Вскоре после того, как замыкающие колонну ливонцы скрылись за стеной кустарника, в березовой роще послышалось мяуканье и на поляну выехало трое русских всадников: с заводными конями, закованные в сверкающие доспехи, с висящими на луках седел шлемами и щитами. Они дружно перекрестились на купол поставленной в честь победы над нехристями часовни, после чего один указал плетью на копошащихся в углях еще дымящегося костра кур:
– Гляди, Феня, – рассмеялся он. – Твои сарацины еще и птиц не едят!
Семен Зализа, глядя на целую и невредимую часовню, перекрестился еще раз: уберег Господь. И храм свой уберег, и совесть опричника спас, и от гнева царского слугу защитил. Зализа спрыгнул на землю, взял коня за узду, подвел к воде. Дал напиться коню, зачерпнул чистой речной влаги себе. Поморщился вони, идущей от загнившей собачьей головы, вытащил засапожный нож, решительно отсек ее и закинул далеко в кусты.
– Ступай, Урак, – хлопнул опричник коня по крупу, – погуляй.
От убогих чухонских домишек шли местные людишки в своих пропахших рыбой серых полотняных портках и рубахах. Зализа двинулся навстречу.
– Здрав будь, боярин Семен Прокофьевич, – низко, в пояс, поклонились смерды.
– И ты здравствуй, Антип, – приветствовал крещеного чухонца опричник. – Рассказывай.
– Как вой твой, Семен Прокофьевич, нас о ворогах упредил, – теребя концы пояса, начал вспоминать чухонец, – так мы добро в короба покидали и в схрон упрятали. А скотину всю с собой увели. Куры только, дурные, не дались.
– Осип куда поехал?
– А на Вилы, Семен Прокофьевич. Как нас упредил, ушицы щучьей похлебал и дальше поскакал.
– А чужеземцы?
– К Кузьмину ручью подались.
– Что деяли, как себя вели?
– Ерема, – оглянулся Антип, – подь сюда!
Подбежал худосочный паренек лет пятнадцати, торопливо поклонился, едва не врезавшись головой в землю.
– Ну, рассказывай, что видел? – разрешил ему Зализа.
– Сперва бездоспешные пришли, шарить везде начали. Нашли корзину дяди Лабуты с уловом. Он только с затони приплыл. Стали рыбу чистить, потроха курям нашим кидать. Потом латные пришли, вон там под березой попадали. Опосля разделись и в реку полезли. Орали непотребно, – Ерема перекрестился. – Огород дяди Антипа немного пощипали, поели. Потом один бездоспешний на дорогу сунулся, его Сидорка охотничьей стрелой в спину стукнул. Они сразу бронь одели, и далее ушли.
– В часовню кто заходил?
– Заходили, – кивнул, паренек. – И бабы заходили, и вои. Только не крестился никто.
– Хорошо, ступай.
Зализа зачесал голову. Странные сарацины забрели в Северную пустошь: у деревушки Кельмима варягов живьем пожгли, а чухонцев мертвых похоронили. Здесь разора никакого не учинили. В воде дрызгались, броню снимать не боялись, сторожей не выставляли. Ровно не на чужую землю пришли, а по своей хаживают, страха никакого не имеют, нападения не ждут. А коли колдуны-чародеи – откель в них смелость в храм христовый заходить?
– Кто на Кузьмином ручье живет, Антип?
– Никого, Семен Прокофьевич, – слегка поклонился чухонец. – Как прошлы год огневица всех прибрала, так тудыть никто боле не ходит.
– Тогда принимай гостей, Антип, – решил опричник. – До завтра у тебя останемся. Подождем, пока чужеземцы назад пойдут.
На плесе напротив Невской дубровки сеть стояла под углом к фарватеру от берега и метров на тридцать в длину. Никита сразу ее заметил по налипшим на веревку у берега водорослям, и нескольким чурбакам, не желающим плыть по течению. Пройдя вдоль снасти, он выбрал в лодку не меньше двух десятков лещей, пару язей, судака и щуку. Ячея на сетке стояла сантиметров десяти по диагонали, и рыбешки весом меньше двух килограмм в нее, естественно, не заплывало.
Затем он пустил лодку по течению, неторопливо подгребая к противоположному берегу, и заглянул в протоку вокруг острова. Здесь, естественно, тоже стояла путанка, и не менее уловистая. Еще можно было бы пошарить под Железным ручьем, там тоже место неплохое, но лодка еще одного такого же улова ни за что бы не выдержала, и Хомяк повернул к деревне.
Затащив наверх судака и щуку, он нашел в одном из домов корзину, за пару ходок поднял всю добычу. Скармливать таких роскошных рыбин поросятам рука у него не поднялась, а потому он уселся у чурбака, на котором колол дрова, выпотрошил всю добычу, выбрасывая в сторону желчные пузыри, поотрубал головы, свалил все в горшок, добавил из мешка у двери зерна, залил все водой. Затопив печь, поставил горшок в топку, неподалеку от огня. Выпотрошенную рыбу переложил травой и спрятал обратно в корзину.
Работа по хозяйству казалась Никите привычной и обыденной, словно он занимался этим всю свою жизнь. Оставив варево для свиней преть в печи, он спустился на луг к своему "Доджу", открыл багажник, перетащил расстеленный там брезент на землю, смел на него все, что было в инструментальном отсеке: ключи, ножи, гвозди, болты, ножевки, гайки, перчатки, ветошь и прочее барахло, перевязал углы и отнес узел в дом. Спустился еще раз, заглянул в салон. Кресла можно будет потом свинтить, и сделать из них мягкие стулья. Но это потом. А пока он взялся за пластиковый стол – об тот, что в доме стоит, он уже пару заноз успел посадить. И скамейки бы не забыть.
Расставляя новую мебель, он услышал, как на улице что-то громко хлопнуло. Хомяк выскочил из дверей, огляделся. Послышался новый хлопок – он шел со стороны леса. Никита перехватил топор в руку, пробежался чуть вниз по склону холма и обнаружил между кустов рябины деревянную крышку. Стоило ее приоткрыть – в лицо пахнуло холодом.
– Да это же ледник! – сообразил Хомяк, оттаскивая крышку и заглядывая внутрь. На полках, над глыбами запасенного с зимы льда, стояли деревянные миски, кадушки, свисал крупный свиной окорок. – Ага!
Тушу забитого утром кабанчика Никита торопливо перенес сюда же, затем перетащил свежепойманную рыбу.
– Коптильню надо будет сделать, – наметил себе он. – Или поискать сперва: наверняка у хозяев имелась. И погреб поискать, где они картошку, да капусту хранили. Так, что теперь? А, свиней покормить!
Войдя в дом, Хомяк обнаружил в углу дома незамеченный раньше ухват. Подивившись своему ротозейству, он подхватил инструмент, отодвинул заслонку и… В печи стояло два горшка! И огонь горел ровный, словно кто-то минуту назад дров подкинул.
Никита выпрямился, посмотрел по сторонам. Нет, дом пустой.
– Сено не забыть убрать, – мысленно отметил он, потом подхватил-таки ухватом горшок с варевом для свиней и вынес на улицу остывать: чертовщина-чертовщиной, а свиней кормить нужно. Вернувшись в жилище, он прошелся по полу, внимательно глядя под ноги: наверняка ведь подпол должен быть, в котором овощи хранятся. Подпол действительно нашелся – в дальнем от печи углу. Здесь, на земляном полу, в нескольких загородках оставались с прошлогоднего урожая репа, свекла, десяток средних капустных кочанов, луковые и чесночные косы.
– И огород у хозяев тоже где-то имеется, – сделал вывод Хомяк. По всему выходило, что с голоду он и сейчас не умрет, и запасы на зиму сделать сможет – но в одиночку придется изрядно покрутиться.
Выбравшись наверх, Никита остановился перед печью. Его мучило любопытство и голод – а запахи из-за заслонки доносились весьма аппетитные. Наконец он решительно отодвинул заслонку, подцепил ухватом горшок, подтянул к себе, открыл крышку и заглянул внутрь. В прозрачном бульоне, подернутом золотистой пленочкой жира, в окружении белых луковиц и светло-желтых ломтей каких-то кореньев, плавали, выставив ребра, крупные куски рыбы.
– Ух ты-ы! А я думал, домовой озорует! – Хомяк еще раз прошелся по дому, заглядывая под лавки, никого не заметил, решительно махнул рукой, кинул с полки на стол деревянную плошку, черпаком выложил в нее пару кусков, добавил вареного лука, после чего вернул горшок в печь, а сам приступил к трапезе.
Стоило ему облизать последнее ребрышко, как с улицы опять послышались хлопки. Никита привычно метнулся к окну, уткнулся носом в полупрозрачную пленку, чертыхнулся:
– Надо сюда стекла с машин переставить! – и выскочил во двор.
Здесь все оставалось по-прежнему. Новый хозяин деревни прошелся пару раз туда-сюда по утоптанной земле, потом наклонился и пощупал горшок со свиным варевом. Вроде, остыло. Никита подхватил горшок и пошел кормить скотину.
После долгого перехода по щиколотку в воде, земля пошла вверх. Ненамного, от силы на метр, но этого хватило, чтобы чавкающее болотце стало сушей. Ивовый кустарник расступился, и путники вышли на поросший лютиками, васильками и ромашками широкий луг. Тропинка свернула к одинокому дому, с пустыми глазницами окон и несколькими большими дырами в поросшей мхом кровле.
– Вот тебе, братец, и Обухово, – сбросил раскладушку Немеровский.
Впереди, метрах в двухстах, за поляной опять поднималась стена кустарника. Что это такое, реконструкторы уже знали: болото.
– От, блин, – Росин посмотрел на часы. – Назад идти поздно. Придется ночевать здесь. Хоть лагерь разбить успеем, и то хорошо.
Мастер снял со спину груз, потянулся, сделал несколько шагов в сторону Невы. Сколько метров или километров отделяло его от русла, понять было невозможно, поскольку впереди, мерно покачиваясь, стояла высокая стена камышей.
– Миша, – окликнул мастер своего обычного советчика. – Как считаешь, и что нам теперь делать?
– Отдыхать. Грача еще есть, тушенка тоже. Пару дней голодать не придется.
– Да я не про то! Викингам встреча назначена у Володарского моста. А нам не то что дойти, реки увидеть невозможно.