, или что-то вроде.
Я уже собиралась поинтересоваться, что значит прилично, но тут один из леммов поднял тонкую руку, кожа на шее у него задергалась и он сказал:
- Мы, привет.
Голос у него был глухой и невыразительный.
- Привет, - спокойно ответил Хаарт. Он держался так, словно ничего из ряда вон выходящего в такой встрече нет.
- Мы в город. - лемм недоброжелательно оглядел меня и сообщил:
- Это кейя с той стороны.
- Ну да, - сказал Хаарт. - Но она живет здесь какое-то время. И наш язык она тоже понимает.
- В лесу есть и другие люди с той стороны, - продолжал лемм все так же недовольно. - Они делают больно.
Я видела, что ему неприятно говорить об этом, - кожа у него из зеленоватой сделалась темно-серой, а горловой мешок мелко задрожал.
Почему-то я почувствовала себя виноватой.
- Сама знаю, - пробормотала я, - я и сама от них пряталась.
Будь лемм человеком, он, наверное, пожал бы плечами, но на это они просто не были способны физически. Плечевой пояс у него был как у ящерицы-переростка. Зато он, наверное, мог вращать головой на все стороны света.
- Там были сульпы, - сказал лемм невыразительно, - их больше нет. Очень плохо. Проход закрылся. Этих, с той стороны - их тоже скоро больше нет. Еще до кочевья.
На этом беседа закончилась. Платформа плавно двинулась с места, проплыла над колеей и вскоре потерялась в зеленом сыром пространстве.
- Это что же такое? - спросила я, без особого, впрочем, удивления.
У меня уже выработалась привычка принимать все новые явления этого мира с какой-то тихой покорностью. И верно, ведь какой-нибудь древний грек не удивился бы, встретив в оливковой роще Пана, или там, кентавра, например. Так почему бы тут не резвиться явным пресмыкающимся, да еще на каком-то летательном аппарате?
- Люди, - сказал Хаарт.
- Вот это?
- Ну, понимаешь, это все - люди. И леммы, и сульпы. У леммов всегда здорово получались всякие технические штуки. Мой дом - его леммы строили.
Я представила себе дом Хаарта - с его изящными линиями, светильниками, наполненными биолюминисцентным газом, с его системой отопления и канализацией - явно на основе каких-то биологических приспособлений.
- Для того, чтобы они построили мне этот дом. - продолжал Хаарт - я работал на них лет пять - в их фактории. Так обычно это и делается - если ты хочешь что-то получить от леммов, то просто приходишь туда и работаешь на них - леммы сами назначают срок, в зависимости от того, что тебе нужно. Они могут делать все, кроме оружия, поэтому за оружием и приходилось ходить на ту сторону, через проход. Но теперь, похоже, этому пришел конец. Проход закрыт, слышала, что он сказал?
- Что значит Проход закрыт?
- Ну, тот тоннель, через который ты сюда попала. Теперь через него пройти нельзя. Те, кто попал сюда - эти отряды, банды эти они не смогут выйти обратно. Останутся здесь. Но леммы, вроде, говорят, что они долго не протянут.
- Почему?
Он не ответил.
- Кто закрыл проход?
На этот вопрос он тоже не ответил. Вместо этого он продолжал:
- Они очень мирный народ, леммы. Понимаешь, у них так устроены головы, что они чувствуют все, о чем думают другие люди. Так что, если кому-нибудь поблизости плохо или больно…
- Им тоже делается плохо?
- Да. И они разговаривают с нами, но между собой - нет. Думаю, они и нас понимают независимо от того, отвечаем мы им или нет. Это просто так, для удобства. И никогда не говорят о себе я, всегда мы. Может…Может, они вообще не знают, что такое Я.
Я задумалась.
- Уж не знаю, хорошо это или плохо.
- Не то и не другое. Это так и есть.
- А что из себя представляет город?
- Просто такое торговое место.