Первоначальный авторский вариант ("Смена" 1987 г. № 11–14).
В славном Китежграде герои народных сказок, легенд, мифов и преданий чувствуют себя так же свободно и вольготно, как и герои Рабле, как и вымышленные персонажи, хорошо известные каждому из нас из опыта своей жизни, полной проблем, забот, борьбы, требующей поступков и веры в свои силы... Китежград и его обитатели знакомы многим читателям по популярной повести братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу" (изд-во "Детская литература", 1979 г.), по телефильму "Чародеи", снятому по их сценарию. "Сказка о Тройке" - продолжение повести "Понедельник начинается в субботу", герои которой и здесь не вешают нос, столкнувшись с глупостью и пошлостью, но с весельем и отвагой вступают в отчаянную схватку с ними. В лукавом и потешном сказочном обличье, в карнавальном круговороте фантасмагорических персонажей и ситуаций предстает перед нами противоборство молодых творческих сил с бюрократическим консерватизмом, громыхающим столь хорошо знакомым всем нам привычным набором фраз, штампов, бесплодных резолюций, продиктованных единственным желанием запретить все необычное, живое, свежее, плодотворное. Сказка весело и заразительно смеется над этими отжившими свое застойными явлениями, борьба с которыми в наши дни приобрела такую остроту и значение.
"Сказка - ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок". Уроки "Сказки о Тройке" очевидны и не подлежат сомнению. Жизнь не остановить, это не по силам никаким параграфам и регламентациям, она идет вперед, движимая усилиями людей, полных сил, замыслов и веселой отваги. Актуальность этого произведения, его ненатужное, изящное остроумие, пронизанный бодростью и оптимизмом юмор наверняка привлекут к сказке-сатире внимание читателей, и прежде всего молодых, кому хочется пожелать идти по жизни с отважным весельем.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мы сидели на травке в пыльном скверике под окнами заводского управления и переваривали обед - каждый по-своему. Федя читал "Китежградские новости", медленно ведя по строчкам черным неразгибающимся пальцем; мрачный Витька Корнеев лелеял обуревавшие его черные замыслы; Эдик Амперян спрашивал. Роман Ойра-Ойра отвечал; а я, не теряя драгоценного времени, загорал себе подмышки. Комаров и слепней поблизости не было, они тоже, вероятно, переваривали обед.
Внизу под обрывом величественно несла в своих хрустальных струях ядовито-оранжевые сточные воды прохладная Китежа. На другом берегу сладко томились под солнцем заливные луга. По ровной желтой насыпи, выбрасывая белые дымки, полз игрушечный поезд. На горизонте в парном мареве синела зубчатая кромка далекого леса. Над серыми башнями Старой крепости, сверкая солнечными зайчиками, совершало эволюции небольшое летающее блюдце.
Окна заводского управления были раскрыты, и слышно было, как пишущие машинки вяло и неубедительно отвечают на энергичные напористые очереди бухгалтерских "рейнметаллов". Зажмурившись, можно было легко представить себя в районе боев местного значения. В полуподвале управления, подчиняясь сложному ритму, сдвоенно и тяжело грохали печатающие механизмы табуляторов. Пикирующими бомбардировщиками визжали и завывали на складе циркулярные пилы. По бомбардировщикам выпускали обойму за обоймой скорострельные пневматические молотки. В ремонтных мастерских, устрашающе лязгая гусеницами, разворачивались танки, а где-то в цехах дальнобойно ухал паровой молот. Кроме того, у ворот склада разгружали машину листового железа - звуки были сочные, военные, но я не мог подобрать для них удовлетворительную аналогию.
- А это что за развалина? - спрашивал Эдик.
- А это Старый Китежград - отвечал Роман.
- Тот самый?
- Тот самый. Двенадцатый век.
- А почему только две башни? - спросил Эдик.
Роман объяснил ему, что до осады было четыре: Кикимора, Аукалка, Плюнь-Ядовитая и Уголовница. Годзилла прожег стену между Аукалкой и Уголовницей, ворвался во двор и вышел защитникам в тыл. Однако был он дубина, по слухам - самый здоровенный и самый глупый из четырехглавых драконов. В тактике он не разбирался и не хотел, а потому, вместо того чтобы сосредоточенными ударами сокрушить одну башню за другой, кинулся на все четыре сразу, благо голов как раз хватало. В осаде же сидела нечисть бывалая и самоотверженная, братья Разбойники сидели, Соловей Одихмантьевич и Лягва Одихмантьевич, с ними Лихо Одноглазое, а также союзный злой дух Кончар по прозвищу Прыщ. И Годзилла, естественно, пострадал через дурость свою и жадность. Вначале, правда, ему повезло осилить Кончара, скорбного в тот день вирусным гриппом, и в Плюнь-Ядовитую алчно ворвался Годзиллов прихвостень Вампир Беовульф, который, впрочем, тут же прекратил военные действия и занялся пьянством и грабежами. Однако это был первый и единственный успех Годзиллы за всю кампанию. Соловей Одихмантьевич на пороге Аукалки дрался бешено и весело, не отступая ни на шаг. Лягва Одихмантьевич по малолетству отдал было первый этаж Кикиморы, но на втором закрепился, раскачал башню и обрушил ее вместе с собою на атаковавшую его голову в тот самый момент, когда хитрое и хладнокровное Лихо Одноглазое, заманившее правофланговую голову в селитряные подвалы Уголовницы, взорвало башню на воздух со всем содержимым. Лишившись половины голов, и без того недалекий Годзилла окончательно одурел, пометался по крепости, давя своих и чужих, и, брыкаясь, кинулся в отступ. На том бой и окончился. Захмелевшего Беовульфа Соловей Одихмантьевич прикончил акустическим ударом, после чего сам скончался от множественных ожогов. Уцелевшие ведьмы, лешие, водяные, аукалки, кикиморы и домовые перебили деморализованных вурдалаков, троллей, гномов, сатиров, наяд и дриад и, лишенные отныне руководства, разбрелись в беспорядке по окрестным лесам. Что же касается дурака Годзиллы, то его занесло в большое болото, именуемое ныне Коровьим Вязлом, где он вскорости и подох от газовой гангрены.
- Любопытно, - проговорил Эдик, разглядывая из-под ладони заросшие серые глыбы Аукалки и Плюни-Ядовитой. - А вход туда свободный?
- Свободный, - ответил Роман. - За пятачок.
- Жалко, - сказал Эдик. - Не успею я туда сходить.
Роман промолчал, а Витька Корнеев, отвлекшись от черных мыслей, посмотрел на Эдика с состраданием.
- А вот это блюдце? - спросил Эдик. - Это наше блюдце?
- Наверное, - сказал Роман. - Колонист какой-нибудь упражняется. Чтобы навыков не терять.
- А где сама Колония?
- В городском парке, вон на том конце города.
- Сходим? - предложил Эдик.
- Успеется, - сказал Роман. Эдик посмотрел на часы.
- Четыре часа, - сказал он озабоченно. - До приема остался всего час, но, может быть, успеем? А то пока разговоры, пока бумаги подпишут...
- Пока тебе подпишут здесь бумаги, шляпа ты фетровая, - сказал грубый Корнеев, - и пока кончатся все разговоры, ты здесь и накупаешься, и назагораешься, и на лыжах находишься, и женишься, и разведешься (Эдик посмотрел на него с изумлением), от Колонии тебя будет тошнить, от этих дурацких развалин тебя будет рвать...
- Что это с ним? - спросил Эдик, обращаясь к Роману. Роман, не говоря ни слова, повалился на спину и задрал ногу на ногу. Тогда Эдик поглядел на меня. Глаза у него были такие чистые, такие наивные, и весь он был такой нездешний, такой уверенный в могуществе разума, такой свеженький из своего отдела Линейного Счастья, еще пахнущий яблоками и детским смехом, такой избалованный - избалованный дружбой с умными и добрыми людьми, избалованный рациональностью и справедливостью, избалованный горным воздухом чистого знания... Витька и Роман тоже были такими две недели назад.
- Эдик, - ласково сказал я. - Ты намерен, я вижу, сегодня же вечером вернуться в Институт?
- Да, - сказал Эдик. - А что?
- И времени у тебя нет? Вся аппаратура готова, а завтра прямо с утра ты хочешь начать?
- Естественно...
- И тебе так не терпится начать, что ты просто не можешь позволить себе остаться здесь еще хотя бы на день, чтобы осмотреть Колонию?
- Д... да... Вообще, я бы с удовольствием, но... В чем дело?
- А внимательно осмотреть крепость? - спросил я.
- А поискать зубы Годзиллы, выбитые Соловьем Одихмантьевичем? - предложил Роман.
- И еще девочки, - сказал Витька с горечью. - Ух, какие девочки в Китежграде!
- Я не понимаю, ребята, - сказал Эдик. От обиды у него даже припухла нижняя губа. - Не смешно.
- Ты еще не знаешь, до чего все это не смешно, - сказал Роман. - Тебе вот даже не пришло в голову спросить, почему мы сидим здесь так долго - Саша уже второй месяц, а мы с Витькой третью неделю. Уж не стал ли ты, чего доброго, эгоистом?
- Ну как - почему... У Саши дела на заводе...
- А мы с Витькой?
- Н... ну, я не знаю... В конце концов почему я должен был об этом думать?
- Эгоист! - сказал Роман, с грустью укрепляясь в этом ужасном предположении относительно Эдика. - Федя, полюбуйтесь, пожалуйста. Вот это эгоист. Видите, как выглядит эгоист?