…и врал ведь, волкодлак несчастный, когда говорил, что пан Острожский со страху отравился. Чего ему бояться? Следствия? Суда? Каторги?
Что ему предъявить могли?
Мошенничество? Так оно не состоялось, да и поди докажи, что он не собирался полученные от акционеров деньги в шахты вкладывать. Принуждение к браку? Помилуйте, не такое уж это преступление… да и снова выйдет Евдокиино слово супротив его…
Покушение на княжича?
Похищение?
Серьезней, но при хорошем адвокате можно, и тут плаха не грозит… да и то, стал бы Лихо дело до суда доводить?
Колдовка, за сговор с которой могли дать лет десять каторги?
Поди ее поймай… а от слов своих пан Острожский откреститься бы мог… или же, напротив, не откреститься, но оказать содействие следствию, за то и получил бы свободу…
Нет, не было у него причин яд принимать. Более того, не походил он на самоубийцу… нет, Евдокия не то чтобы со многими знакома была, но чутье ей подсказывало, что умер пан Острожский не сам и неспроста, и что смерть эта взволновала Лихо куда сильней, чем он это показать пытался, и что связана она как-то и с Серыми землями, - и с Хозяйкой их…
Спросить?
Промолчит, не желая Евдокию впутывать в странное, не замечая, что в странностях этих она по самые уши увязла. А то еще и соврет, хотя врать неспособный совершенно.
- Я вернусь, - сказал он и ладонь поцеловал. - Не теряйся больше, ладно?
- Не потеряюсь.
Пообещала.
И екнуло болезненно сердце. Тревожно. Отпускать его тревожно, тянет вцепиться, повиснуть на шее, воя и голося по-бабьи, делая что угодно, лишь бы остался… страшно, что уйдет навсегда.
- Я скоро.
Ложь… или правда? Пока еще правда.
- И ты права, Ева… он глупости говорил. Не надо тебе их слушать. - Лихо гладил и ладонь, и пальцы Евдокии.
- Конечно, глупости…
А в дом не пошел.
…вернется. Ночью вернется. Стукнет камушком в окно, чтоб открывала… об этом думать надо, а с паном Острожским разберутся.
В Цветочном павильоне было пусто.
А вот в собственной комнате ее, Евдокию, ждали. Гостья скромно сидела на стуле, сложивши руки на коленях.
- Доброго дня, - сказала Евдокия со вздохом.
День был каким угодно, но только не добрым.
- Здравствуйте. - Гостья встала и вздернула острый подбородок, который с момента прошлой встречи словно бы стал еще острей. - Мне сказали, что я могу подождать вас здесь.
- И… чем обязана?
А она к визиту готовилась тщательно. Платье из темно-лиловой парчи, щедро отделанное кружевом. Высокие перчатки. Шляпка, украшенная чучелами певчих птиц и виноградом.
Ридикюль.
И кружевной зонт, на который Брунгильда Марковна опиралась, словно на трость.
Пусть бы сама она, несмотря на парчу и кружева, была как-то особенно некрасива, рядом с нею Евдокия ощутила себя едва ли не оборванкой. Вспомнилось вдруг, что платье измято и, кажется, порвано даже… и пятна эти зеленые, травяные, еще и красные кровяные. Коса растрепалась… и руки у нее без перчаток, а потому грязь под ногтями видна.
- Нам необходимо поговорить! - сухо произнесла Брунгильда Марковна.
О чем?
О ком…
…вспомнилось вдруг некстати, как на вокзале она, Брунгильда Марковна, жеманясь и хихикая, опиралась на руку Лихослава…
- Вы, несомненно, молоды и привлекательны. - Это прозвучало почти обвинением, и острие зонта уперлось Евдокии в грудь. Двумя пальчиками она зонт отвела, а то мало ли, вдруг вдова известного литератора чересчур возбудится беседой… - Но этого мало! Недостаточно!
- Простите… - Евдокия на всякий случай и к двери отступила.
- Вы должны понять, что Аполлон - тонкая творческая натура…
- Кто?
- Аполлон!
- Аполлон… - протянула Евдокия, разом успокоившись. - А что с ним? Шанежков объелся? Или опять рифму найти не может?
- Насмехаетесь… - Зонт выпал из ослабевшей руки, а сама Брунгильда Марковна, разом растеряв прежний запал, рухнула в кресло. - Он… он сущее дитя! Юный! Доверчивый! С душой открытой, в которую каждый способен плюнуть… он гений!
- Допустим. - Евдокия зонт подняла и протянула хозяйке.
- Он совершенно определенно гениален!
- Конечно.
Брунгильда Марковна всхлипнула.
- Но и гению нужна поддержка! Он только и говорит что о вас… а вы… вы здесь, а не с ним… не подумайте, что я вас обвиняю… вы слишком молоды, чтобы осознать, какая на вас возложена ответственность!
- Какая?
Евдокия окончательно перестала понимать, что происходит, и несколько растерялась.
- Огромная! Перед ним! Перед всем культурным обществом! Перед человечеством!
Вот только ответственности перед человечеством Евдокии для полного счастья и не хватало. Брунгильда же Марковна, вдохновленная тем, что ее слушают, продолжила:
- Судьба одарила вас великой миссией, но есть ли у вас силы, чтобы исполнить ее?
- Простите?
- Сумеете ли вы посвятить всю себя ему?
- Кому?
- Аполлону! - Это имя Брунгильда Марковна произнесла басом, несколько неожиданным для ее тщедушной фигуры.
- А… - Евдокия сняла лепесток ромашки, прилипший к подолу ее платья, которое следовало считать безнадежно испорченным. - А… мне обязательно посвящать себя ему? Нет, вы не подумайте… гений и все такое, но как-то на эту жизнь у меня другие планы.
Брунгильда Марковна молчала.
Долго молчала.
И наблюдала за мухой, которая кружила по комнате, нарушая трагическую тишину момента препошлейшим жужжанием.
- Значит, - глухо произнесла вдова великого литератора, - вы… не собираетесь… возложить себя на алтарь… служения…
- Не собираюсь.
Воспоминания об алтаре заставили Евдокию поежиться.
- Я так и знала.
Это прозвучало обвиняюще, и, пожалуй, в день другой Евдокия, быть может, усовестилась бы.
- Вы слишком молоды… неспособны осознать всю важность миссии…
- Неспособна, - покаянно произнесла Евдокия. - Но вы…
- Я? Я… я готова на все… ради гения… чтобы талант воспылал… на радость людям… отдать всю себя…
- А он?
- А он… он мне предложение сделать хотел…
- Но не сделал?
- Говорит, что без мамы нельзя… - Брунгилвда Марковна вздохнула. - И вас все время вспоминает… и я подумала… он к вам сватался, а вы отказали.
- Просто поняла, что неспособна… всю себя - и на алтарь…
- Это очень ответственно с вашей стороны, - одобрила Брунгильда Марковна. - Знаете, я шла сюда… я вас помню… вы показались мне крайне несерьезной особой… а ведь поэта каждый обидеть способен. У Полюшки очень тонкая нежная душа… и я решила, что ваш отказ его глубоко ранил, поэтому он и боится… думала, что если поговорю с вами… а вы с ним…
- Вы хотите выйти замуж?
Брунгильда Марковна смутилась.
И покраснела.
Краснеть она начала с подбородка, что мелко затрясся, выдавая волнение, в которое привел даму вполне себе невинный вопрос. Вдова известного литератора громко вздохнула.
Выронила ридикюль.
И, прижав ладони к бледным щекам, призналась:
- Хочу…
- За Аполлона? - на всякий случай уточнила Евдокия.
- Да… поймите, он такой… милый… очаровательный… беззащитный в этом жестоком мире!
Вот уж на беззащитного Аполлон походил слабо, но Евдокия кивала, четко понимая, что спорить с женщиной если не влюбленной, то всяко вознамерившейся сочетаться узами законного брака чревато.
- И без меня он пропадет! - воскликнула Брунгильда Марковна и пожаловалась: - Он вчера конфеток переел. А я ему говорила, что ему много нельзя! Не послушал… и теперь обсыпало всего.
- Ужас какой…
- А намедни молока выпил порченого. И я ж говорила кухарке, что оно скисло, вылить надобно. Так нет ведь! Глупая баба блины затеяла… а Полюшка молочко и выпил… пить ему захотелось… самолично на кухню отправился…
- Погодите! - Евдокия вытянула руку, обрывая рассказ, ибо заподозрила, что быть ему долгим и на редкость подробным. - Значит, вы хотите выйти за него замуж, а он не хочет делать предложение. И вы думаете, что виновата я, поскольку ему отказала? Так?
Брунгильда Марковна не ответила, но лишь потупилась.
- Знаете… у него ведь мама имеется…
- Да, Полюшка мне рассказывал. Страшная женщина! Она слишком авторитарна! Полагаете, это из-за нее… и что мне тогда делать?
На этот счет у Евдокии имелась идея.
- Пообещайте, что купите ему собаку.
- Кого? - Брунгильда Марковна опешила.
- Собаку. Щенка. Скажите, что подарите на свадьбу…
- А зачем?
- Ему хочется.
- Собаку… - Кажется, эта мысль была для Брунгильды Марковны внове. - Думаете, он…
- Уверена…
- Собаку… - Вдова подняла и ридикюль, и зонт, сунула их под мышку. - Бедный мой мальчик! Он рос в невыносимых условиях… у него даже собаки не было!
Брунгильда Марковна всхлипнула…
- Отсюда в его стихах скрытая боль… вчера он создал новый шедевр… Только послушайте! В очей коровьих зеркалах…
- Не надо! - взмолилась Евдокия и поспешно добавила: - Я… не чувствую себя способной оценить сие… творение по достоинству. Не доросла еще… наверное…
К счастью, Брунгильда Марковна настаивать не стала.
- У вас все еще впереди, - обнадежила она, прижимая ридикюль к сердцу. - Вот увидите… главное, видеть сердцем… мы готовим к изданию сборник Полюшкиных стихов… "Вымя".
- Что?
- Решили назвать его "Вымя"… символично, правда?
- Очень.