- За понесённое. И вопить нечего. Чай не баба. Идём.
Последнее было обращено уже Люту.
Девушка толкала его в спину, выводя с торжища едва не бегом, а когда выбрались с людной площади в переулок, рывком развернула к себе:
- Ты чего творишь, а? Я тебя на цепь посажу, как собаку, если будешь на людей кидаться. Понял?
Видимо, она сказала это с особенным чувством, потому что оборотень попятился и остановился, лишь когда упёрся спиной в высокий забор.
- Понял.
- Это что такое было? - сгребла его за грудки обережница. - Отвечай, скотина припадочная!
- Я… он толкнул! Сильно! Откуда я знаю, чего он пихается?
Собеседница недобро усмехнулась:
- Ишь, как запел… То любое смятение по запаху чуешь, а то понять не смог, что толкнули не со зла. Говори, пока прямо тут не прибила!
Лют потряс головой, будто нашкодивший пес.
- Не знаю. Разозлился.
- Почему? Что тебе такого сделали?
Волколак переступил с ноги на ногу и ответил тихо:
- Ты думаешь - треть оборота в теле волка за полторы седмицы - это довольно для того, чтобы не переяриться?
Девушка застонала зло, устало и досадливо одновременно:
- Как же ты мне надоел… Вот ведь наказание!
- Лесана, - он стиснул её в плечи и взмолился. - Отпусти меня! Ночью нынче. Отпусти.
- Зачем ночью? Прямо нынче и отпущу. К Хранителям.
- Да нет же! - оборотень её встряхнул. - Помнишь, Орд вчера говорил, мол, тут стая кружит. Раз кружит и жрёт случайных путников, значит, дикие. Раз дикие, значит, толкового вожака у них нет. Отпусти! Я перекинусь, ты ошейник застегнсшь. Я через пару ночей их к тебе выведу. Куда скажешь. Ты ведь знаешь, я вернусь, если ошейник не снимешь. Я не смогу в человека перекинуться. Сам вернусь. Отпусти! У меня рассудок мутится и в груди печет. Да ещё злость эта…
Он говорил, захлебываясь словами.
- Успокойся.
Обережница положила ладонь на вспотевший лоб оборотня.
- Успокойся. Я поняла. Отпущу. До вечера дотерпишь?
Ходящий кивнул.
- Идём обратно.
Девушка взяла его под руку, будто тяжелобольного, и повела прочь. Они шли молча весь остаток пути. И лишь у самых ворот сторожевого подворья Лют совладал с собой и заметил насмешливо:
- Эк ты ко мне жмешься! Уйду - скучать будешь?
- Ступай уж… - вздохнула Лесана и добавила: - Трепло.
* * *
Пшеница, щедро рассыпанная по двору, не помогла. Этой ночью Айлиша снова пришла. Тамир устало спросил её:
- Что тебе надо?
Она молчала, только смотрела мутными белесоватыми глазами.
- Чего ты хочешь? - снова спросил колдун.
Девушка ответила мёртвым, лишённым всякого чувства, пересушенным голосом:
- Умереть.
- Ты уже мертва, - сказал он. - Прекрати ко мне приходить.
Покойница усмехнулась. Губы растянулись, открывая почерневшие дёсны.
- Я не могу умереть, - промолвила она.
- Я тебя упокоил, - напомнил обережник. - Упокоил и закопал. Уходи.
- Нет!
И лицо её в этот миг сделалось таким злобным, что Тамир отшатнулся. Он никогда прежде не видел, как Айлиша злится, ведь она всегда была улыбчивой и тихой. А эта - мёртвая - вдруг рассвирепела, ощерилась по-волчьи, в мутных глазах полыхнула ярость, а неровный шов, стягивавший кожу на лбу, лопнул. Мертвая плоть повисла лоскутом и взялась извиваться, елозить, будто хотела, но не могла прильнуть обратно.
- Мне больно… я хочу тишины… и темноты. Но зовут… страдают…
Упыриха протянула потемневшие от тления руки к жениху:
- Устала я. Пусти погреться.
Она сказала это тем чистым ласковым голосом, который Тамир уже и позабыл, как звучал.
- Пусти погреться… - снова припросила Айлиша.
И он не смог отказать этой мёртвой, тронутой гниением девушке с переломанным обезображенным телом. Всё одно - случившееся лишь сон.
- Грейся, - колдун перехватил тонкие пальцы, заранее зная, что ощутит: плоть под его руками будет холодной, скользкой и сразу же начнет сползать с костей. - Грейся…
Ее руки оказались ледяными, но живыми.
Тамир смотрел, как синюшная кожа наполняется красками жизни - белеет, розовеет, как бегут вверх по жилам целительные токи его Дара.
Они стояли, переплетя пальцы. Она улыбалась. На щеках цвёл румянец. И мягкие волосы блестели, рассыпавшись мелкими кудряшками. Колдун глядел на ту, которую уже давно забыл. Она была жива. А ему стало холодно. Лютая стужа поднималась к сердцу. И по пальцам поползли гнилостные пятна. Он отметил это вскользь, даже без досады. Но она увидела и испугалась. Глаза распахнулись в ужасе.
- Нельзя! Долго - нельзя!
Она попыталась вырваться, но он не дал.
- Запомни: долго нельзя! - взмолилась навья.
Он покачал головой, стискивая её пальцы ещё крепче. Пускай. Всё равно.
- ТАМИР!
И колдун проснулся, рывком садясь на лавке.
* * *
Хран грелся у остывающего кострища. Угли едва рдели. Подбросить бы веток, но нельзя - глаза привыкнут к свету, потом ослепнешь.
- А ежели обманет? - спросил обережник девушку, устроившуюся рядом на поваленном дереве.
Та пожала плечами:
- Не должен. Но, если бы я ему верила, тебя бы звать не стала.
- Ну, а не придёт коли?
- Придёт, - убежденно ответила Лесана. - Науз с него никто не снимет. Значит, перекинуться он не сможет, то есть рано или поздно одичает. А они этого пуще смерти лютой боятся.
Ратоборец недоверчиво покачал головой:
- А ежели Осенённых приведет?
Собеседница развела руками:
- Как он их приведет? Он же в волчьей шкуре говорить не может.
Оборотень обещал вывести дикую оголодавшую стаю к маленькому хутору, раскинувшемуся в нескольких верстах от Старграда, аккурат на засидку обережников. Вот они и затаились тут нынче. Хорошо ещё не шибко морозная ночь выдалась. А то околели бы, покуда дождались.
Словно в ответ на мысли Лесаны в чаще раздался протяжный волчий вой. Потом, после несколько мгновений тишины, повторный, но уже короткий, отрывистый…
Лют.
Вздели тетивы, приготовили стрелы. Снег нынче не сыпал, ветра тоже не было. Ещё и луна висела. Повезло.
- Ну, я пошла.
Лесана подхватила оружие и направилась прочь - к развесистому дереву.
Могучий ясень когда-то расщепило ударом молнии, и теперь в изломе толстого ствола удалось с удобством устроиться для стрельбы.
Тамир сидел на противоположном краю поляны на трухлявом пеньке, застеленном войлоком, и скучал.
- Наконец-то, - проворчал колдун, когда Лесана прошла мимо. - Я уж думал, он ждёт, покуда мы заживо замёрзнем.
Он тоже на всякий случай изготовился для стрельбы, хотя нынче должен был просто приманивать зверей. Сидит себе человек посреди полянки: заплутал, озяб, напуган… А что он обережным кругом обнесён - так то не видно.
Лесана очертила место своей засидки и приготовилась.
Снова короткий вой. Значит близко. Девушка достала из тула стрелу.
Волки вынеслись на поляну и замерли, любуясь на добычу.
Добыча печально сидела на пне. Вот встала во весь рост. Даже бежать не может. Ноги отнялись.
Вожак отделился от стаи и утробно зарычал.
- Боюсь, - сказал в ответ Тамир.
Звук человеческого голоса словно подстегнул оголодавших зверей. Они ринулись вперёд - к тому, кто пах так сладко и вожделенно. Лишь вожак распластался в сугробе и стал быстро-быстро отползать обратно в чащу. Ловок!
А в следующий миг жалящие стрелы обрушились на ничего не подозревающих волков. Стая распалась на беспорядочно мечущиеся визжащие тени. Кто-то крутился волчком, со стрелой, засевшей в спине, кто-то катался по земле, иные падали замертво. Но те, кого ещё не настигла погибель, рвались к добыче. Ошалевшие от голода и запаха человека, они утратили страх и чувство опасности, рычали, кидались, не в силах переступить обережную черту.
Тамир хладнокровно пускал стрелы в оскаленные морды. Убить он не мог. Но чуть ослабить и упростить задачу ратоборцам ему было вполне по силам.
Хрип, рык, визг, лязганье зубов и свист стрел неслись над поляной.
Из своего укрытия Лесана хорошо видела, как мечутся волки. Вот один из ошалевших от ужаса и злобы зверей кинулся на Тамира, прянул в сторону, когда пущенная стрела пронеслась мимо морды, бросился прочь - налетел на Храна. Ратоборец потянулся за новой стрелой, волк, почуяв близость смерти, развернулся в прыжке, поднял облако снежной пыли и, рвя сухожилия, понесся в противоположную сторону, прямиком на Лесану.
Она знала - Ходящий налетит на обережную черту и к ней не прорвётся, но тело сработало поперед мыслей. Девушка спрыгнула в снег и шагнула вперёд, обрушивая на зверя меч. Острая сталь перерубила хребет, оборотень зарылся в сугроб, и черная кровь толчками забила из раны.
…Когда всё закончилось, Лесана насчитала десять крупных хищников, утыканных стрелами или посеченных, добитых мечами. Несколькие, пытавшиеся сбежать, истекали кровью в стороне, погибшие от зубов собственного вожака. Лют возвышался над тушей загрызенного переярка очень довольный собой. Встретившись глазами с Лесаной, оборотень встряхнулся и, прихрамывая, устремился вперёд. Подошел, боднул лбом в бедро, подставил шею. Левый бок у него был разодран и чёрен от запекшейся крови.
- Их вожак был не так слаб, как ты надеялся? - спросила девушка.
Волколак глухо рыкнул, давая понять, что, покуда она не снимет науз, ответить ей нет никакой возможности. Обережница покачала головой:
- Перекинешься в деревне.
Оборотень обиделся и отошел.
- Уходим, - повернулась Лесана к своим спутникам.