Да, Женя работает, а он валяется, а если девчонка сейчас заревёт в голос и на её рёв кто-нибудь придёт… Эркин осторожно повернулся на правый бок, оберегая плечо, и теперь их лица почти рядом.
- Я не умею играть, Алиса.
- Как это не умеешь? - её удивление было таким беспредельным, что он улыбнулся. - А во что ты играл, когда был маленьким?
Эркин задумался, припоминая, и честно ответил.
- Не помню. Вроде и не играл.
- Так не бывает, - возразила Алиса. - И я тебя научу. Хочешь?
Он вздохнул: деваться некуда - и ответил.
- Ну, давай.
Что ему ещё остаётся?
К приходу Жени он уже освоил игру в "ласточкин хвостик". Алиса так разыгралась, что не сразу даже заметила мамино возвращение. И Женя, стоя в дверях, смотрела, как Алиса, румяная, с горящими глазами, вкрадчиво приговаривая: "Ласточка, ласточка, ласточкин хвостик", - медленно тянется к нему шлёпнуть его по запястью, а его рука лежит неподвижно, но в последний момент на слове "хвостик" взлетает, и Алискина ладошка натыкается на его жёсткую бугристую ладонь. И, судя по его лицу, он получал не меньшее удовольствие.
Почувствовав взгляд Жени, Эркин поднял на неё глаза и получил шлепок по запястью, и радостный вопль Алисы: "А я выиграла!" - стал концом игры. И Женя быстро улыбнулась ему, успокаивая.
- Так, а пообедать вы, конечно, забыли.
Женя говорила нарочито строго, и он в первый момент было напрягся, но видя её улыбку ответно улыбнулся и ответил так же подчеркнуто виновато.
- Заигрались.
- А я сегодня рано закончила, - говорила Женя, одновременно целуя Алису, быстро переодеваясь за дверцей шкафа, накрывая на стол и поправляя ему одеяло. - Что-то совсем работы не было, и нас отпустили, но обещали оплатить полный день.
- Мам, а сегодня русский день, - влезла в её скороговорку Алиса. - Чего ты по-английски говоришь?
- Не чего, а почему, - поправила её Женя. - Потому что Эркин русского языка не знает. А надо говорить на том языке, который все понимают. Или ты знаешь русский? - быстро повернулась она к Эркину.
- Нет, - покачал он головой. - Так, отдельные слова.
- Вот видишь, - это уже Алисе. - Иди мой руки. - И опять ему. - Замучила она тебя?
Эркин неопределённо шевельнул здоровым плечом и, так как она ждала его ответа, попробовал объяснить.
- Непривычно очень. Но не трудно.
Женя кивнула.
Как всегда, с её приходом всё так и кипело вокруг неё, вещи как сами собой летали по воздуху, укладываясь в нужное место, одновременно делалось множество дел, она появлялась и исчезала, и он только моргал, пытаясь уследить за ней.
И вот Алиса накормлена и отправлена во двор гулять, Эркин лежит, сыто отдуваясь, в полусонном оцепенении, со стола убрано, возле печки сохнут принесённые со двора поленья, на плите греется для вечерней стирки вода, ведро из уборной опорожнено, а Женя сидит у окна с шитьём. Ему, конечно, хотелось бы, чтобы она села рядом, но он понимает: всё дело в свете.
- Ну, как ты? - Женя отрезает нитку, вскидывает на миг на него глаза и снова вся в шитье. - Отошёл?
- Да. Завтра я встану.
- Встанешь, - соглашается Женя, - но побудешь пока дома. На улицу тебе рано. Сорвёшь сердце. Алиса сильно надоедала?
- Не очень.
- Ей скучно одной. Подружек у неё нет. Не обижают, и то хорошо.
- Она мне сказала… - он запинается, не зная, как об этом сказать.
Но Женя говорит сама. И так просто, будто ничего такого в этом нет.
- Что она "недоказанная". Да, так всегда пишут, когда нет сведений об отце, а по внешности - белая. Ты же знаешь.
- Да.
- Я старалась не попасть в Цветной квартал. Это ж как клеймо. Если б не война, меня б с ней загнали туда, а так… в последнее время за этим так строго не следили.
Эркин молча кивал. Она подняла его рубашку, быстро оглядела её, нашла ещё одну дырку и опять разложила на коленях.
- Как глаз? Видит?
Эркин закрывает ладонью левый глаз и осматривает комнату правым.
- Видит. И рука зажила.
- Мг, то-то ты ею не шевелишь.
- Шишка долго болит. А сустав цел.
Она быстро вскидывает на него глаза, улыбается его залихватскому тону и продолжает шить, улыбаясь. И он молча следит за ней.
Женя встряхнула рубашку.
- Ну вот. Швы я все сделала, и пуговицы, а ткань хорошая. Сейчас брюки посмотрю. Вроде, они целые.
Эркин кивнул. В общем, он следил за собой, и, уходя из имения, переоделся во всё новое, даже рубашку взял господскую, но поспал на земле, потолкался по дорогам - всё и обтрепалось.
- Сапоги я твои смотрела. Совсем крепкие. Я отмыла их. Надо бы промазать, чтоб не текли. Но нечем пока.
- Это потом, - кивает он.
- И куртка мало пострадала. Только грязным все было - ужас! - Женя говорит спокойно, будто и вправду это нормально, когда белая отчитывается индейцу за его одежду.
Он знает, что первым ему спрашивать не положено, но её слова о куртке заставили его вспомнить то, о чём он почти забыл.
- Женя, - нерешительно начал он.
- Что?
- Там у меня была… справка, об освобождении… она…
- Цела она, - сразу подхватывает Женя. - Цела. Я её в комод пока убрала.
Эркин облегчённо вздыхает. И второй вопрос выскакивает неожиданно легко.
- Ты давно здесь живешь?
- Два года с небольшим, - сразу отвечает Женя.
- А… а оттуда ты давно уехала?
Женя не сразу поняла, о чём он спрашивает, а потом улыбнулась той мягкой улыбкой, какой улыбаются воспоминаниям.
- Я там и не жила, - она рассмеялась над его недоумением и стала объяснять. - Я училась тогда и жила в студенческом городке. Паласа там не было, и девочки ездили в Мейкрофт. И меня однажды уговорили.
- Мейкрофт, - повторил Эркин. - А я и не знал.
- Не знал города, в котором живёшь? - удивилась Женя.
- Я не жил, - в его голосе помимо воли зазвучала горечь. - Я в Паласе работал. Нас когда продают, не говорят, куда.
- Продавали, - поправила Женя.
Он не сразу понял её, а, поняв, улыбнулся.
- Я ещё не привык.
- Привыкай, - засмеялась Женя. - Да, а сапоги ты так и носил на босу ногу?
- Нет, только у меня портянки украли.
- Портянки украли, а сапоги оставили? - удивилась Женя.
- Сапоги я под голову положил, - мрачно ответил Эркин, - а портянки оставил, - и вдруг усмехнулся. - На сапогах я проснулся. Ну, когда за них дёрнули.
Потерю портянок он переживал долго. Ноги собьёшь - потом с ними долгая морока, и портянки совсем новые крепкие. Но прямо с ног смотали, а он не проснулся. Это было обиднее всего.
- Ладно, - перебила его мысли Женя. - Раз ты к портянкам привык, я тебе найду. А то носки есть.
- Да, - он приподнялся на локтях, - а кто это дал? Ну, рубашки, трусы. Ты не сказала.
- Доктор Айзек.
- Доктор Айзек, - повторил он, запоминая. - Это он для меня дал? Ты ему рассказала обо мне?
- Нет, - Женя даже отложила шитьё и подошла к нему, села на край кровати. - Нет, я просто сказала, что интересуюсь медициной, и немного рассказала. Не о тебе, а о болезни. Ты тогда в жару лежал. Понимаешь? - Эркин кивнул. - Я не знаю, что он понял, но он дал мне лекарства, эти пакетики с таблетками. А потом, как раз в день перед грозой встретил на улице, дал этот свёрток. Понимаешь, это то, что нужно, а покупать в магазине я не могу, сразу разговоры всякие пойдут, - Эркин часто закивал, - и это не костюм, который можно опознать. И вещи целые, но ношеные, ну… ну, никто не заподозрит.
- Да-да, я понимаю.
- Я ему ничего не говорила, он сам догадался. Как? - Женя пожала плечами. - Убей, не пойму.
Эркин высвободил из-под одеяла правую руку, осторожно коснулся её руки.
- Ему можно… Нет, не так. Ты ему доверяешь?
- Не знаю, Эркин. Я его сегодня видела. Он только поздоровался издали, и всё. Знаешь, его все знают, и я о нём ничего плохого не слышала. Ни от кого.
Она обеими руками держала его большую кисть и немного покачивала её как бы в такт словам. Каждое покачивание отзывалось в плече болью, но он не замечал этого.
- И он обмолвился о Мише, у него был, видно, сын, Миша, и погиб. Я думаю, это вещи сына. Тебе ведь не обидно будет их носить?
- Нет, конечно, - он даже дёрнул головой.
- Ну вот. Странно всё это, конечно, но… но доктора Айзека я не опасаюсь. И потом, Эркин, он же врач. Врач не может вредить людям.
Эркин несогласно промолчал. Ему приходилось иметь дело с врачами и не раз. Ещё в питомнике он узнал их и научился бояться. Но спорить с Женей не стал, не мог он этого.
Женя положила его руку на одеяло. Погладила обнажившееся плечо. Её пальцы скользили по чёрно-багровому пятну мягко, не причиняя боли. И так же осторожно она погладила его щёку, рядом с зудящим рубцом, провела пальцами по краям глазницы, по брови.
- Не больно?
- Нет.
Конечно, нет, глупый вопрос. От её рук боли не бывает. Но он вдруг пожалел, что обветрилась и загрубела кожа, стала шершавой и неприятной на ощупь. И ладони загрубели, в буграх мозолей, в шрамах от порезов и ссадин. Не спальником был, скотником. А ему так хотелось перехватить её руку, погладить, но куда ему лезть с его лапами…
Женя осторожно убрала руку и встала.
- Пойду, Алису позову. Вечер уже.
И вечер шёл своим чередом. Он уже знал все эти шумы и звуки и дремал под них спокойно, и голос Алисы уже не тревожил его.
Он проснулся на секунду, когда Женя укладывалась спать. Она заметила это.
- Спокойной ночи, Эркин.
- Спокойной ночи, - машинально ответил он.