У кровати на тумбочке, заваленный дорогостоящими импортными лекарствами, стоял телефонный аппарат, пошедший вулканическими трещинами: бывало, ронял его старик по ночам, отыскивая в куче лекарств какой-нибудь сустак или адельфан. Можно было, конечно, снять трубку, накрутить номер… Чей?.. Э-э, скажем, замечательной фирмы "Заря", откуда за доступную плату пришлют деловую дамочку, студентку-заочницу - вскипятить, купить, сварить, постирать, одна нога здесь, другая - там: "Что еще нужно, дедушка?" Но старик не терпел ничьей милости, даже оплаченной по прейскуранту, старик знал, что вылежит еще десять минут, ну, еще полчасика, ну, еще час, а потом встанет, прошаркает, вскипятит, даже побриться сил хватит, медленно побриться вечным золингеновским лезвием, медленно одеться и выйти во двор, благо - лифт работает. Но все это - потом, позже, обождать, обождать…
Старик прикрыл глаза и, похоже, уснул, потому что сразу провалился в какую-то черную бездонную пустоту и во сне испугался этой пустоты, космической ее бездонности испугался - даже сердце прижало. С усилием, с натугой вырвался на свет божий и - уж не маразм ли настиг? - увидел перед собой, перед кроватью странно нерезкого человека, вроде бы в белом, вроде бы молодого, вроде бы улыбающегося.
- Кто здесь? - хрипло, чужим голосом спросил старик.
Пустота еще рядом была - не оступиться бы, не усвистеть черт-те куда - с концами.
- Вор, - сказал нерезкий, - домушник натуральный… Что ж ты, дед, квартиру не запираешь? Или коммунизм настал, а я проворонил?
Пустота отпустила, спряталась в кокон, затаилась, подлая. Комната вновь обрела привычные очертания, а нерезкий оказался молодым парнем в белой куртке. Он и впрямь улыбался, щерился в сто зубов - своих небось, не пластмассовых! - двигал "молнию" на куртке: вниз - вверх, вниз - вверх. Звук этот - зудящий, шмелиный - почему-то обозлил старика.
- Пошел вон, - грозно прикрикнул старик.
Так ему показалось, что грозно. И что прикрикнул.
- Сейчас, - хамски заявил парень, - только шнурки поглажу… - Никуда он вроде и не собирался уходить. - Болен, что ли, аксакал?
- Тебе-то что? - старик с усилием сел, натянул на худые плечи китайское одеяло.
Он уже не хотел, чтобы парень исчезал, он уже пожалел о нечаянном "Пошел вон", он уже изготовился к мимолетному разговору с нежданным пришельцем: пусть вор, пусть домушник, а все ж живой человек. Со-бе-сед-ник! Да и что он тут хапнет, вор-то? Разве пенсию? Нужна она ему, на раз выпить хватит…
- Грубый ты, дед, - с сожалением сказал парень, сбросил куртку на стул и остался в синей майке-безрукавке. - Я к тебе по-человечески, а ты с ходу в морду. Нехорошо.
- Нехорошо, - легко согласился старик. Славный разговорчик завязывался, обстоятельный и поучительный, вкусный такой. - Но я же тебя не звал?
- Как сказать, как поглядеть… - таинственно заметил парень. - Слушающий да услышит… - замолчал, принялся планомерно оглядывать квартиру, изучать обстановку.
Обстановка была - горе налетчикам. Два книжных шкафа с зачитанными, затертыми до потери названий томами - это старик когда-то собирал, читал, перечитывал, мусолил. Облезлый сервант с кое-какой пристойной посудой - от жены-покойницы осталась. Телевизор "Рекорд", черно-белый, исправный. Шкаф с мутноватым зеркалом, а в нем, в шкафу - старик знал, - всерьез поживиться вряд ли чем можно. Ну, стол, конечно, стулья венские, диван-кровать, на стене - фотки в рамках: сам старик, молодой еще, жена - тоже молодая, круглолицая, веселая, сын-школьник, сын-студент, сын-инженер - в пробковом шлеме, в шортах, сзади - пальма… Ага, вот: магнитофон с приемником японской марки "Шарп-700", вещь дорогая, в Москве редкая, сыном и привезенная - сердечный сувенир из Африки. На тыщу небось потянет…
- Своруешь? - спросил старик.
Глаза его - когда-то голубые, а теперь выцветшие, блеклые, стеклянные - застыли выжидающе. Ничего в них не было: ни тоски, ни жадности, ни злости. Так, одно детское любопытство.
- Ты, дед, и впрямь со сна спятил, - парень вдруг взмахнул рукой перед лицом старика, тот от неожиданности моргнул, и из уголка глаза легко выкатилась жидкая слеза. - Не плачь, не вор я, не трону твое добро. Мы здесь по другой части… - и без перехода спросил: - Есть хочешь?
- Хочу, - сказал старик.
- Тогда вставай, нашел время валяться, одиннадцатый час на дворе. Или не можешь? Обветшал?
- Почему не могу? - обиделся старик. - Могу. Он спустил ноги с кровати, нашаркал тапочки, поднялся, держась за стену.
- Орел, - сказал парень. - Смотри не улети… Сам оденешься или помочь?
- Что я тебе, инвалид? - ворчал старик и целенаправленно двигался к стулу, где с вечера оставил одежду.
- Ты мне не инвалид, - согласился парень. - Ты мне для одного дела нужен. Я к тебе первому пришел, с тебя начал, тобой и закончу. Понял?
Старик был занят снайперской работой: целился ногой в брючину, боялся промазать. Поэтому парня он слушал вполуха и ничего не понял. Так и сообщил:
- Не понял я ничего.
- И не надо, - почему-то обрадовался парень. - Не для того говорено…
Старик наконец справился с брюками, одолел рубаху, теперь вольно ему было отвлечься от сложного процесса утреннего одевания, затаенная доселе мысль вырвалась на свободу:
- Слушай, парень, раз ты не вор, то кто? Может, слесарь?
- Если не вор, то слесарь. Логично, - одобрил мысль парень, но от прямого ответа уклонился: - А ты что, заявку в домоуправление давал? Унитаз барахлит? Краны подтекают? Это мы враз…
И немедля умчался в ванную, любезно совмещенную с сортиром, и уже гремел там чем-то, пускал воду, чмокал в раковине резиновой прочищалкой, которая, по всей вероятности, имеет определенное название, но автор его не знает. В чем кается.
Старик, малость ошарашенный космическими скоростями гостя, постоял в раздумьях, стронулся с места, добрался до ванны, а парень-то все закончил, краны завернул, "чмокалку" под ванну закинул.
- Шабаш контора, - сказал.
- Погоди, шальной, - старик не поспевал за действиями парня, а уж за мышлением его - тем более, и от того начинал чуток злиться: торопыга, мол, стрекозел сопливый, не дослушает толком, мчит, сломя голову, а куда мчит, зачем? - Я тебе о кранах слово сказал? Не сказал. В порядке у меня краны, зря крутил. У меня вон приемник барахлить начал, шумы какие-то на коротковолновом диапазоне, отстроиться никак не могу. Сумеешь, слесарь?
- На коротковолновом? Это нам семечки! - победно хохотнул парень и тут же слинял из ванной, будто и не было его. В одной фантастической книжке - старик помнил - подобный эффект назывался нуль-транспортировкой. Да и как иначе обозвать сей факт, если старик только на дверь глянул, а из комнаты уже доносился ернический говорок парня: - А ты, отец, жох, жох, короткие волны ему подавай… Небось вражеские голоса ловишь, а, старый? А ты "Маячок", "Маячок", он на длинных фурычит, и представь - без никакой отстройки…
- Дурак ты! - легонько ругнулся старик. - Балаболка дешевая… - опять тронулся догонять парня, даже о чае забыл - так ему гость голову заморочил. Шел по стеночке - по утрам ноги плохо слушались, слабость в них какая-то жила, будто не кровь текла по жилам, а воздух. - Вражеские голоса я слушаю, как же… Я против них, гадов, четыре года, от звонка до звонка, ста километров до Берлина не дошел… Буду я их слушать, щас, разбежался… Делать мне больше нечего…
- Извини, отец, глупо пошутил, - парень стоял у тумбочки, а на ней, на связанной женой-покойницей кружевной салфетке, чистым стереоголосом орал подарок из Африки, бодрым стереоголосом певца-лауреата сообщал о его любви к созидательному труду. - А хочешь - так, - парень чуть тронул ручку настройки, и лауреата сменил целый зарубежный ансамбль, и тоже - безо всяких шумов, без хрипа с сипом. - Или так, - и радостная дикторша, обнадежила: "Сегодня в столице будет теплая погода без осадков, температура днем восемнадцать - двадцать градусов".
- Неужто починил? - изумился старик.
- Фирма веников не вяжет, - сказал парень и выключил приемник. - Еще претензии имеются?
- Вроде нет…
- А раз нет, сядем. Разговор будет, - парень уселся на венский стул верхом, как на коня, из заднего кармана джинсов достал сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его. Листок - заметил старик - весь исписан был.
- Сядь, сядь, нет правды в ногах, нет ее и выше. Слушай сюда… Твоя фамилия Коновалов, так?
Точно, слесарь, подумал старик, усаживаясь на диван, иначе откуда ему фамилию знать?
- Ну, - подтвердил.
- Павел Сергеевич?
- И тут попал.
- Я тебе, Пал Сергеич, буду фамилии называть, а ты отвечай: слышал о таких или не слышал. Первая: супруги Стеценко.
- Это какие же Стеценко? - призадумался старик. - Из второго подъезда, что ли? "Жигуль" у них синий, да… Этих знаю. Сам-то он где-то по торговой части, товаровед, кажется, из начальников, а жена - учительница, химию в нашей школе преподает. Моя Соня-покойница поговорить с ней любила.
- Про химию?
- Почему про химию? Про жизнь.
- Хорошие люди?
- Обыкновенные. Живут, другие не мешают… Соня как-то деньги дома забыла, а в овощном помидоры давали, так химичка ей трешку одолжила.
- Вернули?
- Трешку-то? А как же! В тот же день. Соня и сходила.
- Значит, говоришь, другим не мешают?
- Не мешают. А чего? Вон, трешку одолжили…
- Большое дело, - то ли всерьез, то ли с издевкой сказал парень и что-то пометил на листке шариковым карандашиком. - Подавший вовремя подает вдвое… Ладно, поехали дальше. Пахомов Семен, пятьдесят седьмого года рождения, Пахомова Ирина, шестьдесят первого.
Старик оживился: