- Того не скажу. Я ведь, Дмитрий Григорьевич, с Авдотьиным моим всей юностью связан. Родители меня еще совсем дитятею туда перевезли. Деревня небольшая, в наследство матушке пополам с кузиной, супругой сенатора Александра Васильевича Алябьева, досталась. Там же учителя первого своего увидел. Дьячок был местной церкви. Худо ли, бедно ли с грамотой меня познакомил, а дальше родители в гимназию при Московском университете привезли. Одним из первых учеников. Только терпения моего и на один год не хватило: отчислили меня за нехождение в классы. Родитель бранить меня не стал и тут же повез в Петербург записывать в лейб-гвардии Измайловский полк. С отставкой я поспешил - дальше поручика не пошел и с 1768 года издательским делом занялся. Тут уж и вовсе Авдотьино забыл. А теперь тянет. Ночами Северка снится. Берега пологие, песчаные. Травы луговые в воду смотрятся. Камыша в тех местах не сыскать. Леса славные. Сосновые. По лету гречиха зацветет, как море голубое по подам разольется. Пчелы жужжат. Жаворонки заливаются…
- Вот и Настасья Яковлевна моя стала деревню поминать. Говорит, кабы в деревне жили, сыновей бы своих не схоронили. Дочь - что, отрезанный ломоть.
- Да я про жаворонков между прочим. Главное, Дмитрий Григорьевич, может, будет у наших мартинистов прибежище? Собираться в Авдотьине станут. Храм я там отстрою, чтобы главным у мартинистов был. От столиц далеко. Может, власти в покое оставят, как полагаете?
- А если все же похлопотать попробовать? Одно дело - единомышленники, другое - Россия. Книжку каждый прочесть может. Вы руки опустите, кто о просвещении народном думать станет?
- Друг мой, рук опускать не собираюсь - характер беспокойный. Но если всю свою жизнь просмотреть, тучи надо мной год от года сгущались. Неба ясного над собой никогда не видел.
- Вы о первых журналах подумали?
- А как же? "Трутень" выходил, "Живописец", "Кошелек" - и все закрывать пришлось из-за монаршего гнева. Того задел, о том не так высказался. Сатира никогда власть имущих не радовала. Спасибо, Михайло Матвеевич Херасков аренду типографии университетской московской предложил, а то беда.
- Зато в Москве все отлично у вас пошло.
- Надолго ли, Дмитрий Григорьевич? У меня в памяти каждый день на счету.
- Разве вы не сразу Дружеское ученое общество образовали? А через год и до первой в России Типографической кампании дошло. На паях.
- Кабы не было указа государыни "О вольных типографиях", ничего бы не вышло.
- Так был указ!
- А не успела его государыня подписать, как мое дело с учебниками началось. Ведь одного хотел - чтобы книг побольше было да стоили они подешевле. Ревизоры проверили: копейки себе не нажил, а едва не всего состояния лишился. За что пеню наложили, по сей день не знаю.
- Друг мой, есть у меня одна мысль.
- Какая же?
- Государыня слишком предубеждена против мартинистов и уговорить ее вряд ли кто сможет.
- Но мартинисты не представляют никакой опасности для престола. Наше дело - просвещение и только просвещение. Кому же оно может вредить?
- Николай Иванович, мы будем попусту терять время. Вот если предпринять иной демарш. Ведь место главы ложи у нас пустует.
- Вы сами знаете, о какой кандидатуре все думали.
- Еще бы, о великом князе Павле Петровиче.
- Тише! Бога рада, тише! Так не к нему ли обратиться?
Царское Село. Екатерина II, А. А. Безбородко.
- Государыня, известия от нашего посланника во Франции!
- Что вас так взволновало, Безбородко?
- Бастилия пала, ваше величество!
- Бастилия? Обыкновенная тюрьма? И что значит - пала? Ее кто-то пытался штурмовать?
- Ваше величество, сообщение посланника на редкость подробно о сем рассказывает. Если позволите…
- Прошу вас. И - не пропускайте мелочей, раз это произвело такое впечатление.
- Во всех государствах, ваше величество. Наверно, надо начать с того, что это была действительно крепость, обращенная одной стороной к Парижу, другой к Сен-Антуанскому предместью. Заключенных в ней содержалось очень немного, только по личным распоряжениям короля, но условия содержания отличались большей, чем в других тюрьмах, строгостью. Парижане ненавидели при всем том Бастилию настолько, что уже существовал план ее сноса и устройства на этом месте площади, которой предстояло носить название площади Людовика XVI-го.
- Это значит, король предугадывал возможные события и, как всегда, опаздывал.
- Да, государыня, именно так. 14 июля вооруженная толпа парижан подступила к тюрьме и потребовала от начальника сдачи. Губернатор, как здесь его называли, наотрез отказался.
- Но ведь король не мог не знать о намерениях этого вооруженного сброда!
- По всей вероятности, но от него не последовало никаких указаний. Губернатор был предоставлен самому себе. Впрочем, наш посланник пишет, что в его распоряжении имелся гарнизон из 82 инвалидов, 32 швейцарцев, и это при 13 боеспособных пушках. Но главное Бастилию защищали толстые стены и могучие подъемные мосты.
- Большим такой гарнизон назвать трудно, но ведь они были наверняка достаточно хорошо вооружены и обучены?
- Государыня, по всей вероятности, число нападавших оказалось слишком велико, а их ярость не знала границ. Чтобы защитить себя от выстрелов сверху, народ притащил три огромных воза соломы и поджог их. Едкий дым лишил защитников крепости всякой ориентации, и губернатор решил Бастилию взорвать.
- Он остался верен своей присяге! Впрочем, на что было ему рассчитывать: толпа все равно растерзала бы его. Можно сказать, что он искал более легкой, но и достойной смерти.
- И это ему не удалось. Унтер-офицеры предупредили намерение губернатора, заставили его созвать военный совет, который почти единогласно постановил сдаться мятежникам.
- Это отвратительно! Офицерам и солдатам сдаться уличному сброду!
- Они заплатили за свою измену, государыня. Часть из них тут же была повешена. Не удалось спасти даже губернатора, хотя начальники мятежников и гарантировали ему жизнь. Губернатора обезглавили, а его голову, воткнутую на пику, потом таскали много часов по всему Парижу.
- А узники? Они были освобождены? Сколько их было?
- Всего-навсего семеро, государыня, среди них граф де Лорж, который содержался в заточении сорок лет.
- И кто-то среди парижского сброда помнил еще о нем?
- Вряд ли. Во всяком случае, посланник ни о чем подобном не пишет. Скорее всего толпа боролась с символом королевского могущества - не за отдельных узников.
- Но вы ничего не говорите о короле! Где был он во время этих событий? Что делал? Какие приказы отдавал?
- На следующий день после падения Бастилии распорядился начать работы по разборке крепости. Он даже не позаботился о разграбленных или попросту выброшенных архивах.
- Кажется, я припомнила это имя. Дюк де Лорж был племянником маршала Тюренна. Впрочем, это относится ко временам Петра Великого.
Петербург. Дом Н. А. Львова. Н. А. Львов и В. В. Капнист.
- В одном году какие обстоятельства сошлись!
- Опять ты, Капнист, в восторге пребываешь. Тебя послушать - все округ событиями кипит, а на деле…
- Не всякому душевное равновесие твое, Львовинька, дано. Знай за своими чертежами сидишь, света Божьего не видишь, а меня же в восторженности обвиняешь. Ты дворец-то потемкинский видел ли?
- Как не видеть. Который год строится. Спешка только сейчас началась. Старов совсем с ног сбился. Неделями из него не выходит.
- А что за спешка?
- Ну вот слона-то ты и не приметил! Государыня дворец сей князю Потемкину-Таврическому предназначила, чтоб, вернувшись из Новороссии, в достойную резиденцию въехать мог. Отделка внутри самая что ни на есть богатейшая. Мебель, хрусталь, полы штучные - цены нет.
- Проложил-таки светлейший себе дорожку во дворец снова, исхитрился.
- Не торопись, Василий Васильевич, не торопись. Цыплят по осени считают. Каково-то его ещё Петербург встретит.
- Раз государыня решила…
- Что государыня! Между нами, друг мой, и годы ее величества уже не те, и характер изменился - подчас и вовсе не узнать. Больше внимания на людей случая обращать стала, а Зубовым-то светлейший здесь совсем ни к чему. Одно хорошо - в Петербурге одним дворцом больше стало. Старов - зодчий от Бога, да и на Александра Сергеевича Строганова опереться в случае нужды может. Не шутка! Слыхал, поди, что о родстве их судачат. Кто знает, есть ли в том правда. А так сынку привалянному почему не помочь. Да ты никак еще о каких-то обстоятельствах сообщить собирался?
- Собирался, а как же. Светлейший здесь резиденцию получил, а Николай Иванович Новиков в Авдотьине своем обосновался. Такое празднество закатил, что Москва опомниться не может.
- Новиков? Празднество? Да что у него там в этой деревне-то?
- Иван Петрович Тургенев в письме все подробнейшим образом описал. Он сам там всю неделю празднеств провел. В истинном восторге пребывает.
- Даже неделю? Не узнаю Николая Ивановича. Никогда он богатством не отличался. С чего разбогател-то вдруг?
- Да и не в богатстве тут дело. Ты вот, по своей части о доме спрашивал. Дом у него деревянный, двухэтажный, под железною кровлею. Никаких украшений нету. Зато преогромный: по фасаду восемь окон с дверью балконной, да по торцу в четыре окна тоже с балконом. Так что кругом балконами каменными, как гульбищем церковным, окружен, и превысокими. Веришь - по десяти ступеней!
- Поди, у реки стоит. Значит, от сырости.