Я играл тогда в героической пьесе под названием 'Рыцарь Бадаламенто и Святой Меч'. Героической эта пьеса называлась лишь условно, на самом деле это была острая сатира, и только здесь, у герцога, мы решились вынести ее на суд зрителей, пускай их было немного: сам хозяин замка, его челядь и прислуга. Произведение, кстати, написано вашим покорным слугой. О, как я издевался в нем над благородными! Я своим острым языком полосовал их на кусочки, на ленточки, разделывал под орех, повергал в прах и свергал с пьедестала… Уж я то знал о них поболе других, всю их мелочность и никчемность, алчность и пустозвонство. Все это обрамлялось легкими, как ремондское кружево, диалогами, разбавлялось забавными сценами совращения монахов и плясками. И я был великолепен.
После представления герцог вызвал меня на приватную беседу.
- Джок, вы сегодня превзошли сами себя, - ласково проворковал он и, взяв меня под руку, повел по длинному коридору, увешанному портретами его предков, - вы хорошо себя чувствуете? Такое напряжение… наверняка сказывается на вас, ведь возраст дает о себе знать, не правда ли?
Я молча согласился, кивая головой - рот мой был занят куском мяса, который я успел стянуть со стола до начала этой импровизированной беседы. Только вот к чему он ведет?
- Было бы невосполнимой утратой потерять столь прекрасного актера - и Автора, прошу прощения, как же без этого, - ведь вам уже… Сколько?
- Около пятидесяти, Ваша Светлость, - ответил я, прожевав, - но я еще не скоро уйду на покой, уж поверьте мне… Есть еще силы в моем жалком теле…
Я делано рассмеялся и недвусмысленно похлопал себя по животу.
- Но вы не вечны, мой милый Джок, вам стукнет шестьдесят, семьдесят, и что дальше, позвольте вас спросить? 'На покой'? Ах, мне бы так не хотелось лишить себя удовольствия лицезреть вас на сцене…
- Даже если бы я мог жить сто, двести, триста лет, что невозможно, я не уверен, что захотел бы играть до конца своих дней… Вы понимаете, что я имею в виду? - мимо плыли лица в строгих рамах, лица печальные и усталые, - То есть, я не хочу сказать, что актерство мне надоело, нет, но, понимаете… Ведь не вечно же мне баловаться и кривляться на сцене? Когда-нибудь…
- Про 'когда-нибудь' мы лучше пока говорить не будем, - герцог остановился и повернулся ко мне, - а вот насчет 'невозможно'… Что вы сказали бы, предложи я вам долгую, очень долгую жизнь, практически бессмертие - если, конечно, умно им распоряжаться, ведь долгожительство не значит отсутствие смертности как таковой, - что бы вы сказали?
- Если бы такое было возможно, - протянул я, делая ударение на слове 'если', - то я первым делом бы спросил - что вы хотите взамен?
- Правильный вопрос, дражайший Джок… Взамен я хочу, чтобы вы не бросали свое, как вы выразились, 'кривляние на сцене', и каждый год приезжали ко мне, порадовать меня чем-нибудь интересным…
- Вы говорите так, словно серьезно предлагаете…
- А я серьезно и предлагаю.
Я пожевал губу. Он вроде бы говорил без малейшего лукавства в голосе, но я не мог до конца поверить в то, что такое вероятно. Даже если отринуть здравый смысл и предположить…
- Нет, Ваша Светлость, поразмыслив, я склонен отказаться…
- Позвольте полюбопытствовать, почему?
Глаза его были как два бездонных колодца, а тонкие изломанные брови придавали ему сходство с куклой из театра, обычно представляющей персонажей злых и коварных.
- Я не уверен, что это пойдет мне на пользу… Жить, не ведая конца, жить несмотря ни на что, терять всех и вся, каждый год видеть, как угасает жизнь вокруг, тянуть лямку существования, не в силах избавиться от него самостоятельно, - а я знаю, что не смогу себя убить, - чувствовать жуть и бессилие, и терпеть унылость повторения год за годом, десятилетие за десятилетием? Благодарю покорно, но - нет.
Герцог во время моей тирады смотрел куда-то в сторону, и в глазах его стояла тоска… Но потом он встрепенулся, как воробей, блеснул глазами и притворно весело хохотнул.
- Что же, я понимаю вас… понимаю… Оставим эту тему, пройдемте лучше в залу к остальным и предадимся чревоугодию и песнопению…
Он развернулся, откинув в сторону полы длинного, волочащегося по земле бархатного плаща и засеменил обратно, заставляя меня ускорить шаг. И, казалось, разговор этот действительно закончен, но нет… Он был только начат.
Через пару дней Его Светлость пригласил меня на прощальный ужин - одного, он особенно подчеркнул это, - и, сидя за неприлично разнообразным и шикарным столом, он смеялся и шутил, сверкая на меня глазами. Мне оставалось только слушать, поддакивать и улыбаться, набивая желудок яствами. Наконец он устало откинулся на спинку кресла и рыгнул, обаятельно-смущенно прикрыв рот рукой.
- Прошу прощения, Джок, но в моем возрасте можно позволить себе некоторые слабости…. Например, любовь к еде. Или к хорошему вину… - он сделал широкий жест рукой, указывая на графин, уже наполовину пустой, и, надо признаться, вино и впрямь было великолепным, даже несмотря на свой странноватый вкус, а может, благодаря ему, - но самой сильной моей страстью является театр. Я люблю искусство, знаете ли…
- Ваша Светлость, я просто не знаю, что бы мы без вас делали, такие ценители как вы в наше время…
- Оставим пустые разговоры, Джок. Лесть меня перестала впечатлять уже давным-давно. Поговорим о вас…
- Обо мне? - честно признаюсь, я был немного обижен сменой темы, ведь говорил я абсолютно искренне, в кои то веки.
- Да, о вас. Вы ведь Актер с большой буквы… Как я уже сказал, я люблю искусство. И наиглавнейшим, самым важным, самым искренним и чутким считаю театр. Где еще можно найти жизнь во всей красоте, многообразии и правдивости? Абсурд, но сыгранная на сцене жизнь порой искреннее жизни настоящей. Реальнее…
Герцог на секунду прикрыл глаза, словно желал в полной мере прочувствовать каждое свое слово. Руки его лежали на подлокотниках, как две сухие, белесые бабочки.
- Но я опять отклоняюсь от темы, мой друг, а тем временем забыл самое главное… У меня для вас подарок.
Он полез в широкие складки своей черной, пыльной мантии и достал небольшую коробочку. Протянул мне. Если бы я тогда смотрел на его лицо, а не на подарок, я бы заметил там легкую улыбку, холодную, как сама смерть. Я уверен. Но я не посмотрел. Вместо этого я любовался подарком.
Да… вычурное золотое кольцо, тяжелое, причудливо украшенное листьями, даже не кольцо, а перстень. И рубин в нем, швыряющий алые искры мне в лицо, как диковинный вызов - надень меня, надень…
- Наденьте. Оно ваше.
Я с трудом протиснул свой палец в золотой капкан и отставил руку в сторону, любуясь игрой света в гранях камня. Тут герцог хихикнул, и я изумленно поднял голову.
- Шесть - вербена, два - шалфей, надевай меня скорей… Пять - крапивник, лебеда, меня не снимешь никогда…
Я подумал - он сошел с ума. Я подумал - я сошел с ума. Я многое передумал за эти секунды… которые длились век… А потом…
- Я обманул вас, мой талантливый друг. Вино, плюс стишок, а главное - кольцо, и вот вы уже в цепких объятиях времени. Вернее, наоборот - вы вырвались из его лап, и теперь вольны заниматься чем хотите, хоть актерством, хоть чем - но неопределенно долго. Я бы сказал, очень долго.
Уголок его рта дернулся, а у меня похолодели кончики пальцев. Казалось, навсегда.
- Снять его действительно невозможно. Живите долго, хе-хе… Я даже не прошу вас приезжать ко мне каждый год, можете вообще забыть дорогу сюда, а, учитывая вашу импульсивность, я думаю, именно так вы и сделаете… Но я не эгоист. Я дарю, совершенно безвозмездно, ваш талант и ваше искусство людям… А теперь… - герцог с доброй и безумной улыбкой посмотрел на меня, безуспешно пытающегося содрать ненавистный дар с пальца, - идите, не хочу вас больше задерживать. И прикройте за собой дверь, Ваше Бывшее Величество, сквозит…
***
НАСТОЯЩЕЕ. ГОРЫ АГА-РААВ.
Перечитал написанное вчера. По-моему, я довольно красочно изобразил герцога; по крайней мере, при прочтении он как живой, встал у меня перед глазами. Меня аж передернуло. Заныл палец, тот самый, на котором кольцо; я той же ночью, как герцог преподнес мне свой дар, испугавшись до одури, попытался избавиться от него посредством кинжала. От пальца, я имею в виду; но у меня ничего не вышло. Не спрашивайте, как, не вышло и все.
Приходила в гости Хилли, приносила какую-то большую бутыль с узким горлышком и пузатыми боками. Судя по цвету жидкости, маслянисто обмывающей бока бутыли, там когда-то хранилась голова младенца, определенно. Видимо, она раздобыла ее во время одной из своих эскапад - она зарабатывает на жизнь то ли разбоем на больших дорогах, то ли наемничеством, спасая купцов от разбойников. Точно не знаю, а уточнять как-то неудобно.
У меня возник вопрос - как она умудрилась в такое узкое горло втиснуть голову; я его, естественно, тут же и задал. А она сказала, что я - извращенец, что это какая-то настойка на крупных яблоках.
Нет. Я не извращенец, извращенцы те, кто сует головы младенцев в бутылки а потом предлагает это пить. Потом мы затеяли долгий философский разговор. Философскими я обычно называю те разговоры, когда речь идет о том, чего не существует, или что нельзя увидеть или пощупать, и что не имеет ответа. Вот сегодня, например - о смерти.
- Джок, ты боишься смерти?
Знала бы она… Эх, рано еще посвящать ее в особенности моей жизни и называть свой реальный возраст. Не поверит, решит, что я окончательно свихнулся на старости лет. Мне опять пришлось врать.