ЭККА ПЕРВАЯ, из которой читателю становится совершенно ясно, что посты имперской почты далеко не всегдаскрупулезны в соблюдении устава
К посту имперской почты всадник подъехал около полуночи, когда ливень, казалось бы, подуспокоившийся с наступлением тьмы, вновь ударил во всю силу; ветер хлестал в лицо каплями, твердыми, словно пращные ядрышки, и зеленоватые молнии вспарывали небо, вырывая из мрака - черным по белому - зубчатую изгородь с башенкой
- Приехали, - сказал человек коню, и конь радостно фыркнул в ответ
Устали оба. Весь день, начиная с полудня, солнце, спрятавшись за густые, почти прижавшиеся к земле облака, парило и давило, мешая дышать, до одури хотелось есть, а заводной меринок вместе с седельной сумкой, полной припасов, остался там, за спиной, выкупом за жизнь, уплаченным ватаге лесных.
Невелика была ватажка, всего пятеро, и только один при большом луке, так что в иное время путник, быть может, и поиграл бы с лешими в войну - не без надежды на победу, но нынче он не принадлежал себе; гонец есть гонец, его долг - исполнить поручение пославшего и доставить отвег. Впрочем, и лесные оказались понятливы; они не стали лезть на рожон, потребовав плату за проезд и удовлетворившись половиной…
Сейчас и давнишнее приключение, и холодный хлещущий дождь казались смешными мелочами, и всадник позволил себе ухмыльнуться.
Вот сейчас приоткроются узкие воротца, а за ними - теплый очаг, горячая похлебка и - почему нет? - чаша огнянки; задать коню овса и - спать. Понятное дело, все это не бесплатно, даром только имперских почтарей принимают, но ведь и кошель за пазухой не пуст: ни много ни мало - восемь сребреников отсыпал на дорогу господин, не поскупился; велел только, обернись поскорее…
- Эй, открывайте! - крикнул всадник, задрав голову.
- Пароль? - отозвался простуженный бас из надвратной будки.
- По воле Вечного!
- Воистину так, - подтвердили сквозь дождь. - Кто таков?
На этот вопрос можно было бы и не отвечать, хватит с них и пароля… но уж больно хотелось, чтобы там, за изгородью, забегали, засуетились, спеша распахнуть ворота.
- Гонец графа Баэльского к Его Высокому Священству магистру Ордена! По особой надобности!
Получилось именно так, как следовало: веско и внушительно.
Однако никто не поспешил суетиться. А дождь все крепчал и крепчал.
- Гонец графа Баэльского! - закричал всадник, приподнявшись на стременах, и в голосе его гнев смешался с изумлением. - Откройте ворота, козлы!
Ответа не было. Разве что в островерхой будочке кто-то невнятно зашептался, но шепот почти тотчас умолк.
Тяжелым нескончаемым потоком падал на землю ливень, и очень хотелось есть.
- По воле Вечного! - еще раз надрывно крикнул гонец, и конь жалобно заржал, но на сей раз будка не откликнулась вообще; никто даже не шептался… да и был ли он, этот шепот, или пригрезился в шуме дождя и всхлипываниях ветра?
Над головой дважды сверкнула молния. Кривые мертвенно-бледные губы небес распахнулись в рваной усмешке, вновь показав всаднику весь пост, такой близкий и такой недоступный. Невероятной силы раскат грома потряс землю, заставив коня вздрогнуть и отпрянуть от запертых ворот.
Пробормотав проклятие, всадник развернулся и поскакал назад.
В густой мокрой тьме несся он по размокшей лесной тропе. Грязь стонала и чавкала под копытами, голые сучья хлестали по рукам и ногам, высокие придорожные кусты, выныривая из мрака, цеплялись за промокший насквозь плащ, впивались, как когти полуночного оборотня. Но всему приходит конец, и вскоре справа - негромко, словно из-под земли - послышалось приглушенное пение, а спустя мгновение-другое сквозь стену воды проглянул желтоватый свет.
Всадник резко осадил лошадь.
Скачка приглушила бешенство и усмирила обиду. Всему свой час. С утра пост так и так откроет ворота, тогда-то и будет время разобраться с охраной, и он заранее кое-кому не завидует. А в "Трех гнуэмах" вполне можно скоротать ночь. Нарушение, конечно, ибо гонец при исполнении должен сторониться всякой опасности, а значит, и харчевен, в которых подчас чего только не случается, но…
Конь шумно вздохнул, соглашаясь: верно, господин; устав уставом, а не первогодки же мы с тобою, в самом-то деле, чтобы ночевать, как начальством велено, под открытым небом, тем паче - в грозу.
Спешившись, гонец подвел коня поближе к тяжелым, почти таким, как у поста, воротам и постучал.
- Эй! Заведение закрыто! - сообщили изнутри. - Утром приходи!
Прав хозяин. В этих местах ночью принято беречься, да и указ такой от властей есть. Ну, ничего, отопрут. Жаль, правда, этой дорогой давненько ездить не доводилось; старый хозяин вспомнил бы знакомца, да помер он, завещав постоялый двор брату.
Как бишь его?!
- Открой, почтенный Мукла!
- Ты что, порядков не знаешь? - голос за воротами стал еще раздраженнее. - Как светать станет, так и стучи, милости просим. А сейчас…
- Отопри, Вечного ради! Я заплачу серебром! - закричал гонец, настойчиво колотя вратным молотом в тесаные доски.
- Э? - голос чуть смягчился. - Да один ли ты?
- Двое нас. Я да конь, никого больше…
- А почем мне знать, что не врешь? - усомнился голос, но все же сквозь шелест ливня послышались шаги, зашуршал засов, заскрипел замок, загремела цепь, и ворота наконец приоткрылись. - Ну? - хмуро спросил выглянувший в щель толстяк; за спиной его маячил некто громоздкий с алебардой наизготовку. - Чего тебе?
- Впусти, почтенный Мукла! Мы с конем голодны и утомлены. Заплачу вдвое!
- Вдвое, вдвое… - Толстяк шмыгнул носом. - А что, как на посту узнают? Пени-то нынче ой какие, себе дороже выйдет…
- Втрое заплачу!
- Ну, ежели так…
Через просторный двор путник прошел уже почти валясь с ног; чьи-то проворные руки, перехватив повод, приняли коня; негромко скрипнула, распахиваясь, дверь в сухое, душное тепло харчевни - и сделалось хорошо.
Хотя и людно.
В густом чаду, поднимавшемся к низким сводам, очертания расплывались, словно призраки в ночи, но все же можно было различить и группку селян, дремлющих, уложив голову на стол, и пять-шесть ландскнехтов, и необъятную девку с пышно взбитыми рыжими волосами, жеманно хихикающую на коленях одного из меченосцев.
- Похлебки, дражайший Мукла! Горячей похлебки, жаркого и… - Гонец на миг замешкался; очень хотелось огнянки, хотя бы глоток, но, увы, постоялый двор - не имперский пост, где опасаться нечего. - И, пожалуй, вина.
Попробовав на зуб сребреник, Мукла сменил гнев на милость; невесть откуда возникла грудастая немолодая баба, супруга трактирщика, неуклюже поклонилась, набросила на стол полотняную скатерть.
Озноб понемногу уходил, напряжение уступало место покою.
Слышно было, как за окном дождь с диким упрямством хлестал по размокшей глине, тормоша и дергая кроны деревьев; вода ликовала и бесилась, раскаты грома то и дело обрушивались на крышу.
В очаге шипел огонь, потрескивали дрова, дымное, сонное тепло расплывалось по комнате, нежа и одурманивая.
Удобно рассевшись на угловой лавке, гонец прикрыл было глаза, но тотчас тревожно вскинулся.
- Мой конь! Мой конь остался на улице, под ливнем!
Трактирщик покосился на мальчишку-подручного; кивнул.
- Не беспокойся, уважаемый, навес и солома входят в плату…
- Но мой конь не признает соломы!
- Хм. Овес нынче дорог. Ты готов заплатить вдвое и за овес?
Следовало бы одернуть разбойника, но сил уже не было. Тем более похлебка оказалась густой и наваристой, жаркое - мягким и отменно прожаренным, вино хотя и разбавленным, но не так уж сильно, а спать, как ни странно, расхотелось.
За соседним столом тем временем возобновился разговор, прерванный появлением нового постояльца. Ландскнехты, судя по нашивкам - из гарнизона Старой Столицы, праздновали отпуск; были они веселы, зычноголосы и явно при деньгах.
Здравица следовала за здравицей; взвизгивала рыжая, переходя с колен на колени; девка-подавальщица сбивалась с ног, спеша исполнять новые, все более прихотливые заказы, хозяин же, ублажив щедрого новичка, властным жестом отпустил жену, а сам поспешил вернуться к компании и продолжить прерванную беседу.
- И что же, доблестные, вы везли его вот так, впятером?
- А как ты думал? - оскалился старший из вояк, седой и щербатый. - Мне, скрывать не стану, капитан говорил: возьми-де, Каттве, еще десяток парней, для надежности… а я ему грю: э, ваша высбродь, ни к чему мне лишние людишки. Своих людей я знаю как облупленных, вот с ними и повезу, а иначе - кому иному поручайте. А он мне: дескать, как знаешь, а только ежели упустишь, тады, считай, каторга за благо выйдет. А я ему…
- А господин сержант ему и грит, - нарушая все правила учтивости, вставился в разговор самый юный из меченосцев, прыщавенький и курносый, - вы, мол, господин капитан, нам приказ дали? Дали. Вот теперь весь спрос с нас, только пускай клетка…
- А ну, цыц, Огрызок, - восстановил субординацию старшой, - затихни, когда старшие говорят. Да, - он громко икнул и утер губы тыльной стороной ладони, - ты вот, к примеру, Мукла, прикинь: кабы тебе такое поручили, с чего б начал?
Трактирщик сделал большие глаза.
- Да я б, господин сержант, ни в жисть…
- То-то! - Седой, похоже, услышал именно то, что хотел. - Вот потому, друг ты мой Мукла, ты тут меня нынче винцом поишь… - он икнул трижды подряд, - скверным винцом, кстати, а я тебе денежки плачу, не считая. Осознал?
- Как не осознать, господин сержант?
- Молодец. Соображаешь!
- А иначе нам нельзя, господин сержант… Мукла хихикнул.