Вдали от дома, вблизи от дома
1
Хорошо, безлунная выдалась ночь. Только вот идти приходилось на ощупь. Утя с Зайцем, пока лодку несли на себе, три раза на землю с ней падали. Лодочку эту еще Летяй, Утин отец, своими руками выдолбил. И как ни горько Уте было с ней расставаться, а Ягодке он не мог отказать - он это только недавно понял - ну вот ни в чем.
Ягда и Щука ждали мальчиков на берегу. Хорошо, конечно, что темная выдалась ночь, а только всё время приходилось попискивать - тоненько, чтобы на мышек выходило похоже, чтобы мальчики их нашли. Потому что по-птичьи кричать было никак нельзя - тогда бы дозорные спохватились, а может, и хуже того - всё Селище поднялось. Попискивали, зябко ежились. А потом Щука тихонько вздохнула:
- Нет, я бы так никогда не смогла. Там же земля степняков! А потом? Вдруг земля совсем кончится! И как свалишься за ее край!
- И свалюсь, - устало сказала Ягда. - Всё лучше помолвки этой!
Она о стольком сегодня уже передумать успела, что никакие Щукины страхи не могли ее испугать.
- Ты к Степунку не забывай, заходи, - попросила. - Он любит, когда с ним разговаривают.
- А он что? - удивилась Щука, громко, во весь голос: - Он разве понимает по-нашему?
Поэтому мальчики их и нашли. Сначала лодчонку вперед толкнули, а потом сами со склона съехали. С земли поднялись, отряхнулись, и молча стоят. Потому что Утя от слов боялся расплакаться. А Заяц, с тех пор как Удала словам учить стал - всякий день по четырем-пяти новым - себя уже взрослым почувствовал и попусту слов не ронял.
И тогда Ягда решила сказать - так сказать, чтобы всем запомнилась эта минута.
- Внуки вепря! - и помолчала. - А ведь я была бы вам хорошей княгиней.
И Утя сразу захлюпал носом и молчком сунул ей в руку весло. А Заяц сказал наконец:
- Береги тебя Перун!
И Щука добавила:
- И Мокошь храни, и Дажьбог, и Стрибог тоже!
- Лодку на воду! - повелела Ягда.
И мальчики подтолкнули долбленку в реку. Ягда в нее уселась, в ноги поставила мешочек с орехами и сушеными ягодами, на плечи набросила покрывало из беличьих шкурок. Потом оттолкнулась веслом. И всё - кругом была лишь вода и ночь. И были они одинаково черного цвета.
- Мы будем ждать тебя всегда-всегда! - это был Утин всхлип, но как же он был уже далеко.
Ночью было невозможно представить, что вокруг - еще знакомые берега. Потому что ночь незнакомым делает всё. Сам себе человек среди ночи и то почти незнаком. Бесстрашной девочкой была Ягда, но это - среди дня. А сейчас, чем уже становилась река, чем ниже склонялись над нею ивы, вдруг хлесткими ветками ударяли в лицо, тем делалось ей страшнее. А когда на небе появилась луна - девочка так ждала ее мерного света! - прежде невидимые деревья превратились в чудовищ. И каждое норовило ее испугать: или бросившись с шумом к воде, или только лишь корень свой скрюченный к девочке протянув, будто огромную волосатую лапу. А еще деревья зачем-то ухали разными птичьими голосами. Или жутко подмигивали светляками. Иногда над самой ее головой проносились летучие мыши. Или кто-то вдруг сильно толкал лодку снизу - хорошо, если дух реки, а ведь это могли быть и души утопленников…
В утренних сумерках река ненадолго сделалась шире. А потом - была ли это все та же Сныпять, понятная и прозрачная, поспешающая, но медленно, как говорил про нее Родовит, и Ягду учил в каждом деле вести себя так же? - или это была уже совсем другая река? - и тогда, как было к ней обращаться, чтобы ее унять? - на рассвете эта чужая река сделалась уже невозможно узкой и быстрой. Река стала вертеть лодчонку, будто осиновый лист. А потом - так лошадиная кожа передергивается и сбрасывает с себя ненужного овода - чужая река подбросила лодку. И Ягда оказалась в воде.
- Что я тебе сделала? Я даже не знаю твоего имени! - в отчаянии кричала девочка и боролась с холодной и вздорной рекой. - Корень дуба! - хорошо хоть это имя она знала и вовремя назвала. Корень дуба был в этот миг над самой ее головой. Девочка за него ухватилась и что было сил стала вытаскивать из реки всю себя. Получилось! Она оседлала огромное, при свете утра уже нисколько нестрашное корневище и увидела: чужая река уносила прочь ее лодку. А рыжее беличье покрывало сначала долго кружила на месте, а потом, наигравшись, утащила на дно.
2
Чтобы лететь на облаке, надо быть легче ветра. "Как такое возможно? - с перехваченным горлом думал Кащей, а потом думал так: - Рядом с Симарглом и не такое возможно". Ведь они же уже летели! Лежали на облаке, как мальчишки лежат на плоту и рассматривают водоросли, рачков, рыбешек. Только вместо водорослей под ними едва заметно колыхались леса.
"Здесь люди уже не живут, - как обычно, без помощи голоса говорил Кащею Симаргл. - Здесь живут только духи вод и деревьев".
"Эти духи живут вечно, как боги?"
"Нет, они, как и люди, рождаются и умирают".
"А тогда для чего они? - почему-то разволновался Кащей. - И вообще, всё-всё остальное, кроме богов, всё, что исчезнет, - зачем?"
"Сначала спроси у себя: зачем то, что никуда не девается, не исчезает: камни, боги или небесный камень - луна?"
"Но это же ясно! - Кащей перестал смотреть вниз, он сел, обхватил руками колени. - Чтобы жить всегда! Вечно!"
"Жить и не изменяться?" - в улыбке Симаргла ему послышалось сожаление.
"Люди… и особенно дети, да? Они могут становиться другими! Лучшими, сильными!.. Да?!" - от волнения мальчик вскочил.
"Жить и небесное делать земным, понимаешь? Пусть на короткий миг. А все-таки это чудо! И оно непосильно богам".
Кащей не был уверен, что понял услышанное. Что такое небесное? Облако? Вот устанет оно, приляжет на землю и станет земною росой. Нет, Симаргл говорил не об этом. Он о том говорил, что может сам человек. Человек - даже бог не может. Но что?
"Не спеши! - улыбнулся Симаргл. - Однажды настанет день, и ты это поймешь".
А Кащей от смущения, оттого, что он весь был для юного бога прозрачен - как бывают прозрачны только мальки! - снова улегся на облако. Из зеленых, багряных и желтых деревьев вытекала река, мускулистая, быстрая. На своем узком хребте она несла небольшую лодчонку. И, увидев ее, Кащей почему-то разволновался, спросил:
"А боги… Симаргл! Они, ну… влюбляются - как люди или как дети?"
"Да… Но люди и дети о любви знаю больше богов. Много больше! Потому я и дал тебе этот меч… Меч-разящий-во-имя-любви!".
"Это правда? - мальчик был изумлен. - Это и есть его имя? - и увидев вдруг Ягду так близко перед собой, как если бы она была рядом, на облаке, жалобно попросил: - Симаргл! А сейчас не смотри в мои мысли!"
"Хорошо!" - улыбнулся Симаргл. Он прошелся по облаку. Взбил его там, взбил здесь. Оглядел, остался доволен.
А Кащей вдруг увидел: пустая лодчонка попала в водоворот, закружилась в нем и исчезла, точно в змеиной пасти.
3
- Мамушка, накрой! - во сне бормотала Ягда, ежилась, нащупывала рукой покрывало… И вдруг проснулась, и всё поняла: она спала в дупле дуба. Был уже яркий день. Но одежда на ней до сих пор не просохла.
С черной ветки на Ягду смотрела белка. В лапе у нее был орех.
- Дай мне, - попросила девочка. - Я есть хочу! Очень! - и протянула руку.
Но белка повернулась к ней пышным хвостом, тряхнула им и убежала.
"Медведя с волком тем более ни о чем не попросишь", - подумала Ягда и с тоской поняла, кто на всем белом свете на зов ее, может быть, и отзовется.
- Хворости-напасти! - и высунулась из дупла. - Заберите меня поскорей! - и увидела: на земле, в прошлогодней бурой листве, лежит оброненный белкой орех.
4
Чем суше, чем ниже делались внизу травы, тем сильнее сжималось у мальчика сердце. Облако двигалось над землею так низко, что даже сусликов можно было в траве различить. Они стояли на холмиках и тянули мордочки вверх. Неужели они тоже могли видеть Кащея? А потом внизу заклубилось овечье стадо - будто облако отразилось в реке. А потом зароился табун темно-серых коней. И сердце Кащея сжалось еще сильнее.
- Мой шатер! - вдруг выкрикнул мальчик голосом и губами. И осекся.
Среди дюжины островерхих шатров, так похожих на степняцкие шлемы, их шатер был самым большим и красивым. Возле шатра Локпаса и Арти, две его старших сестры, доили коз.
- Моя мать! - снова крикнул Кащей. С другой стороны шатра его мать, взяв за руки младших братьев, кружили их над землей. - Отпусти меня! Я хочу слышать их смех!
"Они уверены в том, что ты мертв, - в голосе юного бога не было сожаления. - Они уверены в том, что ты уже не станешь другим!"
- Отпусти меня! - гневно сказал Кащей.
"Для того мы и здесь, - согласился Симаргл и не сразу добавил: - Чтобы ты всё решил сам!"
- Я решил! - закричал Кащей и приблизился к краю облака.
Но когда его мать, кружившая младших братьев, со смехом запрокинула к небу лицо - он в испуге отпрянул. Помолчал, обернулся к Симарглу:
"Хорошо, что я видел их, - и опять помолчал. - А теперь я хочу стать другим… Я хочу попробовать стать другим. Лучшим, да? Ты мне в этом поможешь?"
Вниз Кащей уже не смотрел.