Сидя на краю проёма верхом, я оглянулся. Внизу, около самой лестницы, стоял и улыбался, задрав голову, на которой чудом держалась казачья кубанка, молодой парень в полувоенном - френч, ремень, галифе, начищенные сапоги. Круглолицый, улыбка приятная.
- Ну, здравствуй, - сказал он, кладя ладонь на нижнюю ступеньку. - Что скажешь, если я поднимусь?
- Ну... это, наверное, ваш сарай, - определил я.
- Да уж наверное мой, - согласился он и ловко взлетел к окну - я еле успел посторониться - миновав треснувшую ступеньку. Одёрнул френч привычным движением. А я увидел, что он старше, чем кажется из-за круглого мальчишеского лица.
Даже очень немолодой, лет сорока, наверное. Но глаза были такие же искренние и весёлые, как улыбка. А я вам скажу, это редко бывает у взрослых.
- Я тут... позвонил... и вообще... - почему-то замямлил я, хотя это мне не слишком-то подходило. И удивился, что он не удивляется - пацан с двумя пистолетами, с ножом... А потом я выпалил: - Какой сейчас год?
Он чуть свёл брови, присел на край проёма, закусил зубами былку сена. Пожал плечами:
- Год... Вот знаешь - честное слово, не знаю, какой год... А что ты за человек такой и зачем тебе год? Раз уж это мой сарай и ты сюда невесть как проник непонятно с какой целью - то признавайся во всём.
Он говорил вроде бы строго и даже сурово, но я почему-то почувствовал, как улыбаюсь. Я присел на сено и начал говорить, только теперь обратив внимание, что часы опять дурят - значит, это снова какой-то закоулок вне времени и пространства.
Этот человек слушал внимательно, не перебивая, хотя время от времени мне казалось, что его мысли где-то очень-очень далеко - может быть, вообще он и не слышит меня. Но когда я пару раз прерывался, он кивал и спрашивал: "Так, а дальше что?"
Когда я закончил говорить, он продолжал смотреть наружу. И сказал, не поворачиваясь:
- Знаешь, прохожий человек, раньше я бы и не поверил, может быть. Шёл солдат с турецкой кампании, завернул к скупой хозяйке на постой и давай небылицы плести, чтобы суп погуще был... Но то раньше, а сейчас другое дело. И дело другое, и я другой немного...
- Вот я и не знаю, что мне делать, - признался я, не очень-то обратив внимание на его слова, если честно. - Вроде бы иду, иду, вот-вот - и опять мимо.
- Ну, на этот раз, может и не очень мимо, а почти в точку, - возразил он. - Вообще-то этот сарай раньше стоял в сороковом году. А где сороковой, там и сорок первый... - он почему-то грустно улыбнулся. - А там и до сорок второго недалеко...
- Вы мне можете помочь? - прямо спросил я, поднимаясь и подходя к нему.
Он покачал головой:
- Нет, наверное... Раньше вот это колесо крутнули бы мы с тобой, - он указал на штурвал, - и сбежались бы сюда надёжные люди. А вместе любую беду и обиду, как сухарь в чае, размочить можно. Только ведь вот ты не узнаёшь меня?
- Нет, - честно признался я.
- А ещё Женька, - укорил он. - Забегала сюда как-то девчонка, которую вот так же звали. С неё и началась история с сараем... - я улыбнулся, стараясь не дать ему понять, что не врубаюсь, о чём он. А он неожиданно признался: - Вообще-то обидно. Даже не за себя - за моих ребят немного... - он встал, прошёлся туда-сюда.
Я следил за ним глазами. А он вдруг остановился и широко улыбнулся:
- Вот что, хороший человек Женька. Скажи-ка мне, только правду. Тот, кто в сером дне живёт - во всём ли он так уж неправ был? Зачем ты делаешь то, что делаешь? Только честно отвечай, по совести, как кадет.
- Я не кадет уже... - пробормотал я.
- Ну, это ты зряшные вещи говоришь, - возразил он. - Я вообще кадетов не люблю. Но то другие кадеты были. А вот со мной было то же - попёрли меня из армии по болезни, которой я и не замечал. Уж до того мне обидно было, что и руки опустились.
А потом опять поднялись. Дело ведь можно по-разному делать. Кто стреляет, кто патроны подносит, кто патроны делает, а кто старается, чтобы стреляли, патроны подносили и патроны делали без страха и по чести.
Так, что ж ты себя-то списал, если и правда в душе не изменился вовсе? И кто тебе сказал, что мечту можно больничным штампом прихлопнуть? Так что, говори мне, как кадет - старшему по званию. А что я старший - можешь не сомневаться. Доводилось мне и полком командовать.
- Ну... а что говорить-то? - пожал я плечами.
- А то говори, что для тебя главное и о чём ты думаешь. То ли ты хочешь людям помочь. То ли девчонке понравиться. То ли просто героем стать желаешь. То ли тебе дорога через времена и миры по душе, а о цели ты и не думаешь.
А может - боишься даже, вот и стараешься подольше ходить вокруг да около, наискось да наперекосяк? Я понимаю, что это всё сразу у тебя. Но самое-то главное что? Самое?
Я открыл рот... и задумался. Он был прав, этот незнакомец. Всё сразу - вот, что мной двигало. Я хотел помочь жителям Любичей, на самом деле хотел. Но... ещё мне очень хотелось, чтобы Лидка меня поцеловала, обняла, сказала, что я герой и супер.
И отсюда мне ещё хотелось, чтобы на меня просто смотрели с восхищением, и чтобы я мог сам себе сказать: "Это всё Я сделал, это всё МОИ заслуги, я number first, я крут и мощен!" И... и дорога меня затягивала, мне нравилось идти и смотреть кругом. А последнее - я и правда боялся и не очень знал, что же мне делать, когда я дойду.
И, когда я разобрался со всем этим, то печально сказал:
- И как же мне быть? Выходит и правда - нет никакого добра? А я просто эгоист и трус...
- Тут знаешь, какое дело... - ответил этот странный человек. - Сказать, что добра нет - всё равно, что сказать, что солнышка нету, потому что на него глядеть не получается...
Кто-то глянет - и радуется, что оно такое яркое. А кто-то глянет - и ну бухтеть: "Да нету его, так, блестит там чего-то, клякса какая-то, аж глазам больно!"
- Но ведь... - начал я и вдруг, неожиданно для самого себя, всхлипнул: - Но ведь не получается... дойти! Я же говорю - как будто не пускает кто-то... а это оказывается я сам не пускаю! Я-то думаю... а что это нет никаких чудовищ, всякого такого... а зачем... если из-за меня самого не выходит... если я такой эгоист... и трус... оказывается...
Он не стал меня утешать. Вместо этого подтолкнул к штурвалу и сказал:
- Давай-ка вместе попробуем. Ты только главное думай про то, что людям помочь хочешь. Понимаешь - слава, страх, романтика, даже любовь - это всё неважно, Женька, когда люди страдают. Даже если они и не очень хорошие. И равнодушные.
Может, они потому и равнодушные, что боятся. А ты им поможешь. И вдруг всё изменится? И они тоже... А всё остальное - это не цель. Это награда... Ну?! Давай!
Его руки легли поверх моих. Я не вполне понимал, что надо делать, но честно крутнул штурвал - и...
В лицо рванул ветер. Он швырнул назад волосы и забил дыхание. Зашумело море... или деревья... или воздух загудел под крыльями самолёта.
Я увидел стремительно разворачивающуюся панораму вечернего аэродрома с машинами и людьми, окраин, полутёмных улиц - она рисовалась прямо в стене, которая словно бы растаяла, и дальше прорисовался коридор, в конце которого и открылся сорок второй год.
По бокам коридора клубилась какая-то муть, но я уже видел, что надо сделать всего пару шагов - и рванулся. Обернулся напоследок - человек в кубанке стоял у штурвала, крепко сжимая его и широко расставив ноги.
- Вы кто?! - крикнул я.
Вместо ответа он махнул рукой с улыбкой и я услышал:
- Не отступай! Даже если будет очень страшно - не отступай!
- А вы... - я медлил перед последним шагом, но не от страха уже, нет. - Вы... если надо - вы позовите! Я услышу! Мы услышим! Вы не думайте... - я не договорил, да и не мог договорить, я не знал, что ещё сказать и что я вообще имел в виду. Но он, кажется, понял и просто повернул штурвал...
11.
Я сидел в пыли около забора, через который склонялись ветви яблони. Было темно. Почти совсем. Вечер был. Надо же, не удержался на ногах. Я привстал - и почти тут же перевалился через забор.
Впереди - ну, там, куда я собирался идти - обрисовались силуэты трёх шагающих людей. Они шли как-то так... в общем, я счёл за лучшее смота-ться и с той стороны приник к заборной щели.
Через полминуты люди поравнялись с забором. Я услышал:
- ...данке, ихь хабэ кайнэ лунст.
- Ихь вюрде герн геен.
- Унд ихь мёхтэ мир анзеен... - голоса удалились. Но я совершенно точно рассмотрел, что это были немцы. В форме и с оружием. С винтовками.
Я сел в густую траву и прислонился затылком к доскам, которые противно, насмешливо скрипнули. В сущности, до меня сейчас только дошло, что самое-то опасное мне ещё предстоит!!!
Это же задача для профессионала-диверсанта - пролезть куда-то на охраняемую территорию, что-то узнать... да и то - сколько их накрылось на таких заданиях? Трижды и четырежды чёрт... Может, подкараулить в городе деда - в смысле, Тольку?
Я в первую секунду увлёкся этой мыслью, но потом треснул себя по лбу и замотал головой. Кретинос недоношенный, да если он меня увидит, получится временной парадокс - и кто знает, что там дальше случится?! Всё вообще может пойти наперекосяк...
Нет, мне остаётся рассчитывать на себя. Притом, что немцы со мной церемониться не будут. Да и местные - для них я подозрительный, донесут или немцам тем же, или партизанам. И что тогда?