– Смотри сам, ты уже большой, скоро в школу. Две комнаты, а нас четверо с маленькой сестрёнкой, да ещё кошка, черепаха, хомяки, куда ещё мы можем взять дворовую слепую собаку?
Севок понимал, но в душе закипали слёзы:
– Она же зимой замёрзнет!
– Попробуй бабу Ульяну попросить!
Севок понимал, что мать тоже тревожится за собаку, и если отказывается, значит, так надо, но боялся с ней расстаться.
До бабы Ульяны Севок добежал скоро, ведь это был тот самый нетронутый дом на повороте. Баба Ульяна не дослушала:
– У меня же есть собака. Так что, милок, извиняй!
Вместе с Пальмой, дождавшейся его, Севок возвращался домой и не знал, радоваться ему или плакать: если бы Пальма осталась у бабы Ульяны, то это была бы не его собака, а так, может…
Осень уменьшила число дворовой братии – остались только дошкольники – Севок, Коська и Наташка, а так как они были из второго дальнего дома, то Севок считал своим, в первую очередь, делом – заботу о Пальме.
Наутро, после завтрака, учительница распорядилась: "Пойди Пальму покорми, потом нарядимся и в поликлинику с сестрёнкой поедем".
– Она, что ли, заболела? – удивился Севок.
– Нет, её взвесить надо, да и зубки показать докторам, так полагается! Тебя тоже в коляске возили!
Севок быстро справился с поручениями и стал собираться в поликлинику – он облачился в выходную одежду: тщательно сохраняемую, опрятную, и отглаженную, и любимую, ещё бы! Синие штаны, похожие на школьные форменки, а рыхлый, ручной вязки, "в пятнушку", свитерок и стёганый жилет – вообще предмет его гордости и зависти дворовых ребят. Сейчас даже не верится, но когда он первый раз увидел "товарчик", который учительница получила в качестве оплаты за сшитый пододеяльник, он ему совсем не понравился: что он чёрно-синего цвета – это хорошо, но зачем рядами белые снежинки, а между ними ещё и бледно-красные розочки…
Но мать тогда успокоила расстроившегося сына – я тебе такую стёганку из него сошью: тёплую, красивую, как у лётчиков или моряков, или даже у пограничников.
И правда, стёганка удалась на славу: отстроченная красным в густую клетку, с двумя рядами металлических блестящих пуговиц, и уж неизвестно, что касается мнения лётчиков, моряков или пограничников, но дворовая ребятня сразу заприметила Севину обновку, и, судя по числу заказов, обрушившемуся на Галину Андреевну, она была оценена по достоинству.
Меж тем быстрые сборы были закончены: нарядная сестрёнка восседала в коляске, Севок за ней присматривал, пока закрыли квартиру; и потом двинулись в путь, конечно, в сопровождении Пальмы.
Добрались без приключений до первого диванчика в небольшом скверике, где обычно оставляли Пальму, Севок скомандовал: "Пальма, жди!" – и поспешили в поликлинику. Пальма потащилась за ними. Теперь уже Галина Андреевна прикрикнула: "Пальма, жди!" Собака села под диван, но как только они тронулись в путь, собака вновь тронулась за ними.
– Ну что ещё за наказание?!
Собака не повиновалась, а вести слепую собаку по городской улице до поликлиники было невозможно, да и поджимало время.
Мать решилась: "Сева, попробуй, уведи собаку обратно и подожди нас в нашем дворе. Я на тебя надеюсь и постараюсь побыстрее. Никуда не уходи, сынок!" Это решение не обрадовало Севка, тогда она выдвинула последний аргумент: "Ты же старший, ты мой помощник! И не ты ли отвечаешь за собаку?" В этих словах матери Севок прочёл и гордость за него, и надежду на него, и повиновался.
Когда Севок повернул обратно и собака пошла за ним, Галина Андреевна вздохнула и поспешила в поликлинику, тревожась, она не замечала, что почти бежит с коляской.
Вернулись они, сделав все необходимые дела, но учительница не переставала тревожиться, пока не увидела Севка одиноко сидящим в их дворе. Севок их заприметил тоже, сразу кинулся к ним: "Пальма сдыхает", – и зарыдал.
Учительница ничего не поняла:
– Где она?
– У нас на площадке…
– Постереги коляску. Сама посмотрю!
Мать схватила дочь на руки и поспешила в подъезд.
Пальма уже облизывала щенков, когда озабоченная учительница поднялась на свою площадку.
Щенки – сытенькие, шоколадно-мокрые, слепенькие, – тыкаясь головками, расползались по розам стёганки, пока их мать, Пальма, приводила их в порядок.
– Сева, посмотри сюда! – позвала мать сына. – Пальма жива.
Забежал Севок и не мог нарадоваться:
– Какие маленькие, какие хорошенькие!
– Что нам с ними делать-то?!
– Только не выкидывать! Только не выкидывать! – взмолился Севок.
– Да ну тебя! Конечно, не выкидывать, но и здесь на площадке оставлять нельзя! А давай мы их в нашу стайку в подвале пока перенесём, а потом отец с работы придёт, тогда и придумаем, что с ними делать! Что же ты новую стёганку не пожалел? Подстелил?!
– Я думал, она умирает… как Трезорка!
– Ой, как жаль! Но теперь уже ничего с ней не поделаешь, будет стёганка теперь Пальмина.
– Ага, – просветлел Севок, – будет Пальма с розами.
Они перенесли щенков в стайку, Пальма, неотступно следуя за ними, перешла сама.
Пришедший с работы отец, узнав новость, обрадовался меньше, чем ожидал Севок:
– В стайке, конечно, их оставлять нельзя, несколько дней пускай поживут, а дальше надо что-то придумывать: а вообще всё уже до нас придумали – будку надо делать! Да и куда её ставить – вот ещё забота, хозяйского дома нет, а будка с собакой – вот она! За-да-ча! Да!.. А ты что же обнову-то не сберёг? Мать старалась, старалась, эх ты! – он махнул рукой и замолчал.
– Не ругай его, отец, на благое дело он её извёл…
– Ну, потакай, потакай и дальше!
А ночью, когда Севок с сестрёнкой уже спали, отец засомневался: морозы ударят, а мы куда с такой псарней?
– Ты о чём говоришь, не пойму, – оправдывалась учительница, – ну не топить же мне их надо было?!
– А ты бы смогла разве? – усмехнулся отец.
– Нет!! – ответила учительница. – Спрашиваешь, как будто сам смог бы!
– Нет, не смог… и не сразу, а тем более теперь – когда она их покормила!
– Так мы о чём тогда говорим?
– А говорим мы о том, что их пристраивать надо, а куда, ума не приложу!
– Слушай! Может быть, хозяин Трезора согласится взять Пальму.
– Может быть, – отозвался, заинтересовавшись, отец.
– Только надо, чтобы мальчонок не один спрашивал, а со взрослым.
– Так это-то ясно. В субботу пораньше приду, тогда с ним и сходим.
А в субботу пораньше не получилось: то ли заказ какой-то срочный, то ли ещё что, только уехал отец в командировку. А Севок, прождавший отца до обеда, надумал сходить к хозяину Трезорки сам, потому что дворничиха ругалась, что развели грязищу в стайке, и грозилась всех этих щенят выбросить.
Он долго упрашивал мать и, заверив твёрдо, что "бегом туда, бегом обратно", – наконец вымолил разрешение.
Это когда они в прошлый раз всей ребятнёй ходили, дорога казалась короче, теперь Севок и шагал, и бежал, но до нужного дома было ещё о-ё-ёй как далеко… Дорожка, по которой спешил Севок, вилась по косогору, и как только он стал спускаться в низину, прохладный белый туман стал расползаться по ней толстым белым одеялом, изменив всё вокруг до неузнаваемости; казалось, что вместе с туманом отовсюду выползли страхи и неизвестная пугающая чернота. Севку сделалось жутко, и он в нерешительности остановился, не зная, что делать: идти назад – стыдоба (ведь сам напросился), вперёд – ноги не идут, страх обуял. Севок вспомнил, как тогда сказал ему отец: "Так смелость доказывают только дураки! А надо делом!" И ему стало стыдно, так стыдно, что вроде и страх стал проходить. "А я буду делом! Я делом!" – мысленно твердил он себе и стал себя убеждать, что в темноте ничего страшного нет (как говорила мама) – просто хуже видно, чем на свету. Севок сделал ещё несколько шагов и обмер. Он явно увидел, как через тропинку прошла чёрная, большая, лохматая тень, а потом другая, поменьше. Он стоял на тропке, боясь пошелохнуться, в голове всё перепуталось.
И тут неожиданно почти на него надвинулась чья-то большая спина…
Севок вскрикнул, присел.
– Ох, господи! Как ты меня напугал! – сказала спина бабьим голосом. – А ты чего здесь один сидишь, потерялся? Ты чей? – она погладила Севка по голове.
Севок открыл глаза и узнал хозяйку, которая их прогнала тогда, когда они приходили проведовать Трезорку. Он так ей обрадовался, что и выразить не мог.
Слёзы враз высохли, будто их не бывало (по крайней мере, когда он об этом потом дворовым рассказывал, то утверждал, что не плакал).
– А я к вам иду!
– Вот те раз! К нам?! В гости, али как?
– Нет, по делу.
– Вон оно как! А чё ж без материнского спросу?! А то нипочём не поверю, что одного отпустила! Не ври мне!
– Я правду говорю; отпустила, только с Коськой и Наташкой. Я сначала их матерей дожидался, а потом их не отпустили, я и пошёл один.
– Дак мать-то тебя поди уже везде рыщет! – и перехватила поближе верёвку с козой. – Дед, поди-ка сюда! Тут тебя парень по делу ждёт!
Из кустов вышел мужик, бывший хозяин Трезорки, и вытянул из зарослей вторую упирающуюся козу.
– Ну и что за дело?
– Ты бы, дед, проводил его до дому, а то мать, поди, все глаза уже проглядела, а по дороге и поговорите.
– А ты же с двумя козами не справишься?!
– С двумя, конечно, нет! Я только одну возьму, вторую назад привяжи, а на обратном ходе её и прихватишь! Да ты поспешай по-скорому. А то мне ещё Сидоркиным вечорошное молоко нести.
На том и порешили.