Тут Божественный – разочарованный, обиженный – разгорячился, и его понесло. Пламенная речь, обращенная не только к ДозирЭ, но и ко всем присутствующим: телохранителям, нескольким писцам, стоявшим неподалеку, и даже к скромному Партифику, – заняла немало времени. Взволнованная, искрометная, она была щедро приправлена нравоучительными высказываниями великих и выдержками из "Откровений Ибеуса". Провтавтх остался бы доволен. Писцы тщательно всё записали.
ДозирЭ, к которому, главным образом, и была обращена эта речь, вдруг поднял глаза и посмотрел на правителя в упор.
– По праву сильнейшего, – сказал он, – ты говоришь, а я слушаю. Однако в тех же "Откровениях Ибеуса" сказано: "Будь равным среди равных, не обвиняй других в том, в чем повинен сам".
– О чем ты говоришь? – развел руками Алеклия.
– Я говорю о том, – отвечал молодой человек, обжигая его колючим взглядом, – что прежде, чем я вызволил Андэль из Дворца Любви, совершив, по твоему мнению, преступление, ты – величайший из величайших, естественно, не считаясь с чувствами всего лишь одного своего скромного подданного – какое может быть равенство между солнцем и земляным червем? – ее у меня отнял, и сделал это самым бесстыдным образом. Я, твой преданный слуга, вверил тебе свои самые сокровенные тайны в надежде получить если не помощь, то хотя бы сочувствие, но ты меня отблагодарил за мое честное служение тем, что разбил мое сердце и обрек меня и девушку на долгие мучительные страдания, которые несравнимы даже с пытками на "колесе правды".
Твои речи чисты и благородны, но помыслы и дела твои, мой Бог, лукавы…
Семерик наполовину обнажил свой меч, готовый при первом же намеке вспороть наглецу живот. Но Инфект не торопился.
– Понятно, – выдавил он. – Ты считаешь, что преступник не ты, а я? Что это именно я украл у тебя возлюбленную, а не наоборот?
– А разве не так?
– В чем-то, сознаюсь, ты прав… Так что же нам делать? Может быть, вместо тебя мне отправиться в подвалы Круглого Дома? – Алеклия усмехнулся. – Или, может быть, ты вызовешь меня на поединок?
– Если б это было возможно, именно так я и поступил бы, – дерзко заявил ДозирЭ. – Но ты же знаешь, что поединки допускаются только между равными.
– Однако, – дополнил Божественный, – если муж, занимающий более высокое положение, ничего не имеет против, то поединок все-таки может состояться. Или ты забыл, как убил эжина Туртюфа – моего лучшего поставщика? Да и повод был тот же.
– Ты хочешь сказать, что готов со мной сразиться? – недоверчиво поинтересовался молодой человек.
– Почему бы и нет! – рассерженно отвечал Алеклия. – Или ты думаешь, что я не способен отстоять свою честь сам?.. Семерик, два меча!
Белоплащные воины, ошеломленные происходящим, обнажили клинки, писцы открыли в ужасе рты, а их стержни застыли на полуслове, и только один Партифик оставался безразличным.
– Божественный! – обратился к Алеклии Семерик, встав между ДозирЭ и правителем. – Как истинный телохранитель, отвечающий собственной головой за твою жизнь, я не могу позволить тебе драться с этим неблагодарным псом. Если ты уж так хочешь поединка, позволь мне сразиться за тебя, и клянусь честью, я отомщу за все оскорбления, которые нанес тебе этот недостойный раб.
– Нет! – твердо отвечал Алеклия. – Это мое личное дело. Оно не касается государственных вопросов, а поэтому я не могу позволить кому-либо рисковать вместо себя. Дай свой меч. Я приказываю тебе! Ну же!
Семерик, весь красный от волнения, перехватил тяжелый меч за лезвие и рукоятью вперед протянул Инфекту. Тот взял, примериваясь к оружию, взвесил его в руке и ладным молниеносным движением рассек воздух перед собой.
Такой же меч с опаской вручили ДозирЭ.
Уже опустилась ночь, и в зале Голубых Вод только жаркие огни факельниц освещали потускневшее пространство. Птицы и животные затихли, буйные краски растений поблекли. Фонтаны молчали, и только где-то мирно журчал ручей.
Для поединка выбрали подходящее место, ровное, хорошо освещенное и достаточно широкое, чтобы соперники могли маневрировать.
Пока суд да дело, на ДозирЭ со спины напал один из телохранителей, пытаясь его убить. Несмотря на внезапность, ДозирЭ успел отскочить в сторону и в следующее мгновение со всей силы влепил в лицо нападавшему рукоятью меча. Тот упал, истекая кровью, на пол полетели выбитые зубы. Божественный был в бешенстве и строго предупредил остальных белоплащных.
Наконец всё было готово, и соперники стали сходиться. Те несколько человек, которые при этом присутствовали, окружили место схватки и с несказанным удивлением наблюдали за действиями поединщиков, так до конца и не веря, что это может происходить на самом деле.
"Да, пожалуй, я нашел единственный выход, – думал Алеклия, внимательно наблюдая за движениями своего противника. – Нет никакого сомнения в том, что, если б я отдал его Вишневым, в народе меня обвинили бы в том, что я по ложному навету жестоко расправился с молодым человеком из-за люцеи Андэль. Если же я его сейчас убью, а бедняга крайне изможден, и сделать это будет не сложно, – всё будет справедливо. А к славе созидателя и полководца прибавится слава блестящего поединщика. Народные собрания будут мною гордиться. Да – это единственный выход. Будь проклят тот день, когда я впервые увидел Андэль!"
Еще недавно ДозирЭ чувствовал себя превосходно, удивляя окружающих безрассудной смелостью и странной терпеливостью: ведь раны его были ужасны. Но вот действие чудотворного снадобья стало проходить, и вновь явилась нестерпимая боль, а вместе с ней черный неистовый страх охватил отрезвевший мозг. Молодой человек, будто ранее ведомый каким-то другим ДозирЭ, который сделал все, чтобы избавиться от последней надежды на спасение, вдруг осознал ужас того, что происходит на самом деле. Он вдруг увидел себя как бы со стороны, собирающегося убить своего военачальника, испугался, и тут меч его безвольно опустился к земле, и сам он остановился и поник головой.
– Что же ты? – недовольно топнул ногой Алеклия. – Сражайся!
ДозирЭ попробовал вновь поднять меч, но рука не слушалась.
Он видел перед собой своего Инфекта, которого ранее готов был защищать, даже ценою собственной жизни, видел перед собой своего Бога, которому поклонялся; он любил его каждой частичкой своей души: он не смел направить в его сторону закаленный клинок меча Славы.
– Я не могу, – наконец признался ДозирЭ. – Я не могу, убей меня!
И ДозирЭ отшвырнул меч в сторону, упал на колени и склонил голову.
Партифик, стоящий в стороне со скрещенными на груди руками, только бесстрастно кивнул головой, словно знал, что именно так всё и закончится.
– Мой Бог! Я люблю тебя так, как не любит тебя ни один твой подданный. Я раскаиваюсь в своем поступке и настоятельно требую, чтобы ты немедленно меня казнил, выбрав самую беспощадную казнь. Знай только одно: всё, что я совершил, было сделано из-за любви к Андэль. Во имя этой любви я и готов умереть.
"Опять это слово "любовь""! – со скукой подумал разочарованный Алеклия, нехотя возвращая счастливому Семерику его меч.
– Ну что же с тобой делать? – беззлобно спросил Божественный, которого вся эта история уже изрядно утомила.
От его гнева не осталось и следа, тем более что последний поступок молодого человека произвел на него весьма благоприятное впечатление.
– Знаешь что? – сказал с открытой улыбкой Алеклия. – Ты, несомненно, должен умереть. Все, что случилось, не может быть прощено. Но я ценю твое мужество и дам тебе возможность умереть, как подобает воину. Если ты поклянешься в ближайшее время погибнуть в бою, я отпущу тебя с миром и даже пощажу твоих друзей. Ты можешь не спешить – у тебя есть некоторое время, но и не забывай о нашем договоре. Согласен?
– Благодарю тебя, Великий и Всемогущий, о лучшем наказании я не мог и мечтать. Но как же Андэль?
– О! – только и произнес Божественный, пораженный неслыханным нахальством. – Эй, приведите Андэль!
В скором времени в зале Голубых Вод в окружении десятка белоплащных воинов появилась Андэль. Она была с распущенными волосами, босая, без единого украшения, в скромной прямой плаве из грубой льняной ткани. Более всего она походила на приговоренную к казни, хотя Инфекту девушка напомнила непорочную деревенскую невесту перед брачным обрядом.
Ее юное светлое лицо было чуть подернуто на щеках живым сердитым румянцем. Глаза были волнующе заплаканы, но взгляд – тверд, а губы своевольно сжаты. Прямая спина, высоко поднятый подбородок. Довольно странная уверенность в ее незавидном положении.
Она так решительно шла и так смело смотрела вперед, что казалось, ее волю сокрушить невозможно, и это восхищало. Но тут перед ней предстал истерзанный ДозирЭ, она тихо вскрикнула, и всё очарование ее стойкости бесследно исчезло.