Глава тринадцатая
В тот день ничего примечательного не случил ось. В основном меня мучили звонки.
Днем вызывал по телефону сенатор Уилли, спрашивал, чем может помочь. Большой Джон не интересовал его, как всякий другой дом, засоряющий землю. Я поблагодарил сенатора за личную заботу, не забывая, что его тоже подслушивают.
Звонили в основном журналисты, интересовались, что нового. Я отвечал, что съел второй завтрак, что Большой Джон стоит на месте, и обещал сообщить, если что-либо произойдет (о втором конверте террористов, разумеется, в разговоре не упоминал). Дважды выходила на связь лондонская контора "Всемирных новостей"; я отвечал редакторам уклончиво и неопределенно.
Пришел телекс за подписью Томаса Бака с предложением полмиллиона долларов за исключительные права на мою съемку в небоскребе. В отсутствии коммерческой интуиции Бака не упрекнешь; я бросил телеграмму в корзину.
Наконец прорвался сам сэр Крис из Лондона.
- Как там у вас погода, Бари? - кричал он из своего кабинета на Флит-стрит.
- Льет как из ведра.
- И у нас мало приятного: туман и сырость. Вы в Большом Джоне, Бари?
- Да.
- Где ваш репортаж?
- О шаре? Я давно послал…
- Да нет, Бари. Шар - вчерашний день. Он исчез в зоне шторма… Я имею в виду террористов…
Я объяснил генеральному директору, что пока ничего особенного нет, я накапливаю материал и надеюсь сделать специальный выпуск, так как видеозапись будет только у меня. Последнее сообщение явно обрадовало сэра Криса. Однако он поморщился, едва я упомянул вскользь о предложении Бака.
- Надеюсь, вы послали его к чертям? - проворчал он. - Придется и нам подумать о дополнительном гонораре… Желаю солнечной погоды, Бари! - Крис, видимо, предполагал, что в солнечный день террористов снимать приятнее.
Две фигуры в черных кожаных костюмах стояли у меня перед глазами. Нэш подтвердил, что связь с шаром прервалась. В район, откуда поступил последний сигнал, вылетали два истребителя и обнаружили сильную бурю с молниями над штормовыми волнами. Газетный магнат сам находится возле радиопередатчика… Зачем они выбрали для свадебного путешествия именно шар, а не самолет или корабль? Об этом, возможно, никто уже не узнает… Впрочем, мир привык к печальным финалам таких путешествий. Были даже чудаки, которые пытались совершить кругосветное путешествие на шаре. Они исчезли…
В небоскребе меня узнавал каждый встречный. Люди подмигивали, улыбались, шутили, но в глубине устремленных на меня глаз чувствовалась тревога. Я их понимал. Некоторые провели здесь многие годы, почти не выходили на улицу, забыли о шуме, гари, толчее большого города. Они наблюдали его странную тесную жизнь в бинокли и подзорные трубы со своей величественной высоты. У них все было совсем другое: свежий воздух, великолепные восходы и закаты, самолеты и тучи в широких окнах, конторы и развлечения в нескольких минутах езды на лифте. Сейчас далекая земля представлялась опасной: оттуда проникли чужие и грозились разрушить одним нажатием кнопки все привычное. Жители Большого Джона знали о прежних взрывах "Адской кнопки": дневные выпуски газет были наводнены фотографиями разрушений.
Я отвечал всем обычной фразой: "Сегодня катастрофы не будет", - и это была чистая правда: сегодня - нет!
На спортивной площадке сорокового этажа мальчишки запускали модели самолетов. Я сел на скамью рядом со старой американкой. Она, как и я, наблюдала запуск стандартных игрушек. В руках у мальчишек - пульт управления. Нажата кнопка - взревели маленькие моторы. Вторая - разбег машин по площадке, подъем вверх. И вот начинается веселая чехарда в воздухе больших серебристых стрекоз.
- Мистер Бари, вы не считаете, что в мире стало слишком много игрушек? - спросила меня не очень любезно соседка.
- Что вы имеете в виду, мэм?
- Да хотя бы эти самолеты…
- У вас, наверное, здесь внук?
- Правнук… Я имею в виду, что он слишком бездумно управляет самолетом, не зная его назначения.
Стрекозы выделывали над нашими головами фигуры высшего пилотажа.
- Но они берут пример со взрослых, которые то и дело включают и выключают автоматы.
- Поймите меня правильно, мистер Бари, - дама повернулась ко мне, белозубо улыбнулась, - я не против разумной игры… Но нельзя ли объяснить тем людям, - она подчеркнула два последних слова, - что они играют со страшной игрушкой.
Неожиданно она встала, решительно пересекла ковровую дорожку, села на скамью напротив.
Я и не заметил, как на нашу скамейку взгромоздился негр. Сел, как садятся нарочито негры в присутствии белых: на спинку скамьи, спиной к нам. Штаны и ботинки - белые, носки - красные, рубашка - черная с закатанными рукавами.
Моя собеседница напоминала взъерошенную ворону.
Я спросил:
- Сэр, вы не могли бы сидеть, как все другие? - И прибавил: - Вы прервали разговор.
Негр мгновенно очутился в нормальной позе.
- Только ради вас, мистер Бари! Кого-то он мне напомнил.
- Извините, что помешал.
Он ушел, небрежно махнув рукой. На тыльной стороне руки я заметил наколку - букву "Н".
- Ниггер! Хам!
Дама стрельнула злым шепотом в спину цветного - обычным американским способом. Спина чуть дрогнула, но негр не остановился - ушел танцующим шагом.
- Терпеть не могу ниггеров! - Моя собеседница снова пересела ко мне.
Однако не это было самое важное. "Н"! "Э-н"… "Э-н-н"!
Одна лишь буква…
И сразу всплыла в памяти давняя история: "Н" - "Нет!" - "Нонни"…
Интересно устроена журналистская память. Как огромное, хаотически перемешанное досье фактов. Что-то видел, что-то слышал, что-то читал. И моментально забываешь лишнее: жизнь идет вперед, событий слишком много. Однако нужная информация возникает в острых ситуациях, когда напряженно работают мозг, чувства, вся сложная человеческая система.
Я вспомнил про букву алфавита и… закона.
Это была типичная для Америки история. В небольшом курортно-пляжном городке штата Флорида разгоняли демонстрацию негров. Действовали привычными методами. И вдруг полицейский застрелил мальчишку по имени Нонни.
Нонни, вернувшись из школы, играл с приятелем в бейсбол. Он постепенно выигрывал, как может выигрывать каждый чемпион класса. Но мать соперника чересчур волновалась: ее сын задерживался на обед. Она дважды заходила на бейсбольную площадку, разделявшую дома соседей, а потом позвонила в полицейский участок с жалобой на черномазого, который разрушает авторитет родителей у ее белого сына.
К площадке подкатила патрульная машина. Полицейский знал, кого надо наказать. Он выстрелил в негритенка. Точно между глаз. И уехал.
Черная Америка взорвалась. Сначала в том курортном городке, позже, когда суд оправдал полицейского-убийцу, по всей стране. Негры вышли на улицы, и это показалось белым страшно. Демонстрантов приводили в чувство, сбивая с ног из брандсбойтов, усмиряли газовыми гранатами, одиночек пристреливали. Звенели стекла, пылали машины, дома смотрели пустыми глазницами. Губернаторы вызывали на помощь национальную гвардию. Негритянские кварталы лежали в руинах. Газеты день ото дня умножали цифры - число убитых, раненых, арестованных. Я прекрасно помню все это.
Целое лето пылал гнев инакомыслящих. "Нет!" - писали они на стенах особняков. "Нет!" - на дорогих кадиллаках. "Нет!" - на статуе Свободы. И белые боялись прикасаться ко всему, где была начертана первая буква имени убитого парнишки. Они вызывали полицейских, а те привычно, если был хоть малейший повод, стреляли. Так случается время от времени в Америке. Неужели татуировка на руке у цветного имеет отношение к этой истории? Нет, чистое совпадение. Давно отбушевало то "жаркое лето", и весь мир наверняка забыл беднягу Нонни. Только журналистская память способна выхватывать из прошлого конкретные детали.
- Какой нахал!.. Никогда не садитесь в лифт, если там негр! - горячо продолжала моя соседка, о которой я на время забыл.
- Почему?
- Как почему? Это опасно!
- За что вы их так ненавидите? - спросил я.
- А за что они ненавидят нас?! - Дама возмущенно взмахнула руками. И сменила гнев на стандартную улыбку: - Впрочем, вы европеец, мистер Бари…
- Пожалуй, вас я не пойму…
Я почувствовал какую-то усталость, точнее, бремя неожиданной ответственности за эту агрессивно настроенную прабабушку, ее беззаботного правнука, за серенький денек, в котором порхали игрушечные самолеты. Мы расстались с собеседницей дружески, но чувство усталости долго не проходило.
Да еще этот шар с двумя безумцами!..
- Нет сведений? - спрашивал я время от времени по телефону Нэша.
- "Океан молчит" - это наш последний заголовок, - отвечал невозмутимый Нэш. - Кстати, мистер Бари, о вас специальная полоса. Как вы смотрите на шапку: "Жители Джона надеются на Джона"? А?
- Не валяйте дурака, Нэш! - сказал я.
- Но люди действительно верят в вас больше, чем в полицию…
- Заткнитесь, Нэш! - оборвал я, представляя вытянутые физиономии полицейских и хихикающего Боби.
Ирландца не так-то легко было укротить.
- Моя газета выражает мнение читателей…
Я бросил трубку. Этот редактор - великовозрастный младенец! И зачем я ввязался в историю? Что я - господь бог, чтобы спасти целый небоскреб? В конце концов, я просто приезжий, корреспондент лондонской конторы, у меня в Нью-Йорке куча разных дел!..
Принялся лихорадочно собирать чемодан, не обращая внимания на трезвонящий аппарат. Наконец схватил прыгавшую трубку, рявкнул:
- Бари у аппарата! Побыстрее, я уезжаю!
- Отец, это я! - голос Эдди вернул меня в действительность. - Ты уезжаешь? Значит, это шутка?