- Вот именно - лучше, и сэйр Щенок из Балендора явно бы это предпочёл. - Лукас встал и пошёл вперёд. Чьи-то ноги, вытянувшиеся поперёк его пути, торопливо убрались. Марвин стоял, будто врос в землю, и смотрел, как он приближается. Лукас остановился напротив него - в точности как тогда, на ристалище. Они были примерно одного роста - Марвин чуть ниже, но их глаза находились друг против друга, точнее, враг против врага. И сколько же ярости было в этих по-детски больших и по-взрослому бешеных глазах… ещё не волчьих, но - волчачьих.
- Ну надо же, как любопытно всё обернулось, - негромко спросил Лукас - но в наступившей тишине каждое его слово звучало очень чётко. - Когда мы виделись с вами в последний раз, помнится, я надавал вам оплеух. Правда, зрителей было побольше. Вам казалось, хуже быть не может? А если сейчас я высеку вас на глазах этого пусть не столь обширного, но не менее любопытствующего собрания - вы наконец-то научитесь признавать своё поражение, или по-прежнему будете хорохориться?
- Я убью вас, - одними губами сказал Марвин.
- Конечно, - улыбнулся Лукас. - Непременно. Я бы и сам за такое убил кого угодно на вашем месте. Но в данный момент перевес на моей стороне. Хоть это-то вы признаёте?
Марвин не отвёл взгляд ни на миг - и это было хорошо, эх, до чего же это было хорошо! Лукас надеялся, что в его взгляде не отражается симпатия, которую он чувствовал к этому глупому стойкому мальчишке. Стойкость - это главное, а ум-разум придёт со временем.
Ничего… научим.
Он перестал улыбаться и сказал:
- Что же мне с вами делать, мессер?
Рядом возник оруженосец.
- Сэйр Лукас, ив вокруг не видать, - доложил он. - Берёза подойдёт?
- Забудь, - не глядя на него, ответил тот. - Отведи его обратно. Позови лекаря, пусть поглядит - его вроде лихорадит. И присматривай, чтоб не сбежал.
- Да как он сбежит - наши кругом, - хмыкнул Ойрек.
Лукас, не ответив, развернулся к примолкшим рыцарям.
- Благодарю за компанию, мессеры. Не унывайте, её светлость велела веселиться, - напомнил он и, отсалютовав, пошёл прочь. Он чувствовал на себе взгляды - и подумал: интересно, сколько из них поняли, что сейчас произошло? Вряд ли хотя бы один.
Кроме самого Марвина, разумеется.
Ближе к вечеру Лукас заглянул проведать своего пленника. Тот снова был без сознания - точнее, как выяснилось со слов Илье, спал после травяного настоя, который дал ему армейский лекарь.
- И он согласился выпить? - заинтересовался Лукас. - Или насильно влили?
- Нет, согласился, даже с охотой, - ответил Илье. Лукас не смог сдержать улыбки, глядя на расслабившееся во сне лицо Марвина. "А волчонок не так-то глуп… Во всяком случае, пустая спесь в нём не всегда пересиливает голос разума. Он хочет вырваться и отплатить мне за всё, а для этого ему нужны силы. И, по крайней мере, он это понимает".
- Посматривай тут за ним, - велел он.
Ночь Лукас просидел у костра, потирая сжатые в кулаки пальцы и тоскуя по мягкому климату южной доли Предплечья. С ним никто не разговаривал, даже Ойрек ни словом не помянул недавнюю сцену. Они не понимали, чего он добивается. Ничего удивительного - Лукас всю жизнь находил удовольствие в вещах, которые другим казались странными. И именно благодаря этому получил всё, чем сейчас обладал. Потому что нельзя было делать то, что он делал - для короля, для патрицианцев, для множества частных лиц, - не упиваясь этим. Нельзя было подчинять себе волю и разум других, если только воля и разум других не были слаще вина. И Лукас лишь теперь понял, что почти забыл вкус этой сладости. Почти совсем забыл… надо же.
Он думал об этом всю ночь, потягивая брагу и слушая пьяные песни товарищей по оружию. А утром отправился в свою палатку. Илье дремал на бочке у входа. Лукас разбудил его затрещиной. Оруженосец взвился на ноги и в панике завертел головой.
- А?! Что? Сэйр Лукас?!
- Вот удрал бы пленник, а ты бы и не заметил, - незло пожурил его тот и заглянул в палатку. Марвин не спал - сидел в углу на горе одеял, мрачно уставившись в угол, и выглядел заметно лучше, чем накануне. Похоже, отвар местного костоправа подействовал.
- С добрым утром, сэйр Марвин, - приветливо сказал Лукас. Тот вскинул на него ненавидящий взгляд. Лукас покачал головой: - Манерам вам ещё учиться и учиться. А я, между прочим, решил вашу судьбу. Илье, развяжи его.
Оруженосец обомлел, но приказ выполнил. Освободив руки Марвина, он тут же отскочил, будто боялся, что тот бросится на него (как дикий зверь, удовлетворённо подумал Лукас), но хозяин поймал его за плечо.
- Нет, останься. Я хочу, чтобы ты был свидетелем. Слушайте меня внимательно, мессер, - обратился он к Марвину. - Вы теперь здоровы, смогли бы освободиться сами, так что приглядывать за вами хлопотно. Ещё оруженосца моего прибьёте, а мне бы этого не хотелось. Да и надоело торчать ночами под открытым небом, предоставляя вам собственное жильё. - Марвин слабо вспыхнул, но Лукас, будто не замечая этого, продолжал: - Я не поступлю с вами так, как вы того заслуживаете. То есть не высеку, да. - Снова вспыхнул - эх, какой же он ещё мальчишка. - Я отпущу вас за выкуп, как и положено. Обращаться стану соответственно. Вы ни в чём не будете нуждаться, и сцены, подобные вчерашней, не повторятся. Но взамен вы должны пообещать мне, что не сбежите. Сделаем вид, что забыли ваше бесчестье в Балендоре и поведём себя так, как должно благородным мессерам. Что скажете? Но знайте, если вы всё же сбежите и я поймаю вас, то снова надаю оплеух.
Марвин слушал его речь, не перебивая и не шевелясь. Даже запястья не растирал - а ведь наверняка не на шутку затекли.
- Так что, мессер? Обещаете?
- Обещаю, - глухо ответил тот.
- Чудно, - кивнул Лукас. - Можете свободно перемещаться по лагерю, но не выходите за его пределы. Я рассчитываю на остатки вашей чести.
И он вышел из палатки, уволакивая за собой ошарашенного Илье.
- Мессер… мессер! - взмолился оруженосец, когда к нему вернулся дар речи. - Простите меня, но что всё это значит?
- Только то, что я сказал.
- И вы думаете, он не сбежит?!
Лукас пожал плечами и улыбнулся.
- Не знаю. Я бы сбежал.
Сперва ему казалось, что он умирает или уже умер. А потом понял: лучше бы так и было.
Лагерь герцогини оказался компактнее и удачнее расположенным, чем королевский, несмотря на то, что численность войск Мессеры превышала число солдат её брата. Марвин не знал, сколько времени прошло со дня последней битвы, но вряд ли много, и большую его часть он провалялся в бреду, изредка приходя в сознание и разглядывая тёмный свод палатки, сквозь прорехи в котором иногда пробивался блеклый дневной свет. Всё это время у него страшно болела голова. Палатка была одноместной, всегда наглухо зашнурованной снаружи, и никто в неё не заходил - не считая оруженосца, который заглядывал время от времени, чтобы накормить его и убедиться, что он не сбежал. Но Марвин даже не думал о побеге - в те дни ему казалось, что он никогда не выйдет из этой тесной духоты, что умрёт здесь, и ему этого почти хотелось. В голове не было ни единой мысли - только глухая тоска грызла сердце, словно червь - яблоко, погребённое под ковром прелых листьев.
Но потом он всё-таки вышел наружу - вернее, его выволокли, и он едва снова не потерял сознание от непривычно свежего воздуха, с силой ударившего в лёгкие.
То, что случилось позже, он старался не вспоминать. Хотя нельзя было не вспоминать. О нет, именно это надо было помнить. Всегда. До тех пор, пока он не заставит сэйра Лукаса из Джейдри пожалеть о том дне, когда он узнал о Марвине из Фостейна.
О Щенке из Балендора, думал Марвин, и эти слова, даже мысленные, даже не произнесённые вслух, снова и снова били его по лицу, били, били…
Нет, он не чувствовал вины от того, что сделал тогда на турнире. Смятение, горечь, злость - да, но не вину. Он и теперь бы поступил точно так же - даже зная, то воспоследует. Да и тогда знал, на самом-то деле - это было так предсказуемо. Только вот он ждал - почти надеялся, - что теперь каждый встречный станет плевать в него, едва завидев. Надеялся, потому что это было бы куда как лучше молчаливого сочувствия, которое он ощущал в Балендоре, когда Лукас из Джейдри хлестал его по щекам, и в лагере, у костра, когда он снова отхлестал его, на сей раз - словами, и это почему-то было хуже… Не могло, просто не могло, некуда уж хуже - а всё равно было.
Потом, уже под утро, проснувшись с куда более ясной после лекарских трав головой, Марвин лежал на спине, глядя на мутный свет под куполом палатки, и думал, что, может быть, было бы лучше, если бы Лукас выполнил вчера свою угрозу и в самом деле высек его - там, на глазах у всех… Было бы лучше, потому что это опозорило бы его куда сильнее, чем самого Марвина - так же, как Марвина опозорил удар в спину, который он нанёс. Кажется, Лукас понимал это - и потому ограничился прилюдной угрозой, которую так и не воплотил, оставшись чистым и вновь облив грязью Марвина. Он думал об этом и чувствовал, как сотни игл впиваются в глаза, горло, сердце, - это было невыносимо.
"Как же он делает это, - бессильно думал Марвин, - как? Почему каждый новый его поступок оставляет меня в дураках?"