Я уставилась на него, даже не пытаясь скрыть изумление. Китто - единственный мужчина в моем окружении, кто еще ниже ростом, чем Ба. Четыре фута ровно, на одиннадцать дюймов ниже нее. Но кожа у него лунно-белая, как у меня, а тело - идеальная уменьшенная копия стража-сидхе, если не считать дорожки радужных чешуек вдоль позвоночника, маленьких втяжных клыков во рту и громадных глаз без белков - с вертикальным зрачком посреди синего моря радужки. Все это оставил ему в наследство папа-змеегоблин. А черные локоны, белая кожа и магия, пробудившаяся однажды в постели со мной - наследие со стороны матери. Но Китто не знал ни одного из своих родителей. Мать-сидхе бросила его умирать перед гоблинским холмом. Он спасся только потому, что новорожденного и на хороший перекус не хватит, по мнению гоблинов, ценивших плоть сидхе в кулинарном смысле. Китто отдали гоблинской женщине на выкорм - будто поросенка, которого откармливают к сочельнику. Но женщина его… полюбила. Достаточно сильно, чтобы оставить его в живых и обращаться с ним как с гоблином, не как с убойной скотиной.
Прочие мои стражи не приняли Китто как равного себе. Он был откровенно слабее их, и хотя по настоянию Дойля занимался на тренажерах наравне с другими, так что под белой кожей понемногу нарастали мускулы, Китто никогда не станет настоящим воином.
Дойль ответил на написанный у меня на лице вопрос:
- Все, кому я доверяю больше, чем ему, пошли в холм Благих вместе со мной. А из оставшихся кто лучше него поймет, что значат два этих локона для тебя, моя принцесса? Кто кроме того, кто был с нами с самого начала наших приключений? А такой еще только Никка, а он пусть и лучше владеет мечом, чем Китто, но воля у него не сильней. К тому же Никка вскоре станет отцом, я не хочу вовлекать его в нашу драку.
- Это и его драка, - заметил Рис.
- Нет, - возразил Дойль.
- Если мы проиграем и Мерри не получит трон, наши враги убьют и его, и его нареченную, Бидди.
- Никто не посмеет тронуть женщину-сидхе с ребенком под сердцем, - возмутилась бабушка.
- Боюсь, что кое-кто из наших врагов посмеет, - сказал Рис.
- Согласен с Рисом, - кивнул Гален. - Кел предпочтет уничтожить страну фейри, чем потерять шанс наследовать трон.
Ба тронула его за руку:
- Ты стал циничным, мальчуган.
Гален ей улыбнулся, но в зеленых глазах осталась настороженность и едва ли не страдание:
- Поумнел.
Она повернулась ко мне.
- Представить страшно, что благородный сидхе так переполнен ненавистью. Пусть даже это он.
- Последнее, что я услышала от тетушки, это что мой кузен Кел строит планы сделать мне ребенка и править вместе со мной.
Бабушкино лицо выразило омерзение.
- Ты же лучше умрешь.
- И вот теперь я беременна, и никак не от него. Рис с Галеном правы - он бы убил меня и сейчас, если бы смог.
- Если бы мог, он бы постарался убить тебя до рождения детей, - добавил Шолто.
- А что за дело тебе до моей Мерри, царь слуа Шолто? - Ба даже не попыталась скрыть подозрительность.
Шолто шагнул ближе, стал в ногах кровати. Он не вмешивался раньше, позволил другим стражам ласкать и утешать меня. Я была ему за это благодарна - мы все еще были друг для друга скорее знакомыми, чем друзьями.
- Я один из отцов ее детей.
Ба повернулась ко мне, глянула недовольно, едва ли не сердито.
- Слышала, как об этом болтали языки, но не поверила.
Я кивнула:
- Это правда.
- Не может он быть царем слуа и королем Неблагих. На два трона одним задом не сядешь, - сердито сказала она. В голосе густо слышался простонародный акцент.
В другом случае я повела бы себя дипломатично, но время для дипломатии кончилось - в моем малом круге уж точно. Я беременна правнуками Ба, я много времени буду проводить в ее обществе. И мне не нужны свары между ней и Шолто на протяжении девяти месяцев, а то и дольше.
- Почему ты не рада, что Шолто - один из отцов?
Вопрос был не в меру прямой, любой сидхе счел бы его бестактным. Среди малых фейри этикет был почти так же строг.
- Всего день, как надеешься стать королевой, и уже грубишь своей старой бабушке?
- Я надеюсь, что ты будешь рядом со мной всю мою беременность, и не хочу, чтобы между тобой и моими любовниками были трения. Скажи мне, почему ты не любишь Шолто.
Ее прекрасные карие глаза приобрели совсем не дружелюбное выражение.
- А думала ты хоть раз, чья рука нанесла удар, сгубивший твою прабабушку, мою мать?
- Она погибла в одной из последних больших войн между дворами…
- И кто же ее убил?
Я глянула на Шолто. Лицо его было обычной надменной маской, но в глазах отражалась стремительная работа мысли. Я не успела изучить его мимику так же хорошо, как Риса или Галена, но была почти уверена, что он с бешеной скоростью думает.
- Это ты убил мою прабабушку?
- В боях я убивал многих. Брауни сражались за Благой двор, а я был на другой стороне. И я, и мои подданные убивали брауни и других малый фейри, сражавшихся за Благих, но был ли среди моих жертв кто-то твоей крови, я не знаю.
- Еще того хлеще, - сказал Ба. - Ты ее убил и даже не заметил.
- Я убивал многих. Со временем лица сливаются, и трудно вспомнить, чем один убитый отличается от другого.
- Я видела, как она умерла от его руки, Мерри. Он сразил ее и пошел дальше, словно она пустое место. - Ее голос наполнило страдание, откровенная душевная мука - я никогда не слышала, чтобы моя бабушка так говорила.
- Что это была за война? - спросил Дойль, и его бас камнем упал в сгустившееся напряжение, словно в глубокий колодец.
- Третий призыв к оружию, - сказала Ба.
- Война, которая началась с того, что Андаис похвалилась, будто ее гончие лучше, чем у Тараниса, - сказал Дойль.
- И потому ее назвали Собачьей войной, - добавила я.
Он кивнул.
- Не знаю я, с чего она началась, та война. Король нам не говорил, зачем нам на нее идти, говорил только, что не пойти - это измена, а за нее казнят.
- А первая война называлась Свадебной, что интересно, - сказал Рис.
- Да, знаю, - поддержала я. - Андаис предложила Таранису заключить брак и объединить дворы, после того как ее муж погиб на поединке.
- Не могу припомнить, кто из них кого первым оскорбил, - сказал Дойль.
- Больше трех тысяч лет прошло, - хмыкнул Рис. - За такое время подробности могут стереться из памяти.
- Так что, все крупные войны фейри начинались по таким же глупым поводам? - спросила я.
- Большинство, - ответил Дойль.
- Грех гордыни, - сказала Ба.
Никто не возразил. Я не уверена была в том, что гордость такой уж грех - ведь мы не христиане, - но в обществе, где правитель имеет абсолютную власть над подданными, гордость может привести к ужасным последствиям. Ведь нельзя отказаться, нельзя спросить: "Ну не глупо ли вести народ на смерть из-за такой малости?". Нельзя, не рискуя тюрьмой или чем похуже. Это было верно для обоих дворов, кстати, хотя Благие на протяжении столетий были более осмотрительны, почему и репутацию всегда имели неплохую. Андаис предпочитала делать пытки и казни наглядными.
Я перевела взгляд на Шолто. Красивое лицо отражало неуверенность - то есть пытался он изобразить высокомерие, но в трехцветно-желтых глазах сквозила нерешительность. Был ли это страх? Возможно. В этот миг он мог думать, что я его прогоню за то, что три тысячи лет назад он убил мою прабабушку.
- Он пронесся сквозь наши ряды так, будто наш народ был всего только мясом, будто надо было нас положить, только чтобы прорваться к месту главной драки, - сказала Ба с такой яростью, которой я от нее не слушала даже по отношению к мерзавцу из знати Благого двора, который был ее мужем.
- Шолто - отец одного из твоих правнуков. Наша любовь пробудила дикую магию. Наше слияние вернуло к жизни собак и других волшебных зверей, что появились теперь при дворах и у малых фейри.
Она ответила мне только взглядом - и столько в нем было горечи! Я начала пугаться. Моя нежная Ба, и столько ненависти!
- Языки болтали и об этом, только я не поверила.
- Клянусь тебе Всепоглощающей Тьмой, что это правда.
Она опешила.
- Не надо мне таких клятв, Мерри, дитятко. Тебе я верю.
- Я хочу, чтобы между нами не осталось неясного, Ба. Я тебя люблю, и мне грустно, что Шолто убил твою мать, мою прабабушку, у тебя на глазах, но он не только отец моего ребенка, он еще мой Консорт, который помог мне вернуть многое из той магии, что возвращается сейчас. И мне, и волшебной стране он слишком нужен, чтобы как-нибудь случайно умереть от отравленного пирожка.
- Сидхе нельзя отравить, - сказала она.
- Ни одним природным ядом, это верно, но ты не первый десяток лет живешь среди людей. Ты отлично знаешь, что есть и яды, созданные людьми. От искусственных ядов сидхе не защищены, так мне говорил отец.
- Принц Эссус был мудр. Он был велик, особенно для знатного сидхе.
Слова ее звучали слишком жестко. Она говорила искренне - отца моего она любила как сына, за то, что он больше, чем моя мать, любил меня и разрешил Ба жить с нами и растить меня. Но гнев, сквозящий в голосе, не соответствовал словам, как будто хотела сказать она не то, что говорила.
- Это так, но не о его величии ты хочешь говорить, бабушка. Я вижу твой гнев, и он меня пугает. Это гнев, присущий всем фейри - того сорта гнев, когда жертвуют своей жизнью и жизнью тех, кто от тебя зависит, лишь бы удовлетворить жажду мести и успокоить оскорбленную гордость.
- Не равняй меня с придворными господами и дамами, Мерри. У меня есть право на злость и право держать месть в голове.