Цены на услуги уже были твердо оговорены и занесены в тарифную сетку, висевшую теперь в каждой посреднической конторе. Новый знак правосудия - карающий меч вложен в ножны, дабы не поцарапать своих неверных служителей, повязки и весов нет и в помине - висел в каждой конторе. Старого де Балиа провести трудно, он до сих пор, не смотря на подкравшуюся старость, оставался одним из лучших, и, зная о темных делишках своего непутевого отпрыска, продолжал распутывать грязные делишки того, кто стал теперь неподсудным. Ибо судить главного судью - пусть даже он пока без ключа - Мира некому. Только Вес, спустившись в Мир, мог бы осуществить правосудие.
Прим, Аастр, Вита, Пастырь, Кам, Вес и Торг гневно хмурились. Святая Семерка вновь начала поворачивать лики свои к полузабытому детищу.
Заброшенные башни астрономов, исчезнувшие женщины, пропадающие люди возле Ущелья Водопадов, необъяснимый холод и превращение воды в глыбы холодного, прозрачного камня - льда, снова становящегося жидкостью, неподалеку от Речного перекрестка, убийство всеобщих любимцев - единорогов, грохот и волнения почвы возле Пещеры Ветров, нашествия голодающих кочевников, подозрительные темные крылья, замеченные то там, то сям. Изменилась Зория. И многое изменилось с тех пор, как поселились дети семерки на Зории…
В этот вечер Скаррен вознамерился провести в самом своем любимом месте во дворце - в кабинете, рядом с любовью и вожделением всей жизни. За портретом Прима была незаметная потайная дверца, ведущая в святая святых Скаррена - его кладовую. Там громоздились окованные сундуки с монетами всех стран и народов, которые только приходили за справедливостью во Дворец правосудия, а попадали к посредникам. Изменения в системе правосудия приносили неплохой доход. Большие части посреднических сумм тайными путями передавалась верховному судье. Ну да - почему Магистр может получать часть дохода монастырей, а чем весовщики хуже, просто никто раньше не мог насмелиться и придумать такую схему. Скаррен приходил в эту тесную душную комнату в редкие минуты отдыха, глядя на свои возлюбленные золотистые кружочки, чей вид так бодрил, призывая отдавать все время их вожделению и созерцанию, поглаживанию, пересчету и перекладыванию.
Вот и сегодня судья уже предвкушал приятное вечернее времяпровождение, как вдруг прибыл отцовский слуга с запиской, которая приглашала на ужин в отчий дом.
Кантор де Балиа, Маршалл до сих пор умел приказывать. Отказать было нельзя, де Балиа-младший сделал необходимые разъяснения по поводу вечерних разбирательств - ибо теперь Дворец правосудия не закрывался никогда. Суды шли и по ночам, чтобы не потерять ни крупицы стекающегося со всех стороны денежного потока. А еще Скаррен обдумывал, как бы провернуть такое дельце, и получить разрешение на открытие посреднических контор и в других городах, чтобы они подчинялись лишь ему. О братьях, которые вершили правосудие в этих городах, как - то не вспомнилось. Став верховным судьей, Скаррен смог покинуть отцовский дом, где он чувствовал себя не очень уютно со своими сокровищами. Там их и хранить было неудобно, все время приходилось опасаться отца. Вечерняя сегодняшняя трапеза с отцом - что могло быть скучнее, слушать нравоучения старика о нынешнем падении нравов, перемежающиеся вздохами и смущенным покашливанием матери, которая давно перевалила тот рубеж, за которым остается красота, обаяние и веселость нрава. Но идти надо, ибо его положение среди кастырей должно быть незыблемым, особенно сейчас, когда он хотел протолкнуть свои нововведения. Неуважение к обычаям предков могло привести к тому, что верховные кастыри усомнятся в правильности предлагаемых Скарреном изменений.
Поэтому пришлось собираться и ехать. Своего единорога и конюшни у Скаррена не было - среди бесплатных услуг для блангоррского весовщика этой не было, поэтому пришлось вызывать возницу, это уже можно было позволить и за счет Дворца правосудия. Не тащиться же пешком по запруженным всякими свободнокровками улочкам. Позволить приносить доход Скаррен мог им позволить, но вот общаться - фу, не дай Семерка. Ожидая карету, он выглянул в окно и увидел, что солнца уже начинают свои ежевечерние приготовления ко сну, становясь розовато-золотистыми, и готовятся спрятаться, оставив себе на смену ночные холодно-серебристые светила.
Судья отметил про себя, что в этот теплый сезон практически все закаты были теплыми, неторопливыми. Зория словно наслаждалась жизнью, желая прочувствовать каждый миг существования.
Карета уже стояла у ворот, лошадь нервно поцокивала подковой, застоявшись в ожидании. Скаррен вышел, на ходу отдавая последние распоряжения на сегодняшние слушания, уселся в карету и отбыл на ужин. Прибыв в родительский дом, де Балиа-младший поморщился, найдя все таким, как он и ожидал, только отец выглядел еще более дряхлым, а мать - более унылой, чем он помнил. В мрачной полупустой столовой был накрыт стол для семейного ужина. Мать, узнав о прибытии младшенького - матери, они всегда верны себе - провела на кухне немало времени, постаравшись наготовить всяческой вкуснятины. На столе благоухали специями его любимые рыбные крылья, разноцветьем блистали сладости, к которым он был неравнодушен с детства, даже драгоценный кафео, к которому пристрастился уже, будучи на посту судьи, отливал всеми оттенками синего в фамильных чашках.
Внесли горячее - Скаррен почувствовал аромат, который не спутаешь ни с каким другим - барашек, томленный в печи с мятой. Мать Кайла де Балиа, урожденная Форстон, из клана каменщиков, в молодости пристрастилась к готовке - баловала семью всякой вкуснятиной. Отец, как и положено весовщику, казался равнодушным к ее изыскам, но втайне гордился тем, что дочь каменщика смогла развить в себе способности, не присущие их касте. Каменщицы умели строить и оформлять, у них было потрясающее чувство меры и способность создания строений, которые бывали столь прекрасны, что от их вида захватывало дух. А Кайла еще и научилась превкусно готовить.
Каждая каста гордилась своими умениями, и в течение жизни старалась развивать их до сверхъестественных возможностей. Лишь Примам не было нужды стараться, ибо они уже рождались со всеми знаниями и умениями предков. После того, как повитуха принимала роды и оповещала о рождении царенка, верховные кастыри находили божественного наследника, его торжественно перевозили в Пресветлый Дворец, и более физические родители никогда с ним близко не встречались. Рос наследник под чутким надзором своего наставника Прима Пресветлого, а когда того призывала Великая Семерка, принц становился правителем. В тот же миг, как испускал свой последний вздох Прим, наследника запирали с телом покойного в тронном зале. Открывали лишь, когда наступал новый рассвет, славя Примов и всю Божественную Семерку - так предписывал Кодекс.
Юный Прим выходил из тронного зала после ночи проведенной с покойником, всегда с улыбкой, над челом его теперь реяла никогда не исчезающая эфемерная корона язычков оранжевого пламени, ладони становились гладкими, без единой линии, словно стертые. В эту ночь человек становился богом, но никому не был известен способ, и никто никогда за всю историю Мира не видел этого чуда передачи власти. На месте хладного тела усопшего владыки не оставалось ничего, кроме горстки пепла. В миг появления нового правителя, Прима, супруга почившего, исчезала в лучах восходящих солнц без единого слова протеста или сожаления, чтобы появиться из ниоткуда в момент, когда правящему Приму становилось необходимым ее присутствие. В божественном происхождении Примы не было никаких сомнений. Никто из живущих ныне во всей Зории не мог исчезнуть в лучах восходящих солнц, и никто не мог возродиться потом в ночь полных лун во всей красе в момент особой необходимости. Прим объявлял о возрождении своей Примы, рыцари начинали поклоняться новой Пресветлой Прекрасной Даме, не забывая восхвалять и ее божественных предков и прародительниц. Прима всегда была белокура и сероглаза, высока, стройна, длиннонога, молчалива, мудра - кладезь всяческих достоинств. Корона Примы была идентична короне ее супруга, с разницей лишь в цвете - она была из желтого пламени. Ее не затрагивало даже всеобщее женское заболевание в сезон дождей. Она всегда была приветлива и щедра. Многие мечтали хотя бы о взгляде Прекрасной Примы, но эта мечта была сродни любви к мерцающим в ночной тишине далеким ночным светилам - прекрасным и недосягаемым. Примы были верны друг другу в течение всей жизни, никто из них никогда не проявлял интереса к другим, как это свойственно иногда парам, много лет прожившим вместе. Их прекрасную любовь воспевали в романсах, сочиняли легенды и сказания. Лишь одного не могло случиться с правителями - у них физически не могло быть детей. Рассказывали быль такую, что первый Прим, когда принимал роды вместе с Витой небесной у своей первой Примы, был так впечатлен и напуган процессом, что следующий наследник родился в другой семье. А потом найден повитухой и передан своим духовным родителям для того, чтобы стать Пресветлым, кровь новорожденного становилась кровью Примов, навеки изменившись после произнесения слов Проклятья.
Эти мысли пронеслись в голове Скаррена в миг, когда он почувствовал аромат любимого бараньего жаркого. Странную цепочку умозаключений может навеять запах. Совсем не к месту вспомнилось о Примах, которых он видел, когда бывал на советах верховных кастырей в Пресветлом Дворце. Потом ярким пламенем вспыхнули перед внутренним взором обожаемые золотые монетки, которые томились в закрытых сундуках, тщетно ожидая его сегодняшнего посещения. В сознании Скаррена происходило что-то странное, казалось, что каждая его монетка жива и может чувствовать, говорить, мыслить. Казалось, что все они зовут его.