– Вдумайтесь в эти слова, граждане! – Демосфен даже выше ростом стал на вид, вонзив свой обличающий перст в пространство, разделяющее его и Фокиона, – "взбунтуемся!" Разве мы рабы македонян, чтобы бунтовать? Нет, мы свободны и не бунт наш гнев, но справедливое возмездие! За попранную свободу Эллады, за Херонею, за Фивы!
– Вспомните судьбу Фив! – взмахнул рукой на северо-запад, в сторону разрушенного города Эсхин, – такую участь вы хотите для себя?!
– Но ведь Александр мертв! – донесся отчетливый возглас из передних рядов гудящей, как потревоженный пчелиный рой толпы, – чего теперь бояться?
– А разве Антипатр растерял свое военное искусство?
– А разве Антипатр славен победами? – немедленно парировал Демосфен, – где и когда он одержал их? Что, бил фракийцев, иллирийцев? Так лишь ленивый их не бил! Филипп – вот кто был страшен. Парменион опасен, но первый мертв, второй – лишь воин, бесхитростный слуга покойного царя! Антипатр – правитель, но не стратег! Нам ли бояться Антипатра?
– Год назад ты кричал: "Нам ли бояться Александра!" – уколол Эсхин, – а после чуть не в ноги пал Демаду!
– Так значит, мы дальше будем всех бояться, афиняне? – ловко перехватил знамя Демосфен и, состроив презрительную мину, бросил, – и верно, зачем сражаться гражданам, когда всегда найдутся люди, кто прикроет нас щитами…
– Наемники? – не дал ему закончить Эсхин, – и где ты возьмешь деньги для уплаты им? Опять опустошишь казну? Или поделишься персидским золотом, что прячешь в сундуках под полом?
– Ты подкупил моих рабов? – расхохотался Демосфен, – иль сам безлунной ночью с отмычкой влез в мой дом?
По толпе прокатилась волна веселья, а Демосфен ни на мгновение не ослаблял хватки.
– Да если даже было бы оно, то золото, в чем мне укор? Что у одного врага взял деньги, супротив другого? Так среди опытных бойцов такое почитается искусством, бить врагом врага! Взгляните на меня, афиняне, разве я разодет в золото? Разве я сорю деньгами направо и налево? На мне тот самый хитон, что одевал я на смерть Филиппа.
– Никто не сомневается в тебе, Демосфен! – крикнули из толпы, – скажи что делать?
– Взгляните на этих господ, именующих себя "сторонниками мира", – оратор встал на самый край помоста и выбросил правую руку в сторону оппонентов, растопырив пальцы, – вот стоит Фокион, которого вы зовете "Честным". Он честен, но умен ли? Он видел в Филиппе объединителя Эллады. Кто же из македонян станет объединять Элладу сейчас? Вы знаете такого? Я – нет! Царский род кичился эллинским происхождением, а остальные кто? Варвары! Варвары объединят Элладу?
– Нет! – качнулась толпа.
– Имеют ли смысл теперь призывы Фокиона?
– Нет!
Демосфен сжал руку в кулак.
– А вот Эсхин, он призывает к страху: "Вспомните судьбу Фив". Так будем ли мы жить в вечном страхе? Нас победили не македоняне, а один человек – Филипп! Его нет более! Разве Александр победил нас в бою? Нет! Вы поддались страху, что Эсхин вложил вам в уши. И Ксеркс был грозен, но разве испугались наши деды персов? Так будем же достойны предков, раз и навсегда избавившись от македонского ярма! Что делать, говорите вы? Я скажу, что делать! Вернуть себе потерянные города! Сейчас мы можем пойти еще дальше и совершенно загнать македонян в те норы, откуда они вылезли! Мы легко выставим в поле не меньше тридцати тысяч воинов! За нами встанут многие. Пошлем посольство в Спарту. Спартанцы единственные, кто не пошли за Македонянином. Забудем о прежних распрях, ради общего дела. Пошлем послов на острова, в Ионию, да разве у нас самих нет больше кораблей? Те семь тысяч гоплитов еще ударят македонянам в спину!
Толпа неистовствовала, каждая фраза Демосфена тяжелым тараном расшатывала стену нерешительности и вот уже виднелись трещины, вот и брешь. Гиперид, во время всей баталии стоявший за спиной Демосфена, вышел вперед и, подняв обе руки вверх, призывая к практически недостижимой тишине, прокричал:
– Голосование! Кто за предложение Эсхина и Фокиона?
Два десятка осторожных.
– Кто за предложение Демосфена?
Тысячи рук взметнулись вверх, и экклесия взревела раненым гекатонхейром.
– Война! – воскликнул Демосфен.
– Война! – выдохнули ему в ответ Афины.
"Человек предполагает…"
Теплые Врата. Начало осени
Человек может бесконечно смотреть на три вещи: как течет вода, как горит огонь и как работает другой человек. Эта, старая, как мир, поговорка оправдывалась полностью. Ну, почти полностью: текущей воды поблизости не оказалось, но зато в наличии имелся горящий огонь и работающий человек, за которыми Андроклид следил попеременно.
Тысяча костров, с веселым треском вгрызаясь во тьму, бодро истребляла запасенные вязанки маквиса. В округе на десять стадий не осталось сухой веточки, как саранча прошлась. В не вырубленной еще каким-то чудом буковой роще, свалили весь сухостой. Не хватило, пришлось рубить живые деревья. Они, сырые, горели плохо. А завтра что жечь будем? Об этом никто не задумывался, о другом мысли. Завтра-то, конечно, наступит, а вот потом…
– Андроклид, ты за кашей-то смотришь? – окликнул Неандр.
– А? Что? – встрепенулся декадарх, возвращаясь к действительности.
– Каша, говорю, пригорает! Не чуешь что ли?
Нынче его, командира, очередь кашеварить. Хоть он и начальник, да невелика птица, чтобы от общих обязанностей устраняться. Есть еще, конечно, слуга, что каждой декаде положен, но он ускакал по соседям, излишки лука на сало сменять и где-то застрял, видать со знакомцами языком чешет, затрещины давно не получал.
Андроклид помешал кашу, снял котел с огня. Воины с ложками расположились вокруг. Все, кроме Медона – тот копошился в своих вещах, сначала долго подгонял новый шейный ремень к щиту, сейчас вздыхал, пытаясь соединить бронзовой втулкой половинки сариссы, слишком свободно входившие внутрь. Медон встал на ноги, стараясь никого не задеть, перехватил сариссу обеими руками в трети, ближней к тяжелому бронзовому подтоку, так, как будет держать ее в строю, тряхнул. Часть древка, та, что с наконечником, сразу же отвалилась. Соединительная втулка тоже улетела во тьму. Медон снова печально вздохнул и пополз вокруг костра на поиски.
– Остынет, – покосился на него Андроклид.
– Сейчас, – отмахнулся Медон.
– Семеро одного не ждут, – с набитым ртом проговорил один из воинов.
– А пятнадцать, тем более, – добавил другой.
Когда Филипп стал царем, в каждом поперечном ряду фаланги стояли десять воинов, называвшихся "декадой". Незадолго до Херонеи царь довел их число до шестнадцати, на эллинский манер, но именование наименьшего отряда педзетайров, "пеших друзей", таковым и осталось.
Медону повезло, втулка нашлась быстро, и теперь он опять сидел на карачках, пытаясь сообразить, как усилить ненадежное соединение.
– Веревкой обмотай поверх, – посоветовали товарищи.
– Не, лучше веревку распустить и волокнами деревяшку замотать, да в таком виде в трубку и сунуть.
– Жрать уже садись! – рассердился декадарх.
Медон послушался. Каша стремительно убывала.
– Состену, бездельнику, оставьте, скулить же будет.
Едва были произнесены эти слова, приспичило заорать стреноженному ослу, который до этого мирно покачивал головой в дрёме, натрудившись за день перевозкой восьми палаток, упакованных в тяжелые кожаные чехлы, жерновов для ручной мельницы, котла и кое-какой другой поклажи, что воины декады не тащили на себе.
– Эй! – крикнули от соседнего костра, – заткните свою скотину! Разбудил, зараза…
Андроклид цыкнул на осла, да разве проймешь отца упрямства. Пока не наорался, не замолчал.
Неандр облизал ложку, похлопал себя по пузу и заявил:
– Все, спать. Завтра, может, начнется, надо свежую голову иметь.
– Вряд-ли, – не согласился Андроклид.
Неандр спорить не стал, опустился на четвереньки и заполз в одну из низких, рассчитанных на двух человек, палаток, кольцом расставленных вкруг костра. Одни последовали его примеру, другие вызвались помочь Медону в его мучениях. Появился Состен. На дюжину луковиц никто не позарился. Декадарх выбранил слугу за долгое отсутствие, заставил быстро проглотить оставленный ужин и вместе с котлом прогнал к ручью, где вся армия набирала воду. Состен убежал во тьму, Андроклид десяти раз не вздохнул, как оттуда донесся грохот покатившегося по каменистой земле котла, чья-то ругань и звук звонкой оплеухи.
К декадарху подсел Филодем с деревянной чуркой в руках и большим ножом. Чурка отдаленно напоминала человеческую фигурку. Андроклид отстраненно наблюдал, как Филодем осторожно вырезает подобие лица. Получалось плохо, нож для такой работы великоват. Конечно, опытный резчик и топором бы управился, но куда до него Филодему, большие мозолистые руки которого не привыкли к тонкой работе.
– Карану отдай, – посоветовал Андроклид, – он лучше сделает.
– Сам хочу, – отмахнулся Филодем.
Декадарх понимающе кивнул.
– Сколько ей уже?
– Третий год пошел. Такая егоза… – Филодем улыбнулся, мечтательно глядя на огонь.
Андроклид почувствовал легкий укол зависти. У него не было ни жены, ни детей. Вообще никого из родных. Ему еще и пяти лет не исполнилось, как отца зимой порвали волки. Он смог отбиться, порубил серых топором, да самому изрядно досталось. Раны загноились. Так и сгорел. Через четыре года умерла мать. Тоже зимой. Простудилась, слегла и больше не встала. Осиротевшего мальчишку поднял на ноги старший брат. Как смог. Едва сводя концы с концами, они протянули несколько лет, а потом брат вступил в царское войско. Филипп хорошо платил опоре своего трона, жить стало полегче.