- Вершина Мира! - наконец, торжественно провозгласил Дьявол, вставая во весь рост на уступе, до которого Манька и Борзеевич еще не добрались. - Эге-ге-ей! - заорал он, сотрясая основы Бытия.
Двое изможденных его спутника взобрались следом, подобрали веревку, обошли скалу, которая уходила в небо в виде стелы еще метров на двести, поднялись чуть выше, прошли метров сто, спустились вниз с другой стороны и, оказавшись рядом с Дьяволом, свалившись совершенно обессиленные, как два куля с мукой.
- Эй вы, замороженные, подъем! - попинал их Дьявол по очереди. - Нельзя оставаться на таком холоде, окочуритесь, будете на все времена новой загадкой…
- Представляю, - простонал Борзеевич. - И будут гадать, кто и на кой ляд забрался так высоко, чтобы принести жертвенных агнцев кровожадным богам, будто внизу нельзя было зарезать… Самые умные умы будут спорить, изучая наши черепа, в поисках покалеченности - и будут правы!
- Ага, и кулачные бои устраивать, доказывая, что не все явленное уже явно не тайное! - прошептала Манька, еле ворочая посиневшими губами. - Слушай, Дьявол, а почему твоя Вершина Мира усеяна костями? И пеплом? Это что же, Борзеевич, мы опять с тобой не первые?!
Даже Борзеевич приподнялся, осмотрелся, воззрился на Маньку, соображая, по определению умно она сказала или нет. Потом повалился, отвечая согласным протяжным стоном.
- Ну, ты, Маня, скажешь тоже! - разочарованно с осуждением произнес Дьявол. - Всего четыре месяца идем по горам, а вы так расклеились! Это - желающие высказать свое мнение по мнению уже высказавшихся. Поверьте, вы не первые и не последние. Подняться сюда можно многими путями… Иначе, зачем-то же я установил ее здесь и назвал так. На кой черт она сдалась бы мне самому? - он расправил плащ и присел рядом, давая им отдышаться. - Всем интересно посмотреть, как выглядит мир с точки зрения Бога. А когда взглянули, не так много желающих, - он неопределенно кивнул в сторону костей, - спуститься вниз. Мой магнетизм замечательно подходит для медитации. Тут, дорогие мои, самое спокойное место. Никто не отрывает достойного величия от созерцания - и столько открывается интересных моментов, что невозможно оторвать взгляд. То я являюсь совершенномудрым всем своим многообразием в редчайших формах, то самопознания себя, то трансформации из одного вида в другой, то реинкарнирую по головам исключительно достойнейших людей. И как одно из многих проявлений Бога, нисходит на человека благодать, заполняя пустоту пространства многочисленными картинами блаженствующих мироощущений.
Дьявол впервые в горах взвалил Маньку на плечи и легко доставил в укрытие, доставая ветку неугасимого полена и зажигая ее.
- Не четыре месяца, а сто сорок три дня! - закричал ему вслед Борзеевич с возмущением. - Внизу уже весна закончилась, а тут лета не бывает!
Дьявол оставил Маньку, вышел и вернулся с Борзеевичем, свалив его рядом. Потом он чуть подвинул скалу, прикрывая вход. Ветка запылала ярче, и скоро стало теплее. Но горела она не огнем, а светилась, но как-то наоборот, будто вбирая в себя огонь, который полыхал внутри ее.
- Силу набирает! - сказал Дьявол восхищенно, наблюдая за ветвью. - Дерево твое, Маня, сейчас тоже на Вершине Мира, по той ниточке, которую мы с вами протянули. Там, в благодатной земле, в эту минуту такая красота нарастает - такую красоту белый свет, может, только разок другой и посмотрел. Но не понял! И перестала красота существовать.
Манька и Борзеевич мгновенно уснули, даже не успев подумать о горячем кипятке.
- А вы все чудо рождения продрыхните! - недовольно проворчал Дьявол, тихо про себя улыбнувшись, когда из ветви вышел луч и ушел в космос.
Когда Манька проснулась, она не сразу поняла день или ночь.
Небо было черное, слегка подернутое голубой дымкой, со звездами - но светило солнце. Только не такое, как его можно было видеть с земли. Пылающий шар катился в черном небе, и луна неподалеку казалась не желтой, а черно-серо-бледной, испещренной кратерами и провалами, и сразу стало ясно, что нет в ней ни тепла, ни жизни. Ветра как такового тоже не было, но кругом все равно завывало со страшным свистом. Она лежала и смотрела на ветку неугасимого полена, слушала, как Дьявол и Борзеевич говорят о чем-то своем, только им одним понятном, на незнакомом языке, прихлебывая горячий кипяток, настоянный на живой воде.
- Вот и Маня проснулась! - весело воскликнул Борзеевич, заметив, что она уже не спит. Он отогрелся и стал похож на себя. - Доставай каравай и наливай себе в кружку - празднуй! Мы все-таки покорили Вершину Мира! Под горку скатимся, как два колобка…
- Да уж, - проворчал Дьявол. - Празднуй, Маня, празднуй, твоя взяла! Недолго тебе осталось… радоваться, - последние слова он снова произнес как-то не так - с неопределенной грустью, в которой почудилась ей неизбежность.
Сразу кольнуло сердце. Странно, Дьявол таким грустным был только раз, когда сообщил, что предстоит битва с оборотнями. На этот раз она не подала виду, что обеспокоилась, улыбнулась от уха до уха. Ведь правильно сказал Борзеевич, под гору в своих железных обутках покатится, как на лыжах. А с санками только успевай смотреть, чтобы не свалиться в пропасть. Уже умела грамотно удержаться в равновесии, управляя посохом, как штурвалом корабля, вовремя остановиться, если впереди была пропасть или яма. А снашивалось под гору железо еще быстрее, чем в гору. Так о чем переживать?!
Она достала из котомки большой каравай, отрезала сколько отрезалось. В рушнике железо оставалось мягким, будто пластилин, пропитавшись запахом пирогов избы.
- Манька, а вот если бы мы лампу взяли, ты чего бы загадала? - спросил Борзеевич, явно о чем-то помечтав.
- А ограничения у нее были? - поинтересовалась она у Дьявола.
- Естественно! - ответил он. - Она ж не просто так там лежала! Нельзя загадать, чтобы тебя полюбили, - он загнул палец, - нельзя смерти никому пожелать, - загнул еще один. - Нельзя загадать благодеяния всему миру. Там, Маня, такая хитрость, что все желания вне города исполнялись лампой с некоторой нечестностью. Все, что пожелал человек, изымалось другим.
- Тогда ничего полезного, - подытожила Манька разочарованно. - А почему в трех городах лампа лежала, а в четвертом нет?
- А меня спроси! - Дьявол расплылся в широченной улыбке. - Замануха такая, чтобы история о проклятых городах не забывалась, и каждый мог убедиться, что все желания человека не стоят выеденного яйца.
- Ну не скажи! - оторопел Борзеевич. - Если бы заказал себе новую одежонку, чем плохо-то?
- А ты Маньку попроси, она сошьет. А я помогу! А ворованное носить, это знаешь ли… - строго пристыдил его Дьявол. - Закон сохранения материальности. Я с ума сойду, если у меня на пустом месте начнет нарастать, а в другом, наоборот, убывать…
- Перестаньте вы! - остановила их Манька. - У нас времени нет и сил, подбирать всякую дрянь. Она после вампиру достанется - ох уж он посмеется! Мне, вот, интересно, что с теми тремя там произошло, как они туда попали? Мы о вампирах больше вспоминаем, чем о товарищах, будто по колено в крови они были. И куда делись?
- Уверен, у меня нашелся бы какой-нибудь ответ! - сказал Дьявол, хитро прищурившись.
Манька и Борзеевич переглянулись и дружно промолчали, дожидаясь, что Дьявол сам сообразит - ждут продолжения.
- И вот вампиры проклинали город. И становился он невидимым в том месте, где стоял, и видимым в том месте - где его не было. Как бы запечатанный. И не было в нем времени. Но я над временем, сыт и пьян, как вампир, - голос Дьявола прозвучал таинственно и торжественно. И тут же обратился к ним с виноватым признанием. - Дело в том, что вампиры, которые его ограбили, уже давно забыли о нем и ушли из жизни, а у меня такой город всегда перед глазами. Я бессердечен, но не кровожаден. И молили меня жители вернуть их на день назад и сохранить память о том, что случится вскоре. Я и подумал, чем черт не шутит, а вдруг кто-то откроется с другой стороны? Дам возможность человеку праведному выйти из города.
Борзеевич посмотрел на Дьявола и покачал с одобрением головой:
- Помню, в стародавние времена один человек сказал: "Если праведность выше, то кто как не ты должен поднять праведника? Неужели изливая гнев, прольешь его и на голову праведника?" Мудрый был человек! - похвалил Борзеевич.
- Правильно… Этот вопрос поднимался не раз и не два… Взять ту же Гоморру или Содом. Если в городе живы пятьдесят праведников, то можно ли утверждать, что город достиг критической точки грехопадения? Вряд ли… Но если один или два, не проще ли вызволить праведника и устроить показательную порку?
Манька недовольно покосилась на обоих.
- А о человеке, который взял да и спас город, ты подумал? - укорила она Дьявола.
- Ну конечно! Разве не справедливо, что я дал ему спасти и праведника, и неправедника - и получить плату, которую платят они за свою жизнь? - ответил Дьявол, рассердившись. - Зато теперь каждый из троих знает, что жизнь не всегда в руке Бога, но в руке человека, и чем плата праведника отличается от платы неправедника. И лучше бы тебе понять это на чужом примере.