"Значит, ты… - и Кащей попятился, набираясь храбрости, чтобы сказать: - Ты не мой бог тогда!"
И ужаснулся, когда это услышал. И опустил меч на плато, и побежал, сам не зная куда, уже горлом, уже губами крича:
- Я должен им отомстить! Я же для этого стану самым храбрым на свете! Наши боги учат нас так! А они не глупее тебя!
И добежал до края плато, и увидел: дальше бежать уже некуда. Бездна зияла возле самых Кащеевых ног. И тогда мальчик двинулся в бездну - по отвесной стене. Сначала нога легко находила опору, порою размером не больше ступни… Но вот нога заскользила по отвесному камню и зависла над пустотой. Теперь он лепился к скале, будто случайно проросший росток. Только корней, чтобы лепиться, у мальчика не было.
Щит Симаргла спустился за ним почти в то же мгновение. Мальчик поднял глаза. Юный бог улыбнулся:
"Нам нужно еще о многом поговорить".
Над бездной висеть было страшно. И все-таки мальчик немного помедлил. Вздохнул. А потом прыгнул в щит, словно бы в колыбель. И она закачалась и медленно двинулась вверх.
"Люди просят богов обо всем! - плыл и думал Кащей. - Обо всем, чего только желают! А прощения? Почему они никогда не просят у них прощения?"
Но когда он увидел Симаргла близко-близко перед собой, у него это сделать тоже не получилось.
Родовит в западне
1
Из леса казалось, что это - пожар. Фефила так и подумала: снова змееныш набедокурил. А когда подбежала поближе, поняла: это люди теснят лес под новую пашню - сжигают его, потом станут корни из земли корчевать… Но сначала люди кланялись каждому дереву:
- Дух дерева, уйди! Дух дерева, не мсти! - это Лада так говорила и птиц выпускала из клетки, чтобы души деревьев задобрить.
Птичек этих в силки наловили дети. И теперь стояли и спорили: чья синица? Щука кричала: моя! А Уте казалось, что нет, что синица эта его. И так они громко трещали - громче птиц. Кореню даже шикнуть на них пришлось. Вместе с Ладой поклоны деревьям клал и Корень, потому что его звали так. И людям казалось: значит, его мольбы скорее до деревьев дойдут.
Жар был тоже тут - как без него при пожаре? Ходил и деревья огненным языком поджигал. И Ладу с Коренем торопил: нечего, хватит с духами разговаривать. Если и стоит кому поклоны класть, так это Велесу, несправедливо в темницу земли заточенному, а только и в этой темнице Велес лучший из всех богов! - так говорил змеёныш и себя еще больше словами этими распалял, и еще от этого яростнее деревья палил.
Пугали людей эти слова. Но больше слов их пугало, что слушает их Родовит, на посох свой опирается, хмурится, а молчит.
А Жар уже шел к ним по пепелищу босыми ногами - и ничего ему не делалось от горячих углей! - шел и кричал:
- Грех не грех, если Велес - твой бог!
- Мой бог тот, - выдохнул Родовит и посохом о землю ударил, - чье имя вымолвить разом не хватит сил!
- А с тобой, отец, - это Жар ему бросил при всех, - у нас еще будет вдвоем разговор!
И снова ахнули люди, потому что потупился, промолчал князь-отец. И снова подумали люди: не потому ли, что Жар невредимым оттуда вернулся, откуда живыми не возвращаются?
А Фефила чихнула - это ветер дым до нее от пожара донес, - и прочь, на княжеский двор побежала.
Который уж день Ягда в постели лежала: то забудется, то глаза ненадолго откроет… С тех пор, как вернулся Удал - вот с той самой ночи. И в рот еды не брала, совсем никакой. Потому и несла ей Фефила из леса голубику, морошку, а еще малины последней - пестрая, вкусная вышла охапка.
Перед высоким крыльцом Фефила всегда робела - трудно было зверьку карабкаться на крыльцо. А тут как раз Мамушка шла по двору, увидала Фефилу, за шкирку ее ухватила:
- Может, твоего хоть немного поест! - и в дом понесла.
Очень этого не любила Фефила, чтобы ее таскали вот так. Фыркала она на это обычно, задними лапами воздух царапала. А тут и не охнула даже - только бы девочку увидеть скорей.
А Ягда опять в забытьи лежала. Ржаные волосы разметались, щеки маком горят. А пальцы крепко чужой амулет держали. Увидела это Мамушка, руками всплеснула:
- Такую нечисть… И надо же было - на себя! А от него-то, может, и вся напасть! - и пальцы девочкины бросилась разжимать.
Не отпускала девочка амулет. Только проснулась от Мамушкиных стараний, села на тюфячке и еще теснее к себе чужой оберег прижала. А потом подняла его, к самым глазам поднесла… А были на том амулете две неподвижных скрещенных сабли, а еще вниз свисали пять вертких ножиков, небольших - с ноготок. И вот зазвенели вдруг эти подвески-ножи. А может быть, просто руки у девочки дрогнули? А может быть, это издалека звон пришел - может, Ляс струны тронул?
А только вскочила Ягда:
- Я знаю! Я теперь знаю! Он жив!
И мимо Фефилы к двери на нетвердых ногах побрела. А вниз по крыльцу уже почти и бежала. Степунка ей нужно было увидеть. И вестью этой с ним поделиться.
После того, как Удал бессловесным вернулся, на другое же утро, прибился к их табуну Кащеев маленький конь. И Ягда его Степунком назвала, и себе его попросила. Теперь Степунок в конюшне стоял рядом с буланым, отцовым. Увидел он девочку и негромко заржал. А Ягда за шею его обхватила:
- Он жив! Слышишь? Жив!
А маленький кряжистый конь посмотрел на нее умным глазом и словно сказал: конечно, уж я-то знаю!
2
Вот будто бы наипростейший вопрос: для чего живут люди? Не степняки - что мы знаем о них? И не ладейные люди, хотя о них мы кое-что еще и узнаем. Нет, хорошо уже нам знакомые люди из Селища: вот они - для чего? Для Родовита и в самом деле проще этого вопроса было не отыскать. Хрупок мир, неустойчива, ускользающа мера тьмы и света, ночи и дня, тепла и мороза, суши и ливня, голода и избытка, черноты земли и белизны облаков - вот между ними человек и поставлен, чтобы меру эту хранить. А еще - для чего бы? И потому когда среди ночи вдруг разбудил его Жар и повел для разговора вдвоем на капище, к идолам Перуна и Мокоши, быстрым шагом повел - быстрее, чем мог Родовит, и когда по дороге снова стал про Велеса говорить… Что же, подумал на это князь, а ведь Жар тоже прав: если между землею и небом стоит человек - значит, и между Велесом и Перуном. Значит, Велеса тоже нельзя забывать. Идол Велеса был - хороший, большой, деревянный! Он на подходе к топи стоял. И когда разливалась топь, ходили к этому идолу люди - просили Велеса воды унять. А потом свалился в топь идол, не к кому стало ходить… Да и сушь вон сколько стояла. Велесом разве детей теперь только пугали. Или болезни, немочи разные отсылали: иди, мол, к Велесу под ребро! Тяжело, надолго задумался Родовит, пока они с Жаром до капища шли.
А только когда пришли они темной ночью на капище и когда объявил ему Жар, что теперь у них Велес должен быть первым богом над всеми другими богами, а идолов Мокоши и Перуна убрать надо с капища, а еще лучше сжечь и золою новую пашню присыпать, не поверил ушам Родовит, осторожно сказал:
- Мой сын, рожденный лучшей из женщин…
А Жар будто этого только и ждал.
- Да, - сказал, - кстати! О маминой воле! Ты не забыл? Или я забыл тебе это сказать? Одним словом, отец, твой княжеский посох… ты ведь стар уже… должен мне перейти! - и не дав Родовиту опомниться: - А чтобы Ягода не осталась в обиде… Я так думаю… Я женюсь на ней, вот.
Родовит опустился на землю. Потрогал рукой росистые травы и теплу росы удивился. Еще холоднее росы была сейчас у Родовит рука.
- Сын мой! А все-таки вы с Ягодой - брат и сестра! - голос у князя дрогнул.
- Совсем ты ослаб, отец! А потому мы больше тянуть не будем! Завтра же скажешь людям о нашей помолвке! А не то…
- А не то? - эхом ответил князь.
- Идолов этих твоих подпалю, как сухую траву! - и по черной земле струйку огня гулять отпустил.
Обернулся к Перуну и Мокоши Родовит - тяжело, хмуро чернели боги, а лики их струйку земного огня отражали - будто молниями лики их передергивались.
- Надо спросить у богов, - тихо сказал Родовит.
- Я у них уже спрашивал! - хмыкнул Жар.
- Как ты смел?!
- Ладно, отец, ты устал! Отдыхай! Ночь до утра - вся твоя! - и обратно, к дому большими шагами пошел.
А что из-под ног у него во мраке выпрыгивало: может, ящерицы, лягушки, а может, и Велес нечисть свою наушничать подослал, - Жар не знал, наступил какому-то мелкому гаду на хвост, ногою покрепче прижал:
- Скажешь Велесу: завтра - моя помолвка! - а потом уже отпустил.
3
Слово свое Жар сдержал - лишь до утра дал отдохнуть Родовиту. А утром один из мечей вынул из сундука и стал им фигурки богов колоть - все подряд, которые в углу, возле постели Родовита стояли. Колол и приговаривал:
- Кому княжить? Мне! Кому Ягоду в жены брать? Мне! Кому княжить? Мне! Кому Ягоду в жены брать? - и так, пока всех богов в мелкую щепку не изрубил.
Закрыл лицо рукой Родовит и горько заплакал. А Ягде заплакать было никак нельзя. Потому что все невесты перед свадьбою плачут. Так уж заведено - с беззаботными своими годами прощаются. Нет, не плакала Ягда, сухими глазами на Жара смотрела. А думала про корзину, в которую Жара хотели было уже положить и вниз пустить по реке - давно, когда он родился только, - а потом спросили совета богов и корзину пустою в реку забросили.
И когда подошел к Родовиту Жар, ногами затопал: "Собирай людей! Назначай помолвку!" - Ягда знала уже, что будет делать.