4.
Свадьбу сыграли как бы дважды.
Прудис венчалась в церкви поселка шаваб - это было условием Хейнца, - и после венчания было подано угощение в доме Хейнца. Вернее, не в доме, а в саду, под яблонями, был накрыт длинный стол, и в жбаны, полные пенящегося пива, падали обломки веточек и сухие яблоневые листья.
Аник впервые в жизни была в долине, да и вообще за пределами крепости - то есть она бывала, конечно, в соседнем селении, но селение это и называлось тоже "Красная Крепость", и люди в нем жили точно так же, как жили домочадцы князя Варгиза, разве что дома их были меньше княжеского. Здесь же все было иным. От пестрых нарядов женщин и мужчин рябило в глазах (горцы признавали в основном два цвета: пожилые одевались в черное, молодежь - в белое; белыми же были и праздничные одежды). Крыши домов были не плоскими, а островерхими, двускатными, перед каждым домом разбиты были цветники, в которых цвели удивительные цветы, Аник прежде таких не видела: разноцветные, яркие, как наряды шаваб, и крупные - пожалуй, что крупнее даже горных маков. А хозяйственные постройки располагались на задних дворах, обнесенных аккуратными заборчиками, тоже яркими, раскрашенными в разные цвета радуги. На заборчиках намалеваны были разнообразные узоры, цветы и даже люди и звери.
За столом Хейнц рассадил гостей так, чтобы шаваб сидели по одну длинную сторону, а горцы - по другую. Мужчины и женщины сидели за столом вперемешку, а не так, как полагалось у горцев - женщины за отдельным столом. Во главе посадили молодых, Аник сидела в начале горской стороны между Прудис и Джоджо. Ни князь, ни княгиня на свадьбе не присутствовали, отговорившись нездоровьем и преклонными летами.
Хейнц, разместившийся напротив молодых, сказал речь. Каждую фразу он произносил вначале на своем языке, потом на горском, поэтому Аник почти все поняла, хотя кое-что заставило ее удивиться. По словам Хейнца выходило, что вот он вырастил дочь, а теперь вынужден отдавать ее в чужие руки, в чужую семью, в чужой народ, но что он, Хейнц, не противится, потому что таков закон жизни - дочери покидают своих отцов и уходят к мужьям. Зато он, Хейнц, не пожалел кошелька, чтобы на свадьбе его дочери всего было вдоволь, поэтому кушайте, гости дорогие, пейте вволю, а кто не пьет, тот мне первый враг! О молодых не было сказано ни слова. Аник прекрасно знала, что угощение на столе доставлено из кладовых князя, только пиво Хейнц сварил сам, на то он и был лучшим пивоваром в княжестве, и одним из лучших во всей горной стране. Еще Аник знала, что Прудис родилась в крепости, и вряд ли бывала в селении шаваб до того момента, когда потребовалось согласие отца на ее брак. Да и Хейнц не часто посещал крепость - Аник ни разу не видела его за всю свою жизнь и не слышала о его существовании. Более того, даже приданое Прудис, разложенное для всеобщего обозрения на низеньком столике, было приготовлено в основном княгиней: перина, подушки, несколько штук сукна, два ковра, серебряные украшения. Аник было сунулась к Прудис с вопросом - по вечной своей привычке спрашивать о непонятном ей, но Джоджо удержал девочку:
- Не трогай невесту, дочь князя! Ей не до тебя сегодня, - тихо сказал он.
- А почему этот человек говорит то, чего нет? Разве он растил Прудис, разве он готовил угощение, это ведь сама Прудис коптила окорок и набивала колбасы, я-то знаю!
- Это человек с лживым сердцем и лживым языком, - ответил ей Джоджо. - Разве тебя не предупредила княгиня, чтобы ты слушала молча и не спорила, каким бы странным тебе ни показалось то, что говорят?
Княгиня действительно предупреждала Аник о том, что в селении шаваб многое может показаться ей непривычным, странным и неправильным, и строго-настрого приказала ни с кем не спорить и не задавать вопросов.
(- Ты слишком любопытна, - говорила княгиня, - пора тебе учиться сдерживать свое любопытство. Невпопад заданным вопросом ты можешь обидеть человека, к которому обращаешься. Я не хочу, чтобы потом говорили, что дочь князя Варгиза - невоспитанная, невежливая девочка, даже если это будут говорить люди шаваб.)
- Да, - ответила Аник Джоджо.
Обед, начавшийся еще до полудня, тянулся почти до сумерек. Горцы ели немного, пили тоже умеренно, хотя и хвалили пиво - этот напиток все-таки у шаваб получался намного лучше, чем у горских женщин. (Хильда как-то рассказала, что горцы прежде не знали, что такое пиво, и стали варить его только после того, как рядом с ними поселился народ шаваб). Зато вторая половина стола веселилась вовсю. Подвыпив, шаваб обнялись за плечи и, раскачиваясь то в одну, то в другую сторону, затянули песню, в которой почти не было мелодии, но был ритм, непривычный для уха Аник, и резкие выкрики. Потом один из мужчин шаваб встал и спел песню, припев которой подхватывали хором, и хор этот звучал скорее ревом, чем пением. Прудис сидела, опустив глаза, красная, как вареная свекла. Аник ненароком взглянула на Джоджо - он сидел, сдвинув брови, и щеки его тоже порозовели.
- Дочь князя, ты понимаешь их язык? - спросил он у Аник, когда певец, сопровождаемый громкими хлопками и одобрительными возгласами, закончил, наконец, свое пение.
- Немножко, - ответила Аник, - когда медленно говорят, и то не все. А когда поют, совсем не понимаю.
- Это хорошо, - сказал Джоджо, - они пели плохую песню, совсем не годится такая песня для свадьбы, и для ушей дочери князя. Тьфу! - Джоджо сплюнул в сторону.
Хейнц заметил этот плевок.
- Что такое, тебе не нравится песня? - спросил он с насмешкой, - может быть, ты споешь лучше?
- Нет, - ответил Джоджо, вставая, - не то, чтобы я не мог спеть, но пора и честь знать. Нам нужно еще вернуться сегодня в крепость. Спасибо тебе, хозяин, за угощение, пожелаем молодым счастья, и да будет их союз благословен потомством!
Горцы встали вслед за Джоджо и стоя выпили за молодых. Молодые должны были остаться на эту ночь в доме отца Прудис. Прудис вдруг расплакалась, обняв Аник и шепча ей на ухо ласковые слова, называла своим цветочком, золотцем, просила всегда помнить ее, Прудис, и не обижаться, если что не так. Аник тоже расплакалась. Ей стало вдруг жаль и Прудис, и Вардана, самого на себя не похожего, смущенного и немного растерянного.
Пока выводили и седлали коней, Аник еще немножко посмотрела на свадьбу из-за забора. Как раз пришли музыканты со странными, непохожими на горские инструментами, и шаваб, радостно захлопав, стали готовиться к танцам. Вах, что это были за танцы! Аник такого никогда не видела.
Горцы танцевали обычно отдельно - мужской танец, танец девушек. Подчас - очень редко - по кругу могла пойти пара, но девушка не поднимала в таких случаях глаз, упорно глядя в пол, а мужчина летал вокруг нее, как птица, и иногда едва касался рукой кончиков ее пальцев.
Шаваб же, напротив, плясали, крепко обхватив друг друга за талию и за плечи, время от времени мужчина подбрасывал свою партнершу, или кружил ее в воздухе, так, что короткие пышные юбки женщин развевались, открывая постороннему взгляду ноги в полосатых чулках, и иногда даже и подвязки. Женщины при этом взвизгивали, а зрители одобрительно кричали и хлопали в ладоши.
- Пошли, дочь князя, не надо тебе на это смотреть! - сказал Джоджо, подводя в поводу коня Аник.
Он подсадил девочку в седло - Аник была слишком мала, чтобы самостоятельно сесть на лошадь, - и, не коснувшись стремян, взлетел на своего коня.
- Жаль, до темноты не добраться нам до крепости, - сказал он, глядя в сторону заходящего солнца.
- Джоджо, - спросила Аник, когда они оставили поселок далеко позади, - шаваб - они нехорошие люди?
Джоджо повернулся в седле и посмотрел на огни за своей спиной. Чуткое горное эхо доносило сюда отзвуки музыки.
- Не могу этого сказать, - ответил Джоджо, поразмыслив, - да и не скажу. Наша Хильда - она ведь тоже из шаваб, а ведь никто не скажет о ней плохого слова. И о Прудис тоже - хорошая девушка. И другие есть, честные люди, всякие есть. Это Хейнц - и друзья его такие же, как он. А все почему? Потому что трус, потому что не смог ответить на оскорбление, как подобает мужчине, и, подобно подлому псу, пытается цапнуть за ноги, не имея мужества вцепиться в горло.
Вот и еще один узелок, завязанный давным-давно…