- Ха, это уже совершенно другой коленкор! Корбиньский прав: некоторые утверждения могут не быть ни правдивыми, ни лживыми, пока не произошли события, о которых они высказываются. Лешневский у нас ортодоксальный почитатель Лапласа, и только потому все прошлое для него уже исполнилось. Но предложение "Царь Николай Второй не дожил до своего шестидесятого дня рождения" не будет ни правдивым, ни фальшивым в течение еще четырех лет. Но когда события уже произойдут, и когда данные утверждения станут правдивыми или лживыми, с течением времени они уже не могут перестать быть таковыми.
- Потому что ты глядишь на это как на процесс, словно на какую-то логическую мясорубку, в которую с одной стороны - из будущего - ты запихиваешь бесформенные куски множества событий, раз-два, прокручиваешь их через Настоящее, и с другой стороны машинки - в прошлое - выходит логический фарш двумя ровнехонько разделенными лентами: правды и лжи.
- Ну, это более-менее сходится.
- А теперь заморозь это!
Альфред отшатнулся.
- Что?
- Заморозь, останови, застопори. Ты можешь быть уверенным только в своем Сейчас. Остальное - все, что прилегает к Сейчас, но не помещается в его границах - является сомнительным, оно существует только лишь как домысел, построенный на Сейчас, и только лишь настолько, насколько ты это можешь домыслить.
Теперь Тайтельбаум глядел на меня уже с сожалением.
- Ты и вправду считаешь, будто бы мнения о прошлом мы делаем истинными или лживыми - только открывая это прошлое? И что мы отбираем у этих мнений фальшивость или правдивость, когда забываем, теряем знание? Так, Бенек?!
- Но ведь все это происходит с мнениями о будущем, ведь относительно этого мы согласились, разве нет? Бог не пользуется трехзначной логикой, поскольку Он ведает все; Его язык - это язык "да - да", "нет - нет". Как говорит Писание и доктор Эйнштейн. А поскольку люди могут познать лишь те события, которые касаются их Сейчас… Что, в таком случае, я должен сказать о лютах? Вот тот, сегодня, на перекрестке… Скажи мне: если бы мы видели реальность совершенно иначе, если бы жили в другой реальности, в другом потоке времени - пользовались ли бы мы той же самой логикой? Ты же понимаешь, что нет!
Альфред заказал кофе. Он расстегнул воротничок и даже откинулся на спинке стула.
- То есть, без кого-то, кто бы такую истину высказал, нельзя было бы утверждать, что мир существует, так? Высказывание "Мир существует" не будет ни истинным, ни лживым - пока кто-то его не произнесет.
- Ранее такого высказывания не будет вообще, так что…
- Но как же так происходит, что во всех культурах, во все времена, все языки образуют те же самые категории истины и лжи, ба! что все они ссылаются на принцип непротиворечивости?
- Потому что до сих пор это человеческие культуры, построенные на жизненном опыте, входящем через два глаза, пару ушей, прокручиваемом в обезьяньем мозгу… Ты же изучал биологию. Подумай: сколько существует земных видов, снабженных иными органами чувств, внедренных в иную среду.
- Но как же это так: у тебя имеется одна, объективная логика, укорененная в самой действительности - или сотни логик, зависимых от умственного и чувственного аппарата вида?
- А каждая из них в иной степени и с другой стороны приближается к логическим принципам вселенной.
- Ага! И по твоему мнению, люты…
- Они не воспринимают мир так, как мы. Просто, они живут в ином мире.
- Ты имеешь в виду мир, полностью детерминированный? Безвольные животные, знающие все свое будущее?
- Нет, нет! Если бы он знал будущее, то вообще бы туда не лез!
- Так что тогда…
- Загадка: мир, который лучше всего описывается логикой Котарбиньского - и мир, описываемый моей логикой, в которой лишь мнения о настоящем заморожены: они либо фальшивы, либо истинны. По какому признаку ты мог бы отличить эти два мира?
- Ммм, по непрерывности, по плавности истины о прошлом?
- А что это означает? Поговори с кем-либо о тысяча девятьсот двенадцатом годе или январском восстании.
- Одно дело - факт, а другое - память, мнение об этом факте.
- Память! - гневно фыркнул я. - Подобная память, это не дар, а проклятие: ведь мы помним только прошлое, и помним одно прошлое, подчиняясь иллюзии - доктор Котарбиньский тоже поддался ей - будто бы минувшие события остаются зафиксированными навечно, замороженными в истине. И все логики мы строим, основываясь на подобной иллюзии.
Альфред задумчиво раскладывал и заново складывал белый платок.
- По какому признаку я бы отличил эти два мира… Неужто ты считаешь, будто они неотличимы? Но ведь в твоем мире одновременно существовало бы множество прошлых, в одинаковой степени истинных-фальшивых, точно так же, как в данный момент существует много будущих возможностей нашего здесь rendez-vous: в некоторых из них ты уходишь первым, в некоторых - я, в иных мы встречаем…
- Господин Тайтельбаум! Господин Герославский! Кого видят мои удивительные глаза!
И вот так явился нам Мишка Фидельберг из Варшавского Общества Взаимопомощи Коммерческих Субъектов Моисеева Вероисповедания, секретарь Кружка Варшавских Социалистов и дальний родственник Абезера Блюмштейна. Уже хорошенько подшофе и обильно потеющий под свеженакрахмаленной сорочкой, с лицом, освещенным алкогольным сиянием, настенные бра отражались в черных ягодах его глаз словно солнце на куполах собора Александра Невского - когда он наклонился надо мной, с огненным выхлопом, направленным прямиком мне в нос, то будто бы жаркий прожектор загорелся у меня перед глазами, как будто открылась передо мной бушующая печь. Мишка весил около двухсот килограммов, правда, и росту в нем было прилично. Когда он оперся на столешницу, мы услышали треск дерева, загрохотало стекло; когда же он снова выпрямился - уличные неоновые рекламы у него за спиной потускнели.
- Мое почтеньице, мое почтеньице, позвольте же мне обнять моих гениев, пан Бенедикт, морда ты… давай…
- Мишка, что с тобой?
Тот пахнул на меня чесноком и конденсированной эйфорией.
- Да вы что! Не слышали? - Мишка цапнул смятую газету и замахал ею над головой словно флагом. - Мерзов побил японцев под Юле!
- Вполне возможно, газетчики даже кричали нечто подобное! - но почему именно у тебя это вызывает такое наслаждение?
- Так будет же зимнее перемирие! Крупная амнистия! Пойдут новые указы про земства! Налоги вниз, оттепельники вверх! Вот! - Он вытащил из кармана рулон тонюсеньких агитационных брошюр и сунул нам по несколько штук. - Держите! Держите!
- А добрый коммунист тем временем радуется триумфу императора, так?
- А-а, триумф… триумф - поражение, что угодно, лишь бы не тринадцатый год войны без конца, цели и смысла. А теперь все сдвинется! Оттепель! Весна!
Альфред брезгливо оттолкнул от себя пропагандистскую макулатуру, вытер платком рот и лоб, вынул вторую папиросу.
- Революцию легче всего поджечь от факела войны, не так ли? Народ не выйдет на улицы умирать за слова с идеями, но за хлеб, работу и пару копеек увеличения зарплаты - пожалуйста. То есть, чем в лучшем состоянии находится экономика, тем меньше шансы для общероссийского восстания. Затянувшаяся война двух держав всегда дает надежду на экономический крах. Но кто же восстанет против победившего Гасударя Императора в мирное время?
Мишка придвинул себе стул, затем уселся с протяжным вздохом, словно из самовара спустили пар, пффффххх! - и вот он уже закатывает рукава сорочки, ослабляет воротничок, расставляет пошире свои слоновьи ноги, стул трещит, а Мишка Фидельберг склоняется к собеседнику и надувает грудь - именно этой грудью он будет защищать Революцию.
- Тысяча девятьсот пятый! - рыкнул он. - Тысяча девятьсот двенадцатый! Да сколько же раз можно, господа! Сколько раз одни и те же ошибки! Большевики с херами никогда ничему не научатся, слава Богу, у Бунда в голове хоть немного прибавилось. Если бы у нас был рабочий класс как в Германии и Англии - а кто здесь должен делать революцию, спрашиваю, крестьяне забитые? Как с этим вышло у народников, мы все знаем: им легче завербовать ради идеи агентов охранки, чем мужика; привязанный к земле народ сам является реакционным классом. Что с того, что они настреляют царских министров, навзрывают генералов? Генералову царя много!
- Значит, што? - вы присоединяетесь к сторонникам Струве и к придворным социалистам?
- Да плевал я на них! - Мишка сплюнул. - Дело ведь не в тех или иных камарильях, но в Истории! Тут вся штука в том, что в нынешнем состоянии страны у революции нет никаких шансов на успех. Мы убедились в этом на собственной шкуре, дважды расплачиваясь кровью рабочих, именно в пятом и двенадцатом, а ведь тогда самодержец казался ослабленным японскими войнами и все, казалось, говорило в нашу пользу. Но точно так же господа не сделали бы революции и в древнем Риме! Маркс это прекрасно знал: История катится в соответствии с железными правилами логики исторического развития, и нельзя просто так перескочить один или другой этап - бабочка тоже ведь не сразу появляется, сначала нужна куколка, нужен кокон.
- Ленин…
- А Ленин сейчас уже только кусает за щиколотки швейцарских сиделок.
- Мишка, - наклонился я к распыхтевшемуся Фидельбергу, - я правильно понял? Ты будешь поддерживать буржуазию и капиталистов, поскольку только после них может наступить настоящая революция пролетариата?