2.
Однажды Аник вышла из покоя, отведенного раненым - подышать немного свежим воздухом, пусть не слишком чистым, но без запаха гниющей плоти, нечистот и немытых тел.
У двери сидела на корточках девочка шаваб, примерно одного возраста с дочерью князя. При виде Аник она встала и приблизилась - робко, и в то же время явно имея намерение что-то сказать. Аник выпрямилась надменно, как, бывало, выпрямлялась ее мать, и высокомерно спросила:
- Ты чего-то хочешь от меня? - она по-прежнему не любила шаваб.
- Позволь мне поговорить с тобой, дочь князя, - сказала девочка на горском, смешно коверкая слова.
- Позволяю, - сказала Аник, - можешь говорить на своем языке, я понимаю.
Девочка не воспользовалась данным ей разрешением, и продолжала на горском:
- Дочь князя, я видела тебя в церкви, когда отпевали моего брата и вашего несчастного юношу, погибшего…
- Он не несчастный, - возразила Аник, - он пал в борьбе с врагами, а это счастье для мужчины.
- Да, да, но он был такой молодой, а мой брат - он был совсем маленький, и смерть - это ведь ужасно, когда гибнут близкие тебе, и такие молодые, разве нет?
- Ты об этом хотела говорить со мной? - прервала ее Аник, по-прежнему высокомерная.
- Нет, не об этом. Просто я видела тебя в церкви и подумала, что такая, как ты - ты добрая, ты не откажешь в просьбе…
- Если ты хочешь просить об увеличении порций еды для тебя, не трудись - все получают поровну, кроме воинов…
Тут настал черед девочки шаваб гордо выпрямиться.
- Почему ты так плохо думаешь обо мне?… О нас? Просто мы сидим в этом сарае, нас кормят, нас лечат - ваш отец Константин, да минует его всякая беда! - но нам не позволяют помогать горцам в их труде! Среди нас мало мужчин, мужчины, большинство из них, укрылись в Дозорной башне, и сражаются вместе с горцами - я знаю, я видела на стенах и отца своего, и старшего брата, - но ведь и мы, женщины, можем пригодиться, мы можем поддерживать огонь под кострами, и можем ухаживать за больными, за ранеными…
- Это ты о себе говоришь? - презрительно сморщила нос Аник.
- А хотя бы и о себе! - вспыхнула девочка то ли от гнева, то ли от смущения. Легкостью, с которой она покраснела, девочка напомнила Аник Прудис. - Я не моложе тебя, - продолжала девочка волнуясь, и от этого еще больше картавя, - и меня обучали… обучала наша знахарка, я знаю травы, знаю, как остановить кровь, как промыть рану, умею прочистить засорившийся желудок и не побрезгую ни рвотой, ни нечистотами…
- Ва! - Аник, теперь уже с интересом посмотрела на девочку. Если не брать во внимание, что она - шаваб, ее лицо можно было бы назвать приятным: круглое личико, готовое улыбнуться, а ямочки на щеках не исчезли даже сейчас, когда девочке было совсем не до смеха. Глаза у девочки смотрели смело и прямо, и Аник с удивлением почувствовала, что ей бы хотелось познакомиться с этой чужачкой поближе, даже, может быть, подружиться. И то, что она говорила об уходе за ранеными, заставляло поверить в ее опытность. Среди горянок находились такие, которые считали, что покормить и сменить повязку - вот все, что требуется от них при помощи в лекарне, и кривили носы, не желая выносить горшки или подтирать с пола блевотину. Отец Константин гнал таких безжалостно - он оказался совсем не таким мягким и бессловесным, каким прежде, в мирной жизни, считала его Аник, и каким должен был быть по ее мнению, священник, тем более такой старенький - пожалуй, отец Константин был старше всех в крепости, даже старше Кены.
- Нам нужна помощь, да, - Аник наконец прервала затянувшуюся паузу. - Но почему просишь об этом ты, а не какая-нибудь из старших женщин? И почему ты обращаешься ко мне, а не к самому князю? Или к отцу Константину?
- Наши женщины - они говорят об этом между собой, но боятся твоего отца, и отца Константина тоже боятся. И почти никто из нас не говорит по-горски.
- А ты хорошо говоришь, кто научил?
- Пастор. Я была у него первой ученицей, любимой, и потому он научил меня всему, что знал сам.
- Ты училась у пастора? - с удивлением переспросила Аник. У горцев обучали только княжеских детей, даже Прудис не умела ни читать, ни писать, хоть и приходилась князю двоюродной племянницей. А шаваб не имели князей - это-то Аник знала точно.
- В нашем поселке почти все дети учились. Мальчики, конечно, но я очень уж хотела, а Анна - так звали нашу знахарку - Анна прочила меня в свои преемницы, и просила родителей разрешить мне учиться. Я даже на вашем языке умею читать, не только на своем!
- А язык равнинного народа ты знаешь? - полюбопытствовала Аник.
- Нет, - покачала головой девочка, - всего несколько слов. У нас в поселке его никто не знает. А очень бы хотелось научиться. Вдруг когда-нибудь попаду в Дан…
- А я поеду в столицу, когда выйду замуж, - похвасталась Аник, - мой муж повезет меня в королевский дворец, представлять самому королю… Ва! - вдруг опомнилась она - болтает с девчонкой шаваб, как будто с подругой! Аник снова надменно выпрямилась.
- Приходи завтра с утра в покои отца Константина. Я скажу ему, и он проверит, действительно ли ты можешь делать все, о чем говоришь. И я передам просьбу ваших женщин князю, но не могу обещать, что он не откажет… Постой! - окликнула она девочку, видя, что та повернулась, чтобы идти, - скажи мне свое имя!
- Утой меня зовут, дочь князя.
- Одень завтра что-нибудь попроще, Ута, - сказала Аник. Ее раздражал наряд девочки: яркая зеленая юбка, расшитая розовыми цветами, зеленый корсаж с серебряной шнуровкой, белая когда-то, а теперь грязная вышитая блузка. На ногах Уты были изорванные красные башмаки из мягкой кожи. А ведь она должна быть в трауре, подумала Аник, совсем недавно похоронила брата.
- У меня больше ничего нет, - сказала Ута просто. - Мы слишком быстро бежали, и не успели захватить вещи.
- Ладно, - сказала Аник, - что-нибудь придумаем.
3.
Ута явилась на следующее утро даже раньше самой дочери князя, а спустя несколько недель стала главной помощницей отца Константина, с чем Аник согласилась не без ревнивой зависти. Но Ута была целительницей божьей милостью, и даже сам отец Константин, изучавший некогда лекарское дело в семинарии, советовался с девочкой шаваб о диагнозе и методах лечения - отец Константин, изгнавший признанных горских знахарок!
Сама Ута пожимала плечами:
- Я не знаю, как это у меня получается, но я как будто вижу, где болит, как красным светится… И у меня самой начинает в том же месте жечь… В нашем роду это часто с женщинами случается, уже много поколений. Говорят, Хильда такой же была - тогдашний пастор даже хотел сжечь ее, как ведьму…
Аник удивилась - она никогда прежде об этом не слышала.
- Да, да, - подтвердила Ута кивком головы, - я знаю, потому что моя прабабка была родной сестрой Хильды. Особенно хорошо у Хильды получалось лечить скотину - а я вот животных плохо чувствую… Так вот, Хильда лечила коров, и свиней, и очень хорошо лечила, но однажды коровы стали дохнуть одна за другой - это было от плохой травы, но люди решили, что это Хильда насылает порчу, и побили ее камнями, так, что она еле спаслась. Она за это прокляла тех, кто ее обижал - громко, так, что все слышали, и пастор тоже, и, когда проклятые ею люди все, как один, заболели болотной лихорадкой, пастор сказал в церкви, что Хильда - ведьма. А моя прабабка - она была тогда совсем маленькая - предупредила Хильду, что ее хотят сжечь, и Хильда сбежала из поселка и пришла в крепость за защитой. Моя прабабка не знала, как Хильда убедила князя не выдавать ее людям из поселка, но ей позволено было остаться в крепости, а потом она вышла замуж за брата князя, и тогда, конечно, никто уже не говорил, что она ведьма. Все боялись.
- Но почему? - спросила Аник, - почему вы боитесь нас? Разве мы такие страшные?
- У вас власть, - отозвалась задумчиво Ута, - у вас оружие. Наши мужчины не умеют сражаться, только драться умеют на кулачках, кровь из носу пустить друг другу. В давние времена шаваб было запрещено иметь мечи и кинжалы, даже ножи должны были быть не длиннее пальца - нашему народу тогда приходилось звать горца-мясника, чтобы заколоть свинью или прирезать телку…
- Не верю, - сказала Аник. - Не могло такого быть.
- Ва! - сказала Ута (за несколько месяцев, которые прошли с первой их с Аник беседы, Ута научилась говорить по-горски, как горянка, и переняла многие словечки Аник), - ва, когда шаваб пришли в эти горы, ваш народ воевал друг с другом, и царь Вардан, позволивший шаваб поселиться на вашей земле, боялся, что если воюющие князья будут вооружать наших мужчин, то получится неравенство сил, и горцы еще быстрее будут истреблять друг друга…
- Это неправда!.. - закричала Аник, - горцы воевали друг с другом только во времена Давида-предателя, а раньше они жили в мире!..
- Ты так говоришь, потому что тебя так учили, - спокойно отвечала Ута, - но если ты немножко подумаешь, ты согласишься, что я права. Крепости на вашей земле были построены задолго до прихода к вам шаваб, это ты знаешь?
- Ну да, - сказала Аник, - это все знают. Крепости были построены для защиты от каптаров, на тех путях, по которым они приходят через горы. Да и шаваб пришли к нам, потому что у нас были крепости!
- Но через горы каптары пришли только во времена царя Автана третьего, - продолжала Ута. - А до этого они бродили по равнине Межгорья, и избегали подниматься выше, чем были поселки шаваб. А в Межгорье они пришли впервые из Бахристана…