* * *
Когда Клёна поднялась на четвертый ярус Цитадели, за стенами уже смерклось. Она постучала в дверь и, не дожидаясь позволения, вошла в покой Главы.
Там было полутемно - лучина догорала, а угли в очаге уже подернулись пеплом. На лавке возле стены спала чужинка, которую привезли нынче утром. Клесх же стоял у окна. И отчего-то - Клёна не могла объяснить, отчего - она поняла, что ему больно.
Падчерица подошла к отчиму и нерешительно обняла окаменевшие плечи.
- Ты обедал? - спросила она, запрокинув голову. - Хоть что-то ел?
- Да.
Он смотрел на неё удивленно, словно не узнавал, и вдруг сказал:
- Ты сейчас очень похожа на мать…
Девушка лишь грустно улыбнулась.
- Скажи, что там с Фебром? Я не хожу в Башню целителей, не хочу мешать.
Клесх отошел от окна и сел на лавку. Клёна опустилась рядом.
- Пока жив, но очень плох, - сказал обережник. - Не грусти, девочка, ратоборцы часто гибнут. Слез не хватит - оплакивать каждого.
Она кивнула и сказала вдруг:
- Я не хочу остаток жизни работать на поварне.
Отчим посмотрел без удивления, выжидающе, потому что понимал - это внезапное решение вызвано не леностью.
- Разреши мне обучаться письму и счету. Не всё же мне изо дня в день кружиться среди горшков. Я хочу тебе помогать, - и она кивнула на берестяные грамотки, лежащие в плоском деревянном блюде.
Клесх озадачился и медленно кивнул. Помощник ему и впрямь был нужен, а Клёна не была ни глупой, ни болтливой, а сейчас ещё и неуловимо переменилась…
Какое-то время падчерица сидела, прижавшись к нему теплым плечом, потом спросила, кивнув на спящую:
- Кто она?
Глава посмотрел на волчицу и ответил:
- Сестра Люта. Помнишь оборотня, который тебя спас?
Клёна медленно кивнула. Она помнила Люта. И его улыбчивое лицо, и спокойную рассудительность и внезапную жестокость, которая не столько напугала, сколько отвратила девушку.
- За братом пришла? - спросила падчерица.
Отчим покачал головой:
- Не только. Она привела Фебра.
Впервые Клёна посмотрела на Ходящую с любопытством.
- Она не боится дневного света?
Клесх поцеловал девушку в лоб:
- Иди. Много вопросов. Долго на них отвечать. Завтра после утренней трапезы ступай Ольсту, скажи - я приказал учить тебя грамоте и счёту.
Девушка кивнула и поднялась, но, прежде чем уходить, наклонилась и поцеловала отчима в изуродованную щеку:
- Спасибо.
Он на миг удержал её за затылок, прижимая к себе:
- Изменилась…
Клёна замерла от этой скупой неумелой ласки, и обняла мужчину за плечи. Стоять, согнувшись, было неудобно, но она не находила в себе сил высвободиться и уйти, как прежде.
- Повзрослела. Я - дочь Главы. Не все же плакать, - сказала она и почувствовала, как Клесх улыбнулся.
Никогда прежде падчерица не называла себя его дочерью.
* * *
Ветер тоненько подвывал в дымоходе. Клёна сидела, уставившись на трепещущий огонёк лучины. Она размышляла, перекатывая в ладонях серебряную куну.
Ночь лилась в покой через закрытые ставни.
Как-то там Фебр? Весь день в Башню целителей нескончаемой чредой шли люди: креффы, выучи из старших, выучи из молодших, то носили воду, то тащили обратно вёдра с грязными повязками. Клёна подступилась к одному, мол, давай постираю, помогу. На неё устало шикнули, мол, без того помощников много. Ступай, не лезь.
Она понимала - им там только глупой девки не хватало под руками. Но безделье было невыносимым. Что бы она ни делала, всё казалось - пустопорожне время тратит. Он там. А она, то лук чистит, то горшки оттирает! И лишь косится в окно на крыльцо Башни.
Целители выходили оттуда обессилевшими: и послушники, и наставники. Видно становилось: из последних сил бились за Фебра, пытались вырвать у смерти.
Нельзя им мешать…
Она слышала, как Ерсей - старший Ихторов выуч - сказал одному из ребят в трапезной:
- Ежели ночь переживет - чудом будет. Раны почернели. Как бы не обернулся. Хранители ему помоги. Донатос в лекарской ночует нынче, чтоб упредить, случись неладное. Крефф сказал, мол, доживет до утра, может, в жилу пойдет. А нет, так с восходом придётся упокоить.
Клёна собирала со стола миски. Она держалась спокойно, удивляясь сама себе. Даже руки не дрожали, только сделались холодны, да в ушах на миг зашумело. Но потом немочь отступила. И лишь к вечеру вернулась головной болью - неумолимой, тягучей, тошной. Обычно Клёна ходила к Ихтору, чтобы помог, унял муку Даром. Но нынче и помыслить о том казалось кощунством. Есть у лекарей дела поважнее её головы. Дай, Хранители, не впусте труды будут.
Клёна лишь единожды молилась Хранителям - духам пращуров - тогда, когда пережидала ночь на старой сосне. Её жаркая путаная мольба была услышана, хотя девушка не принесла прародителям ни единого дара. Потом, уже в Старграде, она сожгла на маленьком костерке прядь волос, а ещё, чтобы порадовались светлые души, бросила горсть пшеницы и вылила на угли чарку хмельного меда. Иного угощения и благодарности у неё - лишившейся всего, кроме жизни - не было.
Нынче же она собиралась впервые осознанно воззвать к небесным покровителям, испросить благословения и помощи. Не для себя. Для человека, который в лекарской Цитадели сгорал в жару и едва дышал.
Однако снова у Клёны не нашлось ничего, что можно было принести в жертву. Хранители - изначальники рода, чьих имен уже не помнили потомки - светлые души, вознесшиеся много-много веков назад, не заслуживали пустых просьб. То не суетное поминание в беседе или скорби, то просьба о помощи. Истинная молитва. Которую в далёкие светлые выси донесет дым огня.
Чем чище просьба, чем ценнее жертва, тем больше надежда, что мольба будет услышана. Обычно резали телёнка и кропили кровью костер и стены дома, а на жертвенное мясо приглашали всех соседей.
У Клёны не было ни телёнка, ни даже курицы. Ничего не было ценного, кроме серебряной куны. Но серебро не горит, какой толк его жечь? А всё остальное, что было вокруг - ей не принадлежало.
Она бесцельно ходила по покойчику. Думала отрезать и сжечь косу, но что ценного в волосах? Прядь сжигают для того лишь, чтобы пращуры распознали среди молящихся своё чадо. А чем отблагодарить их? Как объяснить, что молишь не о безделице, но о самом важном, о чём просят лишь однажды и больше не беспокоят светлый покой до смертного часа?
В этот миг Клёна поняла, что до онемения в пальцах стискивает края старой шали, которую накинула на плечи, пытаясь согреться от тоски и беспомощности.
Материна памятка.
Мама не была Хранительницей. Умерла она недавно и силы благодатной, какую обретают давно вознесшиеся души, ещё не обрела. Но те далекие пра-пра-пра… они должны знать - нет у Клёны ничего более ценного. Нечем ей больше пожертвовать.
Девушка взяла со стола нож и отрывистыми движениями принялась кромсать шаль на лоскуты, иногда попадая по пальцам, но не чувствуя боли. Шерсть горит хорошо.
Огонь в очаге занялся быстро и радостно, и Клёне хотелось видеть в этом доброе предзнаменование. Она взяла в горсть обрывки расползшегося полотнища, прижала их к лицу, в последний раз вдыхая запах…
- Хранители пресветлые, - прошептала девушка, бросая в весёлое пламя первый лоскут. - О защите и помощи прошу вас. Не мне. Мне ничего не надо. Если можно, то пусть от меня уйдет, но другому прибудет. Пусть я останусь больна и слаба, но он войдёт в силу. Дайте ему мужества и терпения. Воли дайте. Счастья дайте. Без меня, с любой другой. Только оставьте живым…
Шерсть сгорала с шипением, нити сворачивались и чернели, дым уносил молитву в тёмное весеннее небо. Клёна шептала и шептала. Лихорадочно и бесслёзно. Причитаньями горю не поможешь. Это она уже успела понять.
- Хранители пресветлые, в тёмной ночи среди боли и страдания ниспошлите на него свой свет и покой, принесите исцеление, вдохните силы всё вынести и ни о чем не жалеть…
Она шептала, а обрывки старой шали горели и корчились в пламени. Клёна сидела у очага до утра. Ворошила угли, бросала огню тонкие прядки волос. Очнулась только с восходом солнца.
Страшно было идти к старой башне, которая мрачной глыбой возносилась в низкое пасмурное небо. Страшно было спрашивать… Вдруг, всё впусте: надежды, жертвы, мольбы? Вдруг, никто её не слушал или даже не услышал? Что такое старая ношеная шаль?
И всё-таки чудо случилось. Фебр пережил эту ночь.