Федя вздрогнул, поглядел на Эдика поверх газеты, мучительно засмущался и, поскольку обе руки у него были заняты, в полном смятении задрал правую ногу, снял пенсне и принялся тереть линзы о штанину.
- По-моему... - пробормотал он. - Нет... Эгоист... Не может быть... Как же так...
- Спасибо, Федя, - сказал вежливый Эдик. - Это была шутка. - Он оглядел нас. - Вы хотите сказать, что здесь имеет место бюрократическая волокита, из-за которой я вынужден буду задержаться?
- Нет, - сказал я. - Нашей простой, многократно описанной и разоблаченной бюрократической волокитой здесь, к сожалению, и не пахнет.
- Волокита! - презрительно сказал Витька и сплюнул сквозь зубы на одуванчик. Одуванчик увял.
- Волокита... - мечтательно произнес Роман. - Волокита, Эдик, это, в сущности, прекрасно. Несешь, бывало, на подпись что-нибудь исходящее, а бухгалтер, шалун этакий, посылает тебя за визой к директору... Идешь к директору, а у директора, естественно, совещание, надобно подождать, садишься в кожаные кресла, пощебечешь с референтом, полистаешь газету, возвращаешься к бухгалтеру, а бухгалтер, шалунишка, на обеде... Садишься в кожаные кресла, пощебечешь со счетоводом...
- Золотые люди, - сказал Витька. - День-два, и все готово...
- А здесь? - спросил Эдик с интересом.
- А здесь, Эдик, - сказал я, - ничего этого и в заводе нет. Здесь - ТПРУНЯ!
- Ну и что же? Я знаю.
- Ты знаешь, что такое ТПРУНЯ? - осведомился Роман.
- Знаю. Тройка По Распределению и Учету Необъяснимых Явлений.
Витька хрипло захохотал.
- Да, - сказал Роман, качая головой. - Распределение и учет. И как ты себе это представляешь?
- Я никак это себе не представляю. Зачем? Два месяца назад я подал заявку. Месяц назад меня любезно известили о том, что моя заявка зарегистрирована. Сегодня мне понадобился экспонат из Колонии необъясненных явлений, и я за ним прибыл.
- Шалунишки! - вскричал вдруг Панург. - Учетчики-бухгалтеры! А между прочим, матриархат имеет свои преимущества! В Центральном московском бассейне некий гражданин повадился подныривать под купальщиц и хватать их за ноги. И вот одна из купальщиц, изловчившись, саданула его, нахального, ногой по голове. - Панург захохотал во все горло. - Она попала ему по челюсти, а сама вышла и отправилась одеваться. Проходит время, а нахального гражданина нет и нет. Вытащили его... - Панург снова захохотал. - Вытащили они его... Вытащили, понимаете, его, а он уже холодный! И челюсть сломана...
Все мы, кроме Эдика, тоже не могли удержаться от жуткого смеха, хотя я ощутил некий озноб, Роман побледнел лицом, а по шерстистому загривку Феди прошла волна. Витька же, отсмеявшись, сплюнул на анютины глазки и спросил Эдика:
- Понял?
- Не совсем, - сказал Эдик, рассматривая Панурга, утиравшего глаза шутовским колпаком.
- Не смешно тебе? - спросил Витька.
- Честно говоря, нет, - ответил Эдик.
- Ничего, привыкнешь, - пообещал Витька. - Время у тебя еще есть.
- Да, - сказал Роман. - Время у тебя теперь есть. Никогда в жизни у тебя не было так много времени. И я объясню тебе, почему. ТПРУНЯ, Эдик, не Тройка По Распределению и Учету. ТПРУНЯ, Эдик, это Тройка По Рационализации и Утилизации.
- Ну и что же? - спросил Эдик.
- Он воображает, будто ТПРУНЯ - это вроде кладовщика, - с сожалением сказал Роман, обращаясь ко мне и к Витьке. - Он воображает, будто стоит ему принести накладную, как он тут же получит все, что требует. Что есть ТПРУНЯ? - спросил он.
Я немедленно откликнулся:
- ТПРУНЯ есть авторитетный административный орган, неукоснительно и неослабно выполняющий свои функции и никогда не подменяющий собою других административных органов.
- Понял? - сказал Витька Эдику. - Кладовщик - это кладовщик, а ТПРУНЯ - это ТПРУНЯ.
- Позвольте, - сказал Эдик, но Роман продолжал:
- Что есть Рационализация?
- Рационализация, - мрачно ответствовал Витька, - это такая поганая дрянь, когда необъясненное возвышается или низводится авторитетными болванами до уровня повседневщины.
- Однако позвольте, - сказал смущенный Эдик.
- А что есть Утилизация? - вопросил Роман.
- Утилизация, - сказал я Эдику, - есть признание или же категорическое непризнание за рационализированным явлением права на существование в нашем бренном реальном мире.
Эдик опять попытался что-то сказать, но Роман упредил его:
- Могут ли решения Тройки быть обжалованы?
- Да, могут, - сказал я. - Но результаты не воспоследуют.
- Как мордой об стол, - разъяснил Корнеев.
Эдик безмолвствовал. Выражение решительности и готовности к благородному протесту медленно сползало с его лица.
- Авторитетны ли для Тройки, - тоном провинциального адвоката спросил Роман, - рекомендации и пожелания заинтересованных лиц?
- Нет, не авторитетны, - сказал я. - Хотя и рассматриваются. В порядке поступления.
- Что есть заинтересованное... - начал Роман, но Эдик перебил его.
- Неужели Печать? - спросил он с ужасом.
- Да, - сказал Роман. - Увы.
- Большая?
- Очень большая, - сказал Роман.
- Ты такой еще не нюхал, - добавил Витька.
- И круглая?
- Зверски круглая, - сказал Роман. - Никаких шансов.
- Но позвольте, - сказал Эдик, с видимым усилием стараясь подавить растерянность. - Если, скажем... скажем, оквадратить? Скажем... э-э... преобразование Киврина - Оппенгеймера?..
Роман покачал головой.
- Определитель Жемайтиса равен нулю.
- Ты хочешь сказать - близок к нулю? Витька неприятно заржал.
- А то бы без тебя не догадались, - сказал он. - Равен, товарищ Амперян! Равен!
- Определитель Жемайтиса равен нулю, - повторил Роман. - Плотность административного поля в каждой доступной точке превышает число Одина, административная устойчивость абсолютна, так что все условия теоремы о легальном воздействии выполняются...
- И мы с тобой сидим в глубокой потенциальной галоше, - закончил Витька.
Эдик был раздавлен. Он еще шевелил лапками, поводил усами и топорщил надкрылья, но это были уже чисто рефлекторные действия. Некоторое время он открывал и закрывал рот, потом выхватил из воздуха роскошный блокнот с надписью "Делегату городской профсоюзной конференции" и принялся бешено строчить в нем, ломая и нетерпеливо восстанавливая грифель, потом вновь растворил в воздухе канцелярские принадлежности и принялся без всякого аппетита покусывать пальцы, бессмысленно тараща глаза на мирный пейзаж за рекой. Все молчали. Роман лежал на спине, задрав ногу на ногу, и, казалось, спал. Витька, вновь погрузившись в океан черных замыслов, шумно сопел и оплевывал окружающую натуру ядовитой слюной. Не вынеся этого душераздирающего зрелища, я отвернулся и стал смотреть, как Федя читает.
Федя был существом мягким, добрым и деликатным, он был очень упорен. Чтение давалось ему с огромным трудом. Любой из нас уже давно бы отказался от дела, требующего таких усилий, и признал бы себя бесталанным и негодным. Но Федя был существом другой породы. Он грыз гранит, не жалея ни зубов, ни гранита. Он медленно вел палец по очередной строчке, подолгу задерживаясь на буквах "щ" и "ь", трудолюбиво покряхтывал, добросовестно шевелил большими серыми губами, длинными и гибкими, как у шимпанзе, и, наткнувшись на точку с запятой, надолго замирал, собирал кожу на лбу в гармошку и судорожно подергивал далеко отставленными большими пальцами ног. Пока я смотрел на него, он добрался до слова "дезоксирибонуклеиновая", дважды попытался взять его с налету, не преуспел, применил слоговой метод, запутался, пересчитал буквы, затрепетал и робко посмотрел на меня. Пенсне косо и странно сидело на его широкой переносице.
- Дезоксирибонуклеиновая, - сказал я. - Это такая кислота. Дезоксирибонуклеиновая.
Он, жалко улыбаясь, поправил пенсне.