А затем все проходит. Я открываю глаза, и на какой-то момент мне кажется, что я вижу его лицо.
Затем вновь закрываю… открываю…
Пусто.
…
Все происходит оттого, что я этого просто хочу. Хочу выкарабкаться, хочу попробовать жить нормально, хочу…
В воздухе пахнет лимонадом и нашатырным спиртом. А музыка исчезла - остались только помехи, как в плохо настроенном радио. И я вспоминаю, что, почему-то, не умерла - осталась у Джо послушной собачонкой.
Джо говорит, что в этих вылазках нет ничего страшного. Говорит, что когда-нибудь мне даже понравится.
Разгоряченное от мороза, мое тело не реагирует на его дешевые уловки. Весь Джо - умелый фокусник до мозга костей.
Я пытаюсь вспомнить, чье лицо мне совсем недавно удалось разглядеть в темноте. Его - не его?.. И вообще, не было ли это всего лишь очередным капризом моего ненасытного воображения?
Начинает кружиться голова, и что-то внутри подсказывает мне, что идти дальше нельзя. Я дергаю Джо за рукав, но он как будто и вовсе не обращает внимания. Не считает нужным обращать.
- Там… там что-то есть, - выдавливаю я и понимаю, что он ухмыляется.
У моего спутника классический голос плохих парней. Своим тоном он всегда делает мне одолжение, будто я все еще жива только из-за его непосредственной прихоти.
- Давай уйдем отсюда!.. - Мой голос срывается в хриплый крик, и я уже не могу с точностью идентифицировать, с чем, все-таки, связана эта волна необъяснимого страха.
Джо не слышит. Деликатно не обращает на мою истерию внимание - только продолжает уперто и ненавязчиво тянуть меня в неизвестном направлении.
Но я уже не та Кесси, что была два месяца назад, не та Кесси, что по одному Кимову щелчку пальцев покинула родной город. Та Кесси притворялась сильной, а эта Кесси уже другая: расчетливая, повзрослевшая. У этой Кесси не осталось больше причин быть слабой.
- Послушай меня! - ору я, и мой голос звучит уже на пределе возможного. Я останавливаюсь и, как он ни тянет меня, не двигаюсь с места. Жду, пока он выслушает, даже если для этого потребуется несколько лет.
Джо тоже ждет, пока пройдет моя истерия.
Но я упертая, да и он тоже.
- Я сказала, я туда не пойду! Ты слышишь, нет?! НЕ ПОЙДУ. - Еще никогда прежде я не была столь уверена в правильности собственных решений.
У меня в запасе три минуты, чтобы не оборвать собственную жизнь. Я чувствую как, противно капая, время больно падает мне на ботинки. Ноги замерзают.
Джо явно смягчается. Берет меня за руку - осторожно - и слегка тянет за собой.
- Пойдем, Кесси. Это совсем не больно.
Наверное, он владеет гипнозом.
…
Вновь и вновь мы ходим по кругу. Огибаем земной шар, делаем вид, что с легкостью можем преодолеть еще одну кругосветку. Мы ищем что-то, что сами называем свободой, мы слушаем чужие советы, чужие голоса. Мы чувствуем, когда слишком поздно и чувствуем, когда уже ничего нельзя сделать.
Если прямо сейчас настанет конец света, я ни капельки не удивлюсь.
И это простое "держись" оставляет меня в жизни, позволяет мне осознавать, что мне нужно жить ради того, чтобы когда-нибудь нечаянно столкнуться на улице с Кимом, услышать его тяжелое дыхание и просто так, совершенно искренне спросить: "И как ты?". Мне кажется, он поймет. Он не станет придумывать себе всякую фигню, а просто улыбнется и скажет: "Кесс, а ты постарела". А я не смогу сказать ему, изменился ли он. Не могу, потому что не вижу.
И тогда это будет совершенно нормально, когда за чашечкой кофе я расскажу ему, как мне было без него тяжело. Как я думала, что его дыхание прячется где-то в ветре, как ждала, пока он даст мне пощечину и заорет: "Да ты что, Кесс?! Совсем с катушек съехала?!"
Я расскажу ему о своей жизни, расскажу о том, что теперь я могу приносить пользу. Пожалуюсь, что если бы в досье не поставили приписку "гиперчувствительная", за мной бы никто и не начал охоту. Поделюсь с ним моментами своих уже постоянных вылазок. Расскажу, как потом трясет после каждого рейда.
И все, о чем я мечтаю, это когда-нибудь увидеть его лицо, потрепать его по щеке и сказать:
- Эй, Ким, да ты что, не кисни! Все путем.
И когда-нибудь я уже привыкну к тому, что у этих людей - истощенных, умирающих - сердце почти не бьется. Привыкну к тому, что перед смертью они не молят меня о пощаде, а лишь спрашивают, как там, в нормальном мире. Я не могу сказать им правду - я просто не вижу. Но я могу сказать лишь - "холодно" - и им этого будет достаточно.
Со временем начинаешь жить быстрее, танцевать стремительнее. Со временем начинаешь убивать, не задумываясь.
Вводишь раствор, на ощупь выискивая вену. Спасаешь людей от их вечного земного ада.
Спасаешь и думаешь: "Когда же, черт возьми, кто-нибудь спасет тебя?"
Я оправдываю себя тем, что делаю этому миру добро, но тут же в голове всплывает мысль, что добро - это самое дерьмовое слово в мире. От него вообще одни неприятности.
Я делаю глубокий вдох и на ощупь выискиваю в кармане жакета телефон. Не знаю, куда нажимать, - всегда угадываю.
- Джо, я закончила - забери меня, - быстро бросаю я в трубку и отключаюсь.
Из квартиры выход всегда нахожу быстро: там, где меньше всего пахнет этой дрянью, - там и свобода.
Мои чувства окончательно притупляются, а в голове не остается ни единой эмоции. Мне кажется, что я стала сильнее. Но от этого ни холодно, ни жарко. И мне кажется, я втягиваюсь в эту жизнь, как втягиваются эти недоумки всяким дерьмом. Но приходит Кесси и всех спасает. В добрых традициях хорошего кино.
Я уже ничего не чувствую. Не слышу, не вижу. В организме только спасительное успокоительное, и я благодарна тому из психов, у кого на столе я обнаружила знакомые граненые таблетки.
За окном заканчивается зима, но я уже не чувствую холода. Вообще ничего не чувствую.
Сижу на уже неустойчивом карнизе перед окном и гадаю, как же он еще меня держит. Пытаюсь нащупать тот момент, когда снег начнет таять, и я услышу спасительную капель. Я жду весны, потому что знаю: Джен выходит замуж весной.
Меня, конечно же, не пригласят. Они просто не знают, кого приглашать. Потому что Кесси в Нью-Йорке больше нет - по документам я теперь уже не просто Кассандра Слоу, хотя об этом, наверное, тоже мало кто знает.
Я не слышу противных монотонных звуков за стенкой, но теперь меня уже скорее раздражает их нехватка, нежели их наличие. Мерзость, я знаю.
Лея сидит на моей кровати-диване-кушетке и снова безостановочно звякает. Она кричит мне что-то про "холодно" и про "открытое окно", но я ее не слушаю. Или не слышу. Оба варианта подходят.
Иногда мне кажется, что я могу видеть. Не картинки из моей головы - мои старые воспоминания, - а могу видеть по-настоящему. Но в такие моменты дико болит голова, и я прекращаю всякие попытки - просто закрываю глаза.
Иногда мне кажется, что жизнь ползет слишком медленно, но вот уже кончается зима, и я ничего не могу с собой поделать. Не могу уже обойтись с тем, что прошлое действительно начинает притупляться. Я уже не так часто думаю о Киме, и мне кажется, что я - наконец - забыла, как он дышит.
В руках шелковая лента: края еще сильнее распушились, и нитки осыпаются прямо вниз, на заспанных прохожих.
- Лея, сейчас утро? - спрашиваю я отстраненно. На самом деле мне все равно: утро или день, - по мне так все одно.
- Почти полночь, - хрипло откликается она, и я приглушенно фыркаю. Раньше я всегда умела точно определять время.
По коже идет волна знакомого холода, и я прижимаю левую ладонь к губам, чтобы хоть как-то согреться. На губах помада - та самая, которую мне Лея когда-то подарила, - и она оставляет на ладони жирные алые следы. Жирные - чувствую, алые - знаю.
Но я все равно никогда не пойму всех этих девушек, которые торгуют своим телом. Не пойму и Лею, с его абсолютным равнодушием к этой своей стороне жизни. Я никогда не пойму, и все же не решаюсь произносить слово "проститутка" в их присутствии. Это как-то неправильно, что ли.
И это какая-то ирония судьбы, в которую я никогда не верила. Когда я становлюсь чище и одновременно по уши погружаю себя в разное дерьмо. И теперь мне хочется ругаться. Уже вслух.
На моей щеке сильно саднящая царапина. Я не помню, где я зацепилась, - помню только, что этот парень сильно орал. Не хотел умирать.
Становится еще холоднее, и я начинаю усиленно дуть на ладони, хоть как-то пытаясь согреться. Мне не хватает ума залезть обратно в комнату - хватает только сил на осознание того, что внутри меня все замерзло.
На небе ни облачка - я не вижу, просто в такую погоду ближе к полуночи небо всегда такое. Джо говорит. И я ему верю на слово почему-то.
В комнате внезапно прекращается звяканье, и одновременно в моем организме прекращается действие успокоительного. Я слышу, как Лея поднимается с моей постели и начинает настраивать приемник. Тот шипит, плюется, и я издаю ехидный смешок: в чем-то мы с ним очень похожи.