Эд ехал по тонущей в сумерках улице, опустив голову и глядя на холку коня; лошадь всхрапывала, порываясь пойти рысью, копыта размеренно цокали по мостовой. "Всё это странно, - думал Эд. - И Магда…" Магда сегодня тоже была странной. Она, впрочем, всегда такой была. Она не нравилась ему - никогда не нравилась, хотя внешностью и превосходила свою нелюбимую сестру. Но в ней не было живости, открытости, бесхитростного бесстыдства Лизабет, и никакие достоинства в глазах Эда не могли перевесить этих недостатков. Он любил искренних женщин, не боявшихся своих желаний. И даже если они скрывали свои истинные чувства, Эд охотно принимал игру, в которой ему предстояло получить желаемое, не вызывая на открытый бой. Он всегда так делал. А Магдалена так не умела или не хотела. Все её страсти сводились к долгому немигающему взгляду, которым она буравила его вне зависимости от того, являлся ли он к ней с подарком, с поручением от отца или пьяный вдрабадан. Все её желания сводились к тому, чтобы он не выставлял её в негодном свете - бедняжка сильно страдала из-за запятнанности своего происхождения и, без сомнения, была ещё более оскорблена, когда ей навязали в мужья безродного выскочку, сумевшего втереться в доверие к её отцу. По правде говоря, она должна была ненавидеть Эда - Лизабет, поменяйся они местами, наверняка бы его ненавидела, забавляя и распаляя этим его самого. Но Магдалена была другой. До того другой, что он даже немного побаивался её. Нет, не то чтобы побаивался… скорее, остерегался. Сложись иначе, он предпочёл бы не иметь с ней ничего общего. Но, увы, у Грегора Фосигана больше не было побочных дочерей.
А сегодня, когда она ни с того ни с сего осмелела настолько, чтобы заявить права на его свободное время, он слегка опешил от неожиданности - до такой степени, что остался. И потом, когда она внезапно обвила его шею своими холодными руками и призналась в любви, словно шестнадцатилетняя девочка, наслушавшаяся любовных баллад, и вовсе не знал, что сделать или сказать. Поэтому сразу сбежал - так быстро, как мог, - а вот теперь, обретя наконец свободу, двигался шагом по улице, не зная, куда и зачем ему теперь идти. В "Серебряный рог" совершенно расхотелось - он не услышал бы там ничего такого, что ему уже не поведал сегодня Пиллано, а перемывать кости отсутствующим знакомцам у него не было ни малейшего настроения. Лорд Грегор налюбовался на его физиономию на ближайшие сутки как минимум, в бордель после "Алой подвязки" как-то не тянуло, к Северине ещё рано… Эд внезапно понял, что непроизвольно натянул поводья и теперь стоит посреди улицы, среди снующих людей, торопящихся кто на рынок, до того как он закроется, кто в замок, до того как опустят ворота, и ему совершенно некуда идти. Он ощутил неприязнь, почти отвращение к этому городу, в котором не было места, куда просто хотелось бы пойти, когда не было в том никакой особой надобности. И снова подумал о Магдалене - о её болезненно горящих глазах, впивавшихся в его лицо, когда она смотрела на него с яростной, пугающей мольбой и шептала, что любит его всем сердцем.
"Я мог бы поехать к ней".
Он немедленно решил, что не будет этого делать. Потому что такое проявление внимания непременно закончится постелью - Эд слишком хорошо знал свои слабости, - а спать с ней он не хотел. Не столько потому, что она отпугивала его своей ледяной неподвижностью, сколько потому, что он не собирался делать ей ребёнка. Они спали вместе всего дважды, сразу после свадьбы. Она не была девственницей, и Эд рассудил, что, если он отойдёт в сторону, она не зачахнет без мужского внимания - в конце концов, своим собственным поведением в этом отношении он давал ей полный карт-бланш. Она, впрочем, была осторожна, за год так и не понесла - ни от него, ни от кого-либо из своих любовников. Это было хорошо. Родись девочка, ещё полбеды, но Эду вовсе не улыбалось появление ещё одного Фосигана, который может претендовать на престол конунга, даже если это будет его собственный сын.
"И всё же можно было бы просто поехать к ней, - подумал он снова. - Просто поехать и не трахать её. Бес подери, Эд, ты всё же должен учиться держать себя в руках. Сели бы у камина, поболтали… хотя, Гилас, о чём с ней можно болтать?"
Но всё же эта мысль, как он ей ни противился, чем-то отзывалась в нём - и не давала ему развернуть коня в сторону ремесленного квартала и немедленно отправиться к Северине. Смешно, но из-за этих мыслей о Магдалене он чувствовал вину перед ней. Хотя никогда не обещал ей не думать о других женщинах. Она об этом и не просила.
"Ладно, - решил он в конце концов, раздражаясь сам на себя за долгие колебания, - поеду в какой-нибудь кабак и нажрусь. По-простецки, без изысков. Сниму, чёрт подери, напряжение".
Эта мысль ему понравилась куда больше всех предыдущих. Он уже оглядывался в поисках ближайшего трактира и провёл рукой по поясу, чтобы проверить, сколько у него с собой денег - и выругался, мигом растеряв только-только приобретённую безмятежность. Кошеля на поясе не было. Могли срезать, конечно, пока он тут мечтал, но более вероятно, что Эд снова попросту забыл его - второй раз за день.
Он опять выругался и развернул коня в сторону дома. Проклятье, всё же придётся вернуться! Настроение портилось всё сильнее. Эд ощутил лёгкое головокружение, быстро отхлынувшее, сжал зубы и ударил лошадь пятками - сильнее, чем следовало. Застоявшийся конь радостно сорвался в галоп, и Эд едва не опрокинулся навзничь, едва успев ухватиться за гриву. Дьявол, да что такое?! Снова муть в голове, и колени ослабли, еле держат…
Он заставил коня перейти на рысь и почувствовал себя много лучше. Стоило бы, возможно, просто завалиться спать. Какого беса? Срочных дел на сегодня у него всё равно не было.
Дом был странно тёмен для этого времени суток, только в спальне Магдалены горел свет. Эд спешился у ворот, передал поводья конюху, вошёл в дом и поднялся по лестнице. На втором пролёте снова ощутил приступ дурноты и вынужден был ухватиться за перила, чтобы не упасть. Потом долго стоял, переводя дыхание.
"Что это со мной?" - растерянно подумал Эд, разжал руки и пошёл дальше.
Кошель, как и следовало ожидать, лежал на комоде, на самом видном месте. Эд не взял его, потому что спускался ужинать с Магдаленой, а потом слишком торопился уйти, чтобы вспомнить об этом. Эд растянул шнуровку и заглянул внутрь. Он неожиданно понял, что не помнит, сколько там денег, и, высыпав монеты на комод, стал пересчитывать, сбился, опять пересчитал, сбился снова. Голова кружилась всё сильнее.
В конце концов он просто сгрёб монеты обратно и, прицепив кошелёк на пояс, вышел из комнаты. Сделал несколько шагов по коридору.
И остановился у двери, из-под которой виднелась полоска жёлтого света.
"Может, не ходить всё-таки никуда? - снова подумалось ему. - Раз уж вернулся… и чувствую себя так странно…"
- Магда? - Он поколебался мгновение, потом постучал в дверь. Почему-то ему не хотелось по-хозяйски врываться к ней. - Ты не спишь? Магдалена!
Ни звука. Эд вздохнул. Спит, конечно… только почему при свете? Он ощутил смутную, необъяснимую тревогу - и одновременно с ней новый прилив головокружения и тошноты.
Внезапно по неведомой причине ему стало страшно.
- Магдалена! - позвал Эд снова, открывая дверь.
Она легко поддалась. Он ступил за порог.
Его жена лежала посреди комнаты на спине, широко раскинув руки. Юбка задралась и обнажила левую ногу до колена. Ноги были судорожно поджаты, словно её били конвульсии. Голова Магдалены запрокинулась на бок под неестественным углом, на выбившиеся из-под покрывала волосы хлопьями налипла розоватая пена, стекавшая изо рта. Глаза успели остекленеть.
Эд подошёл к ней на негнущихся ногах и опустился на колени. Позвал, сперва громко, потом тише, взял её лицо, вдавив пальцы в щёки, повернул её голову к себе, и пена со слабым бульканьем выплеснулась ему на руку. Его пальцы разжались сами. Голова Магдалена возвратилась в то положение, в котором была, отвернулась, будто она даже после смерти не хотела смотреть на него.
Он проследил взглядом за её правой рукой - и увидел то, что почти ждал увидеть.
Маленький флакон синего стекла.
"Милосердный Гвидре", - то ли подумал, то ли сказал Эд Эфрин. И тут на него накатила такая слабость и тошнота, что он, не удержавшись на коленях, завалился на бок, прямо на мёртвое тело своей жены. Он знал, уже знал и не верил, отказывался верить, и чтобы развеять последние сомнения, поднёс флакон к носу и втянул исходивший от него чуть заметный запах.
В точности тот же, какой издавало вино, поданное Магдаленой к ужину. Эд попробовал его и подумал, что оно давно прокисло, но ничего не сказал, чтобы её не расстраивать. Она ведь так просила, чтобы он остался.
- Магда… - простонал он. - Магда… что же ты наделала… что ты наделала, сука?!
От этого крика будто что-то лопнуло в его голове, перед глазами стояла красная пелена. Эд рухнул на пол, потом с трудом поднялся на четвереньки. Его трясло, он почти ничего не видел - всё перед взглядом слилось в пульсирующий поток, искажающий предметы и пространство. Отвернувшись от Магдалены, Эд приподнялся на коленях и сунул пальцы в рот, так глубоко, как мог. Его обильно вырвало - желчью и, как ему показалось, кровью. Он попытался вызывать рвоту снова и мучил свой желудок до тех пор, пока не кончилась даже желчь и он не свалился на пол, задыхаясь и хватая ртом воздух. На лестнице и в коридоре гремели шаги, но он не был уверен, не чудятся ли они ему.
Прибежавшие слуги - Эд не видел их лиц и плохо понимал, кто они такие, - подхватили его и перенесли на кровать. Женский голос визгливо вскрикивал, потом залился плачем, мужской голос сердито прикрикнул, потом что-то приказал, и Эд разобрал слово "лекарь".
Лекарь. Светлоликая Гилас! Лекарь! Да какой тут уже, к дьяволу, лекарь…