- Я знаю только одного целителя, который мог такое сделать, - задумчиво проговорил обережник, а потом повернулся к девушке и сказал: - Береги этот кувшинец, Клёна. Здесь у тебя, почитай, настоящая Живая вода. За такую настойку платят серебром по весу лекаря, который её приготовил. Тут Силы влито - на десятерых хватит.
Клёна с удивлением посмотрела на безыскусный сосуд, таивший в себе такое сокровище.
- Не только голову твою, десятки голов можно было б вылечить, - сказал Ихтор.
- А если дать Фебру? - встрепенулась девушка. Слова о своей голове она даже в сердце допускать не стала. Что голова? Завяжи и лежи. - Он поправится?
Крефф с сожалением покачал головой:
- Нет, девочка. Ему она будет бесполезна. Тут очень сложная привязка. На любовь. Уж не знаю, почему именно так сделано. Это Силы больше отнимает…
- Как - на любовь? - перебила его Клёна. - Что это значит?
Обережник задумался, пытаясь сообразить, какое объяснение будет наиболее простым и верным.
- Это делалось для людей любящих, но не связанных узами единокровия и благословением Хранителей. Оттого и привязка на чувство. От сердца к сердцу.
Он не мог объяснить ей лучше, но сам уже понял, что сделала Майрико. И почему она сделала это именно так. Лекарка хотела уберечь семью того, кого любила, потому Дар лила щедро, чтобы наверняка.
Клесх и Дарина не были мужем и женой, даже их дети были единокровными только по матери. Очень сложно приготовить целебное снадобье такой силы для людей, которые между собой связаны только любовью. Оттого и Дара требуется больше, оттого и колдовство сложнее, оттого и стоит работа такая баснословных денег. А самое главное - хоть и дорого зелье, но о покраже можно не беспокоиться. Ибо такая настойка для всех, кроме тех, на кого она нашёптана - бесполезная водица.
- Я поняла, - сказала Клёна и закрыла кувшинец.
Ихтору стало жаль девушку. Её глаза горели такой надеждой.
…Ночью Фебра пришёл караулить Рустин послушник - третьегодка по имени Стан. Однако парень совсем замаялся на учебе и отчаянно клевал носом. Клёне стало его жаль.
- Поспи. Я пригляжу, - сказала она и опустилась на низкую скамеечку возле ложа бесчувственного ратоборца.
Выуч что-то благодарно пробормотал, вытянулся на узкой лавке, куда обычно ставили горшки, и тут же заснул.
Девушка сидела и глядела на Фебра. Лицо у него казалось восковым. Синяки уже сошли, даже нос и левая бровь, которая была рассечена, словно разделена на две, зажили. Светлые, почти белые волосы отросли ещё больше. Клёна осторожно коснулась их рукой. Мягкие.
В этот миг обережник открыл глаза. Взгляд его был блуждающим, бессмысленным. Сухие губы разомкнулись.
Сиделка подскочила:
- Попить?
Она осторожно приподняла тяжелую голову ратоборца, приложила к губам маленький ковшик-уточку. Мужчина сделал глоток. Взгляд у него прояснился, и уголки губ дрогнули в подобии улыбки. Он узнал ее.
- Птаха… - едва слышно произнёс Фебр.
Девушка пошарила рукой под лавкой, отыскивая кувшинец.
От сердца к сердцу. Так ведь сказал Ихтор?
Если она - Клёна - любит кого-то всей душой, любит так сильно, что не хочет ничего для себя, разве не поможет это снадобье? Ну, а если не поможет, то какой от него толк?
Там было всего два глотка.
Он выпил, даже не поняв, что она ему даёт. А потом светлые глаза закатились, и обережник провалился в беспамятство.
* * *
Лесана прежде не бывала в Елашире. И город этот показался бы ей ничем непримечательным, похожим на другие, если бы не знаменитые деревянные елаширские узоры. Ворота, калитки, столбцы крылец, ставни, коньки крыш здесь украшали искусной резьбой, затейливой и тонкой.
Даже окраинные небогатые подворья и те стояли нарядными. То жар-птица крылья расправляет на дверце подловки, то солнце улыбчивое глядит с воротины, то цветы распускаются под козырьком погребицы… Глаз радуется!
Вот только отмечала эти красоты Лесана как-то вскользь, походя.
- У тебя на воротах что? - спросила обережница спутника. - Тоже узор какой?
Тамир озадаченно посмотрел на неё. По глазам видно было - не помнит.
- А идти далеко нам? - продолжала допытываться Лесана.
Колдун пожал плечами.
Девушка вздохнула. А ведь помнил. Надысь ещё, вроде как, помнил.
Приехали они в город нынче пополудни. Оставили немудреный скарб у сторожевиков, а сами отправились к Тамирову отцу. Хотя… как, отправились, Стех - елаширский колдун - обрадовался гостям, а пока обменивались новостями, рассказал заодно, что-де Строк в добром здравии, не хворает и даже будто бы окреп, только ослеп совсем. После этих слов было бы полным паскудством не проведать старика. Одна загвоздка - Тамир родные места не узнавал.
В растерянности наузник вцепился в спутницу и зашептал: "Лесана, мне тут вроде всё родное вроде, но, куда идти - не знаю и отца не помню…"
Девушка захлопала глазами и предложила единственное, что пришло в голову:
- Ну… давай, у Еля спрошу?
Тамир кивнул и вышел из избы. Обережница видела - ему стыдно. Стыдно за свою беспомощность, за невозможность всё исправить и просто за то, что происходящее с ним ложится грузом на спутницу. Ту самую, с которой колдун ещё по осени разговаривал сквозь зубы, и которая теперь из-за него, словно в хомуте. Тянет, надрывается в одиночку. И не жалуется.
Когда Лесана вышла за ворота, обережник поджидал её в тени старого тополя:
- Ну? - отлепился колдун от забора. - Узнала?
- Вниз по улице, потом направо, затем налево - в проулок, под горку и до старой хлебной лавки, - ответила девушка.
Мужчина кивнул.
Они шли по весеннему Елаширу. Распогодилось, будто вовек не было дождей и серой хмари. Солнце слепило. Пахло тополями. Тамир смотрел на высокие заборы, на ворота, на крыши домов. Он силился вспомнить. Узнать. Но сердце оставалось глухо. Это были просто дома и просто крыши. Память словно не находила, за что зацепиться. Лишь иногда что-то будто бы вскидывалось в душе, разбуженное запахами весны - нагретым солнцем деревом, подсыхающими после минувших дождей плашками мостовой…
Лесана шагала рядом. Она больше не надевала женских рубах, сняла с головы покрывало. Но даже в черном платье ратоборца была хороша. Если б ещё не взгляд этот застывший…
С каким-то равнодушным удивлением колдун понял, что все мысли эти, роящиеся сейчас в его голове, принадлежат не ему. Ивору. Это он не узнавал Елашир, ему Лесана казалась красивой, тогда как сам Тамир дурел от неправильности происходящего.
- Вроде бы этот дом, - сказала обережница и повернулась к спутнику. - Не узнаёшь?
Он покачал головой и с тоской посмотрел на старую липу, кривые черные ветви которой возносились в прозрачное весеннее небо. Дерево, как дерево. Дом, как дом.
Девушка постучала. На стук хриплым дребезжащим лаем отозвался старый пес. Тамир не помнил, как зовут собаку. А когда створка ворот поползла в сторону, колдун увидел незнакомого мальчишку - высокого, нескладного, того самого возраста, когда, вроде, уже выходят из детства, но в пору юношества заступить ещё не успевают.
- Господине, - обрадовался и удивился паренек. - Мира в пути! Заходи, то-то батюшка обрадуется!
- Мира в дому, - ответил колдун, с мучительно тоской понимая, что всё равно не узнает лица да и имени тоже не помнит.
- Мира в дому, - выручила Лесана. - Как звать тебя?
Мальчишка ответил, рассматривая гостью с плохо скрываемым любопытством:
- Ясенем.
Обережница улыбнулась:
- Ну, веди нас, Ясень, к хозяину.
Тамир вошел последним.
Пятнистый облезлый пёс стоял возле конуры и глядел на пришлецов слезящимися глазами. Сторож подворья был жалок и тощ той особенной старческой худобой, которую не избыть даже обильной кормежкой.
- Эй, - позвала Лесана собаку. - Что ж ты на нас так ругаешься?
- Звон! - тут же строго сказал Ясень и добавил, поворотясь к гостье: - Ему уж четырнадцать весен. Старый совсем. Глухой. Чудно, что услышал вас.
В этот миг, словно опровергая его слова, Звон поднял седые брыли и глухо зарычал, являя взгляду гнилые пеньки некогда крепких зубов.
- Ты что это? - удивился мальчишка. - Звонка, ты чего?
Однако верный сторож, словно не слышал ласковых уговоров. Он глядел на Тамира и глухо ворчал. А потом вдруг заскулил и отступил к конуре. Чует. Понимает, что не его хозяин стоит напротив - чужак.
Лесана подтолкнула спутника к крыльцу, иди, мол, чего застыл. Он пошёл. Миновал чисто прибранные сени, наклонился, чтобы не удариться лбом о притолоку, и ступил в избу.
Тут было чисто и жарко. Пахло кашей. У печи сидел на лавке и жадно прислушивался к происходящему во дворе слепой ветхий старец. Его выцветшие глаза были затянуты белесой пеленой, а лицо покрывали глубокие борозды морщин.
- Чего там, Яська? Пришёл кто? - спрашивал старик, незряче повернувшись к двери.
- Пришёл, батюшка, пришёл, - мальчишка юркнул между обережниками и помог Строку подняться. - Сынок твой приехал. Тамир.
Говорил он громко, видать потому, что дед, как и пес, тоже был туг на ухо.
- Тамир? - голос хозяина избы дрогнул, а подбородок, заросший жидкой бородой, жалко запрыгал. - Приехал?
Колдун шагнул вперед, хотя внутренности скрутило от тоски и безысходности.
Холодные сухие ладони отца скользнули по плечам, лицу, голове сына, а потом радость в слепых глазах поблекла.
- Ты кого привел? - спросил старик у Ясеня. - Кого в избу пустил, спрашиваю?
Мальчишка испуганно захлопал глазами: